Волкодав

— Что?

— Ты слышал, скажи мне, сколько у него пальцев?

— 11, на правой руке 6.

— Отлично, а скажи мне, ты ведь был в Косте, да?

— Да.

— Так вот сколько кубиков на коровках именно в Косте?

— Семь и маленькая шашечка вверху.

— Славно! Знаешь, что это доказывает?

— Что?

Эрнст взмахнул руками и, так как у меня вообще была слабая реакция, а я еще и был ослаблен, я второй раз получил по носу.

— Извини. Но все это доказывает, что тебя надо было правильно учить. Представляю, все эти уроки дискуссии на Луне. Учитель говорит, кто-то еще говорит, так? А у тебя плохо развита слуховая память. Просто этот канал усвоения информации у тебя не столь эффективен, как другие. Вот и все. Надо было воздействовать на зрительную память и... ТЫ можешь мне сказать, о чем ты сейчас думаешь?

— Я... не знаю... не о чем, так... ерунда.

— Нет, это важно.

— Я стараюсь следить за вашими руками, чтобы мне снова не попало по носу.

— Вот! И тактильная чувствительность у тебя в норме. А вот судя по тому, что крысиную кровь ты пил не морщась, нюх и обоняние — это не твой конек. Но из 5 возможных чувств, два — осязание и зрение — у тебя развиты вполне прилично. Это и есть твои задатки. Их можно развить в таланты.

— Как?

— Ну, любую новую информацию ты должен набирать по комби, извини за "должен". Так ты будешь видеть то, что печатаешь, и будешь осязать клавиатуру. Ведь, наверное, с тригонометрией у тебя было получше, чем с философией?

— Ну... возможно что...

— И главное — чувствовать. Когда ты будешь запоминать что-нибудь важное, будешь пытаться что-нибудь понять, делай какое-нибудь механическое движение: стучи пальцем по столу, дергай себя за тейл, касайся кончика носа.

— Забавно.

— Не забавнее, чем воспринимать все ушами. Ты знаешь, что такое наш слуховой аппарат?

— Нет, если честно...

— Это, он взял мою руку и стал на ладони чертить мне пальцем схему: это воронка или локатор — она ловит звуки, дальше горловина или проход. Затем барабанная перепонка — это фильтр, если хочешь, потом улитка — это орган принятия информации, от нее идут нервные волокна в мозг — это линии передачи, кабель, элелька, так понятно? И вся информация идет в мозг, в свой отдел. Там ее кодируют, — он забарабанил подушечками пальцев мне по ладони: мозг пытается понять, что же ты услышал и какую информацию ему передавать другим органам.

— Та просто?

— Все гениальное просто. Ухо — это, по-моему мнению, вершина творения Природы. Это совершенство; его практически нельзя повторить. Вся технология: локационная, звуковая — это грубые подделки, муляжи, ничто.

Мы начали с уха. По сути, я начал заново учиться. Что есть мозг? Что такое нервное волокно? Зачем нужны вакуоли? Что такое ядро? Как происходит ядерный взрыв?

Я долгое время считал себя неспособным понять простейшие вещи, и вдруг осознал, что многие из них были элементарны и сами укладывались в моей голове, после того, как Эрнст объяснял мне их, непрерывно меня тормоша, пиная, чуть ли не кусая. Я все понимал кожей, именно так. В кромешной тьме я не мог ничего видеть, но я мог осязать. И так я учился.

Когда, в далеком детстве, дама Жанна рассказывала нам о неких таинственных стилистических приемах типа гиперболы, зюгмы и оксиморона, я и представить себе не мог, что простое постукивание деревянной ложкой по моему плечу поможет мне разобраться в стилистике языка намного быстрее, чем долгие зачитывания примеров из классики.

— Возьми ложку и верти е ев руках, и так думай. Любое механическое движение пальцев стимулирует кору твоего головного мозга. Сжимай и разжимай кулаки, хлопай в ладоши, что угодно. Тебе сразу будет легче думать.

Процесс шел трудно. Мой мозг скрипел и нехотя учился думать.

— Самое простое и приятное — это диалектика.

— Правда? — мне вспомнились мои жалкие потуги в этой сфере, и я усмехнулся.

— Что ты смеешься?

— А вы видите мои губы? Я ваши нет. как у вас получается?

— Посидишь здесь еще два года и станешь капли на стенах считать. Хотя, я ведь слухач, то есть все на слух воспринимаю, цвета не запоминаю, долго обжигался и падал. А все почему? Совсем плохи дела были с осязанием и зрением были. Но я развивал свои чувства. Потихоньку, помаленьку. Я ведь не всегда буду тормошить тебя, чтоб ты усвоил разницу между звездой и планетой. Я лишь активизирую деятельность мозга, а потом мы подтянем твой слух.

— Та что с диалектикой?

— О! Это чудно. И это просто. Но ты не думай об этом. Осязание само придет к тебе. У меня так было с цветами. Однажды я проснулся и понял, что могу различать желтый и персиковый цвета. Вот ты можешь?

— Наверное.

— Землянин бы сказал "да", а ты сомневаешься. Существует закон единства и борьбы противоположностей. Что это значит? Мир стабилен лишь при условии, что в нем есть системы оппозиций. Два компонента, два ядра связаны единой системой правил. Белое — не черное, черное — не белое. Tertium non datum. Если вдруг исчезнет все белое, то мир потеряет гармонию. Тот есть, что есть гармония? Это единство ДВУХ начал, гармония — это здоровая оппозиция. Любая монополия, любой догмат — это слом гармонии. Все, что состоит из одного центра — это неполноценность. Во всем должно быть два начала.

— А как же мужчины и женщины? В одном мужчине есть только один центр.

— О! Да у нас прогресс! Я пока не ожидал от тебя таких вопросов. А ты молодец! Продолжай в том же духе! Но ты пока судишь обо всем слишком узко, на все надо смотреть сверху, так виднее. Мужчина — это один центр, а женщина — это другой. Надо смотреть не на отдельного человека, а на человечество. Надо анализировать всю категорию. Категория — человечество, оппозиция — женщина, мужчина. А отдельный член оппозиции принадлежит либо к маркированным, сильным, либо к слабым ее членам. Два ядра находятся в оппозиции к друг другу, но, одновременно, они образуют единое целое. Вот окунемся в политику. Я не уважаю все это, но на грязи легче учиться.

Мир во всем мире возможен только при условии гармоничной оппозиции супердержав. Это стабильность. Противоборство — это укрепление мира. Как только одна из супердержав теряет власть, мир летит в тартарары. Гармония чахнет и умирает. Все.

— А почему? Почему одна страна, очень сильная, очень богатая не может поддерживать гармонию?

— Хороший вопрос. Мы плавно перейдем к отрицанию отрицания. Все наше развитие — это спираль. Да, новая ступень развития — это частичное повторение старого, но это и прогресс. Вот была супердержава Нац Германия. Слышал?

Я слышал краем уха, но сказал, что да.

— так вот. Нац Германия. Укрепила экономику, подтянула промышленность, залатала дыры. А что дальше? Что же дальше? Как развиваться? Регресс, между прочим, это тоже развитие. Страна может впасть в разруху, может пойти по миру с протянутой рукой, но знаешь, это парадоксально, но это так, именно этим она себя и спасет. Регресс — это спасение от гибели нации.

— Что остается супердержаве, если у нее нет конкурентов и причины для регресса не обнаруживаются? Начинается самое страшное. Мир отрицается войной. Война будет единственным, что останется этому незадачливому монополисту. Напомню, у него есть выбор: он может погрузиться в пучину внутреннего разброда, пережить нужды, но для этого нужно предвидение. А большинство политиков слишком прямолинейно.

— Количество перерастает в качество. Мощь должна материализоваваться.

— И что происходит дальше?

— С чем? С миром?

— Да хотя бы с этой супер-державой.

— Ну, что было с Нац Германией, Францией Наполеона, Америкой?

— С кем? Что такое Америка?

— Сейчас мы говорим Западники. А когда-то там, в Западном Полушарии, лежало мощное и властное государство.

— Что с ним сталось?

— То же, что и со всеми монополистами. Так вышло, что ее конкуренты регрессировали. Оставшись одна в колоде супердержав, она пошла извечным путем: количество перешло в качество, а мир отрицнулся войной. Я даже сделал из этого вывод. Хочешь послушать? Я назвал его С-3. Следствие из третьего закона диалектики. Оно гласит: супердержава монопольного характера, в случае необратимого прогресса, начинает мировую войну и проигрывает ее, возвращаясь к стабильному регрессу.

— Я боюсь, я не совсем...

— Это придет, это как у меня с цветами. Сначала я думал, что зеленый и салатовый — это один цвет, но разница становится очевидной лишь при многократном ее проявлении. И ты потом все усвоишь. И как развивается мир, и как развиваемся мы.

— И можно заранее предсказать будущее?

— Не будь смешным. Звучишь как цыганская гадалка. Можно рассчитать формулу, но стабильность оппозиции, направление развития предсказать практически невозможно.

— Зачем же хистрографы?

— Мы просто готовим людей к осознанию будущего: лишь готовим.

Однажды, я все же спросил его, как могло выйти так, что он оказался в тюрьме. Я не спросил у него, что ты сделал, кого ты убил, как ты предал свои идеалы? Я спросил, как так могло случиться, вот ив се.

— Я никого не убивал, нет. Я просто уничтожил свой труд, свою работу.

— О монгах?

— О гумнах.

— Она много значила?

— Она так много значила, что, если бы я опубликовал ее, то я бы нарушил всю космическую гармонию.

— Как так?

— Как так? — он переспросил и вновь, неловко повернувшись, задел мой висок: Прости, я просто разволновался, вот и все. Я не в праве говорить с кем-либо об этом, я не в праве доверять мои мысли, хотя бы кому-нибудь. Я могу только сказать, что если бы мой труд увидел свет, то Земля бы погибла.

— Труд о гумнах, а погибла бы земля?

— Мы больше не будем об этом, хорошо? Никогда.

Итак, мы определили два табу. Я никогда не заикался о его работе о гумнах; он никогда не спрашивал меня о моей матери. Никогда. Мы играли честно.

— О гумнах вообще можно?

— Да, — Эрнст вытянул ноги и вздохнул: Мне разрешил комендант тюрьмы совершить часовую прогулку под солнцем, ведь я уже здесь четвертый год. Но я отказался. Я не хочу бросать тебя, я не хочу остаться один. Ходячих переводят в другой отсек, а мы с тобой сидячие. Но я не хочу уходить. Может после я уже и не смогу, но зато я могу говорить. Самое страшное — это молчать, особенно, если по натуре ты слухач. И я могу говорить о гумнах. Ты, приятель, спорь со мной или задавай вопросы, я не могу долго говорить одни, пойдет?

— Ладно.

— Вот чтобы ты хотел узнать для начала?

— Я кое-что знаю, но мне так до конца и непонятно, зачем монги делают гумнов, по сути, зачем монги превращаются в гумнов.

— Одни люди, в общем, военные, считают, что у любого вопроса имеется один логический ответ, но это не так. Самое расхожее мнение — это шпионаж. Якобы гумны проникают в человеческую среду, маскируются под людей с целью слежки за военными и промышленными секторами. Но это было бы слишком узко. Ты ведь знаешь о том, что гумны крадут людей?

— Это все эти жуткие байки с безглавыми трупами?

— Может это и жутко, но это всерьез. Я работал в одной военной организации, выстраивал философскую концепцию гумнов. И я видел человеческие трупы. Действительно, они копируют черты лица, — так говорят другие.

— А что вы думаете об этом? Зачем гумнам головы?

— У меня есть на это свое мнение. Ноя не буду им делиться. Извини. Это не вопрос недоверия, просто так будет лучше.

— Хорошо, пусть так. Итак, гумны крадут людей, так? НО почему тогда ОСК и главы Евро не закрывают посольства монгов, почему с ними поддерживают отношения?

— Смотри сверху, копай глубже, приятель. Ты помнишь о С-3? Монополистская держава вынуждена либо регрессировать, либо навязывать войны. Убери монгов, и кто представит противовес землянам?

— Но разве нельзя жить мирно, жить в согласии с друг другом и не иметь образа врага?

— Вот. Это и есть лунный менталитет. Врагов нет, нет оппозиции, есть соразмерность и достоинство. НО Луна — это лишь часть оппозиции, это не категория. Все человечество так существовать не может. Об этом не стоит спорить. Мы ведь о гумнах, да?

— Да. Я видел удивительного гумна, такого натурального... Это была женщина, ее звали Ин.

— Женщина? Это точно? Женщина-гумн — это редкость. В большинстве своем, гумны— мужского пола. И тут вдруг самка.

— Она была... удивительная. Знаете, на нее нельзя было не обратить внимание. Такая яркая, такая самодостаточная. Я не знаю как вышло, что е засек луч крига.

— Она что, пыталась украсть тебя? Гумны практикуют похищение детей.

— Не знаю. Но все же, она была удивительная. Я вообще не чувствую к гумнам ненависти, я знаю, на земле это просто ругательное слово. НО мне их в чем-то жаль.

— Это из-за того, что ты Лунянин, ты терпелив. Твой день мщения — загадка даже для меня. Хотя, всякий хотя бы раз устраивает в своей жизни судный день человечеству. Но кому мстишь ты? Ты не отвечаешь, пусть. Я ведь тоже кое о чем молчу, но ты в прав втом. Что в тебе нет ненависти.

Знаешь, гумны — это нищие монги, монги-каторжники, им просто не оставляют выбор. Монги таких либо уничтожают, либо преображают и отправляют на землю. Знаешь, многие сдаются сами, ведь у них нет будущего. Говорят, что некоторые гумны, отсидев на земле лет 5-6, могут вернуться обратно. Но ведь монгами они уже не станут. Дело не в том, что все их лицо будет усеяно шрамами от косметических операций, дело в том, что вся система жизнеобеспечения монгов, крайне чувствительная, крайне зыбкая изменится. По-другому будет работать желудок, органы пищеварения. Мертвая точка, их знаменитая мертвая точка, начинает плохо функционировать. Отсюда болезни, даже смерть. Словом, это самые несчастные существа во всем космосе.

А однажды, в один особенно жаркий день, в день, когда даже подземные камеры наполнились удушливым водяным паром, в этот день он мне сказал:

— Я могу вернуть тебя к нормальной жизни. Я могу вытащить тебя из тюрьмы.

Он говорил об этом так спокойно, так равнодушно, что поначалу я не предал его словам значение.

— Я здесь сам, — он попытался выпрямиться, но вверху камеры было еще труднее дышать: я здесь сам только потому, что отказался сотрудничать с военными. Они полагали, что пара недель тюремного быта быстро настроит меня на компанейский лад. Тюрьма, и вправду, отхожее место. Но, если бы вопрос шел только о моем будущем, я бы попросился отсюда через час после доставки. Но это вопрос жизни и смерти всего человечества, всей земной расы — и я не могу поступить иначе. Я выбрал тюрьму осознанно, и ни о чем не жалею. Но ты другое дело. Тебе нечего здесь делать.

— Вы... и в правду... могли бы...

— Даже странно, что это мысль пришла ко мне так поздно. Сколько времени прошло? Месяц, полгода, год? Я теряюсь в потоке времени.

— Мне кажется, что что-то около 7-8— месяцев.

— Может так, может. И вот странно, что мысль о твоем выздоровлении пришла ко мне только сейчас. Может, я просто эгоист и боялся потерять собеседника. Но шанс есть.