Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
рала" Михаила Дмитриевича Скобелева.
Князь вошёл в кабинет канцлера чётким строевым шагом. Породистое благородное лицо, тонкие чёрные усики. Строгая чёрная блуза, туго перетянутая ремнём с револьверной кобурой, сверкающие сапоги со шпорами. На левой согнутой руке — чёрная фуражка, на околыше которой зловеще сверкала серебристая "адамова голова", ставшая эмблемой Добровольной охраны.
— Ваше Высокопревосходительство! Честь имею явиться, поручик...
— Полноте Вам, князь!— с укоризной сказал канцлер. — Вы ведь в форме Добровольной охраны, так что никаких "Высокопревосходительств"... Обращайтесь ко мне по имени-отчеству и присаживайтесь. В ногах правды нет, даже в Ваши молодые годы.
Князь поблагодарил и устроился в кресле. Канцлер пристально посмотрел на посетителя.
— Адъютант доложил мне, что Вы весьма настойчиво требовали аудиенции. Что привело Вас ко мне?
— Николай Павлович! Меня привели к Вам обстоятельства чрезвычайного характера. Я не могу никому доверить имеющиеся сведения, кроме Вас либо же Государыни. Я прекрасно понимаю, что своим приходом ставлю себя в весьма сомнительное положение, но честь офицера не позволяет мне умолчать о ставших известными мне обстоятельствах, которые касаются Высочайших особ.
— Что Вы имеете в виду? — удивлённо спросил канцлер. — Мне кажется, что я знаю всё, что происходит в столице.
— Николай Павлович! Его Высочество Великий Князь Николай Михайлович распространяет среди посетителей Яхт-клуба сведения, порочащие Великого Князя Сергея Александровича! — на едином выдохе произнёс князь.
— Какие же это сведения? — тихо спросил Игнатьев.
Князь замешкался от волнения, но потом собрался с духом и выдавил из себя:
— Великий Князь Николай Михайлович открыто говорит, что будто бы Сергей Александрович... мужеложец... и что именно поэтому у него и Елизаветы Фёдоровны нет детей...
Канцлер вскочил как ошпаренный, с несвойственной его возрасту резвостью буквально выскочил из-за стола. Услышанная новость не могла не вызвать в нём бурю эмоций. Понимая, что это не просто скандал, и что действовать нужно немедленно, граф быстро взял себя в руки.
— Кто ещё, кроме Вас, слышал подобные непотребные высказывания Николая Михайловича? — тихо спросил он. — Кто ещё может подтвердить Ваши слова относительно Его Высочества? Вы ведь понимаете всю тяжесть обвинений...
— Николай Михайлович не только говорит подобное, но он сочинил мерзкое стихотворение про Сергея Александровича. — Князь достал из кармана сложенный вчетверо лист. — Мне случайно попала в руки эта вот бумага, Николай Павлович... Это почерк Великого Князя Николая Михайловича... Никто не знает, что эта бумага у меня. Лакей Яхт-клуба не успел её сжечь и вот теперь...
Канцлер развернул переданный ему листок с подгорелыми краями и стал внимательно читать. Его лицо побагровело от гнева. Прочитав до конца, граф свернул листок, положил его во внутренний карман сюртука.
— Какая мерзость! — пробурчал канцлер. — Господи, чтобы представитель Императорской Фамилии и писал такую мерзость... Князь! Вы должны уяснить, что всё, о чём мы говорили — это государственная тайна! И никто, слышите — никто не должен знать о цели Вашего сегодняшнего визита ко мне. Я буду докладывать Государыне, а уж ей предстоит принимать решение, как поступить в данном случае.
— Слушаюсь, Николай Павлович!
— Какую должность Вы занимаете ныне? — поинтересовался канцлер.
— Я начальник первой дружины в столичном штандарте Добровольной охраны, — ответил князь.
— Ага, то есть примерно командир батальона... Своим мужественным поступком Вы заслужили повышение... Я бы хотел Вас видеть в штабе Добровольной охраны. Но пока я должен заняться неотложными делами. Я вызову Вас, как только появится потребность.
* * *
Карета быстро домчала канцлера к штабу Петербургского военного округа. В кабинет Великого Князя Сергея Александровича Игнатьев буквально ворвался. Без доклада, мимо опешивших адъютантов, которые не решились его останавливать.
Поняв, что случилось что-то экстраординарное, Великий Князь не
стал задавать лишних вопросов, а просто предложил гостю кресло. Канцлер достал из кармана злополучный листок со стихотворением и молча передал его в руки Сергея Александровича.
Великий Князь брезгливо развернул документ и стал читать. Прочитав стихотворение, он в ярости скомкал лист и бросил его на пол. Лицо его, всегда бледное, стало ярко-багровым, кончики усов мелко
задрожали.
— Как всё это понимать? — закричал Сергей Александрович, поднявшись из-за стола во весь свой рост. — Кто написал эту гадость, Николай Павлович? "Наш великий князь Сергей — педераст известный"!!! Кто посмел оскорбить меня?
Граф медленно встал из кресла. Выдержав паузу, он тихо спросил:
— Разве, Ваше Высочество, Вы не узнаёте почерка Его Высочества Великого Князя Николая Михайловича?
— Этого не может быть! Это вздор! Николай никогда не опустится до подобной мерзости! Вас ввели в заблуждение, граф!
Сергей Александрович, всегда спокойный и выдержанный, был вне себя от бешенства. Его красивое лицо перекосилось от ярости.
— Ваше Императорское Высочество! Я отвечаю за свои слова. Мне очень прискорбно говорить, но Великий Князь Николай Михайлович распространяет в Яхт-клубе сведения относительно Вашего Высочества. Он утверждает, что Вы мужеложец, — тихо, но твёрдо ответил канцлер. — И что именно потому Ваше Высочество не имеет детей. Молодой князь Белосельский-Белозерский был свидетелем таких непотребных высказываний Его Высочества. И ежели провести дознание, то таких свидетелей будет ещё немало.
Сергей Александрович медленно опустился в кресло. Закрыв лицо руками, он воскликнул:
— Господи! Укрепи меня! Я не могу поверить в то, что мой двоюродный брат оказался способен на такое! Великий Князь, который пишет такое непотребство! Это просто немыслимо... Как хорошо, что Саша не дожил до этого дня... В Императорской семье ещё не было такого скандала!
Закурив папиросу, Великий Князь немного успокоился.
— Вы ведь знаете, Николай Павлович, что Господь не дал нам с Эллой детей. И мы несём наш тяжкий крест... Но я никогда не мог помыслить, что кто-то истолкует это наше горе вот так... Так грязно и мерзко... Николай — он просто воткнул нож мне в сердце. Скажите, Николай Павлович, что делать теперь? Как мне дальше жить и служить, если предают родные?
— Ваше Высочество! Я уверен, что мы обязаны обо всём сообщить Государыне. Я не имею права вмешиваться в дела Императорской Фамилии, но я считаю, что Государыня может повлиять на Великого Князя Николая Михайловича. Нужно незамедлительно пресечь все эти мерзкие сплетни, остановить Николая Михайловича, иначе поток слухов просто захлестнёт Петербург. Можем ли мы терпеть такое положение в наше нелёгкое время? Именно сейчас, когда до коронации осталось меньше двух месяцев.
Сергей Александрович молча выкурил несколько папирос, одну за другой. Ароматный табачный дым заполнил кабинет.
Канцлер видел, как дрожат пальцы Великого Князя, выдавая его переживания. Наконец тот потушил об серебряную пепельницу недокуренную папиросу.
— Вы правы, Николай Павлович! Абсолютно правы, к сожалению. Я не могу, не имею права оставлять всё это без последствий. А потому мы сейчас же едем в Зимний. Промедление — смерти подобно!
Подняв с ковра скомканный листок, Сергей Александрович аккуратно разгладил его, снова перечитал, а затем положил в кожаную папку.
— Видит Бог, я не хотел этого, — тихо сказал он. — Памятью незабвенного Саши клянусь... Николай не оставил мне выбора. После той печальной истории, когда Николай Константинович похитил бриллианты Александры Иосифовны и был объявлен душевнобольным, ещё не было более мерзкой ситуации в царской семье.
— Ваше Высочество! Я считаю, что крайне необходимо, чтобы полиция срочным образом собрала сведения о всех лицах, которые являются мужеложцами. Тем паче, что очень многие из них даже не скрывают свой порок. И, не взирая на чины и звания, не взирая на положение в обществе, применить к ним всю тяжесть закона. Такие жёсткие меры выбьют почву из-под ног сплетников. Никто не сможет тогда упрекнуть власти, что мы потакаем пороку мужеложцев.
— У Вас есть конкретные фамилии на примете? Боюсь, что могут быть задеты весьма знатные особы. Скандалов не избежать, будут жа—
лобы...
— Зачем же далеко ходить, Ваше Высочество! Думаю, что личность князя Мещерского известна всем. В том числе и полиции. Многие ещё помнят ту неприличную историю между Мещерским и графом Келлером вокруг молодого трубача в 1887 году. Келлер мешал трубачу встречаться с Мещерским, и князь вынудил Келлера подать в отставку, используя свои обширные придворные связи. Проведённое тогда по приказу Вашего покойного батюшки расследование установило, что Мещерский находился в порочной связи с трубачом.
— Господи, сколько же этой скверны у нас развелось? Им что, женщин не хватает?
— Думаю, что немало их развелось... Увы, Ваше Высочество, но придётся заняться очисткой русского общества от этой скверны. Потомки нас не простят, ежели мы позволим испоганить Русь.
* * *
В Зимний дворец ехали молча. Предстоящий разговор с царицей был не просто неприятным, он был за гранью всех норм приличия. Обсуждать с Императрицей всю ту грязь, о которой в приличном обществе не принято даже вспоминать?
Александра Фёдоровна приняла Великого Князя и канцлера без промедления. Несмотря на плохое самочувствие, она была приветлива, и начала разговор с напоминания, что сегодня исполнилось два года с момента её помолвки с милым Ники.
За прошедший год нахождения у власти Императрица не изменилась внешне. Всё та же прекрасная молодая женщина с ярко-синими глазами. Царственная осанка, правильные черты лица, изящная походка, грация, большой ум, огромная начитанность и образованность, прекрасная память и сердечная доброта. Лишь чрезмерная бледность была последствием того, что Аликс редко бывала на свежем воздухе.
Внутренне же Императрица была увлечена одной мыслью — взять на себя крест Екатерины Великой, укрепить государство и искоренить
крамолу.
На ходу осваивая ремесло управления огромной страной, она не прекращала учиться. Своим докладчикам царица ставила множество определённых и весьма дельных вопросов, касающихся самого существа предмета, причём входила во все детали и в заключение давала столь же властные, сколь точные указания.
Пятичасовой чай, поданный к столу, оказался весьма кстати. Видя, что Великий Князь не знает, с чего начать разговор, канцлер решился. Отставив чашку, он обратился к Императрице.
— Ваше Величество! Его Высочество из чувства деликатности просил меня доложить о чрезвычайном происшествии, которое напрямую касается как Императорской Фамилии, так и всего государства.
— Что произошло, граф? Вы меня пугаете.
Императрица пристально посмотрела на Сергея Александровича, но тот отвёл глаза.
Игнатьев продолжил:
— Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Михайлович распространяет в Яхт-клубе пасквили в отношении Сергея Александровича.
— Что это за пасквили, позвольте узнать?
— Николай Михайлович во всеуслышание обвиняет Сергея Александровича... в содомии... Мало того, он распространяет богомерзкие стихи, вероятно, сочинённые им самим... Ваше Величество, мне передали один из экземпляров, написанный почерком Николая Михайловича, что исключает всякие сомнения в его непричастности к этой грязной истории.
Сергей Александрович раскрыл папку, достал злополучный лист, развернул его и молча передал Императрице. Сам же встал из кресла и подошёл к окну, чтобы не было видно его лица. Прочитав содержимое, Аликс покраснела и брезгливо отбросила листок.
— Что это такое?
— Это те самые мерзкие стихи, которые собственноручно записаны Его Высочеством Николаем Михайловичем. Этот листок мне передал молодой князь Белосельский-Белозерский.
— Николай Павлович! Посоветуйте, как мне поступить, Вы ведь мой канцлер...
— Ваше Императорское Величество! Я не вправе вмешиваться в де—
ла Императорского Дома. И если бы речь шла о женитьбе или же о хищении бриллиантов, как в случае с Великим Князем Николаем Константиновичем, я бы умыл руки. Но в данном случае, боюсь, речь идёт о совершении государственного преступления. Сергей Александрович не просто Главнокомандующий, он председатель Комитета Государственной Обороны, и подобная клевета в отношении его должна быть наказуема. Представьте себе, Ваше Величество, чтобы было, если такой проступок допустил не Великий Князь Николай Михайлович, а любой другой генерал русской армии...
О чём-то задумавшись, Александра Фёдоровна вызвала дежурного флигель-адъютанта.
— Срочно пригласите ко мне генерала Ширинкина, — приказала она.
Когда флигель-адъютант вышел за дверь, Сергей Александрович встревожено посмотрел на Аликс и недоумённо спросил:
— Начальника дворцовой полиции?
— Да, именно начальника дворцовой полиции. А кого же ещё, ежели речь идёт о преступлении? Если Николай Михайлович занимается распространением этой мерзости, я прикажу Ширинкину произвести обыск.
— Но ведь это же невиданный скандал! Что скажет дядя Миша после обыска в его дворце? Он будет оскорблён до глубины души. Да и какой смысл в таком обыске? Право, не знаю, стоит ли идти на такой шаг...
Граф Игнатьев не вмешивался в разговор, понимая, что сейчас лучше промолчать, предоставив тяжесть принятия решения Императрице. Всё-таки обыск во дворце Великого Князя Михаила Николаевича — событие экстраординарное, и последствия могут быть самые неожиданные.
Александра Фёдоровна тяжело встала с кресла. Лицо, изначально приветливое, стало строгим и даже жестоким.
"Господи, она ведь ещё так молода, — подумал канцлер. — Ей бы на балах танцевать, а она уже успела потерять мужа и взвалить на свои хрупкие плечи всю Империю".
Аликс взяла со стола листок и ещё раз перечитала стихотворение.
Потом обратилась к Сергею Александровичу:
— Утром у меня был с докладом министр внутренних дел. Илларион Иванович сообщил мне, что вчера в Аничковом моя свекровь высказывала недовольство тем, что я приглашаю на коронацию княгиню Юрьевскую. Там же был Владимир Александрович с женой и детьми. Там же был Николай Михайлович. Собираются у меня за спиной и плетут свои интриги... Мне надоело их пустое зубоскальство!
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |