Гессенская волчица-3

рала" Михаила Дмитрие­вича Скобелева.

Князь вошёл в кабинет канцлера чётким строевым шагом. Породи­стое благородное лицо, тонкие чёрные усики. Строгая чёрная блуза, туго перетянутая ремнём с револьверной кобурой, сверкающие сапоги со шпорами. На левой согнутой руке — чёр­ная фуражка, на околыше которой зловеще сверкала серебри­стая "адамова голова", ставшая эмблемой Добровольной ох­раны.

— Ваше Высокопревосходительство! Честь имею явиться, по­ручик...

— Полноте Вам, князь!— с укоризной сказал канцлер. — Вы ведь в форме Добровольной охраны, так что никаких "Высокопре­восходи­тельств"... Обращайтесь ко мне по имени-отчеству и присаживайтесь. В ногах правды нет, даже в Ваши молодые годы.

Князь поблагодарил и устроился в кресле. Канцлер при­стально посмотрел на посетителя.

— Адъютант доложил мне, что Вы весьма настойчиво требо­вали аудиенции. Что привело Вас ко мне?

— Николай Павлович! Меня привели к Вам обстоятельства чрезвы­чайного характера. Я не могу никому доверить имею­щиеся сведения, кроме Вас либо же Государыни. Я прекрасно понимаю, что своим приходом ставлю себя в весьма сомнитель­ное положение, но честь офицера не позволяет мне умолчать о ставших известными мне об­стоятельствах, которые касаются Высочайших особ.

— Что Вы имеете в виду? — удивлённо спросил канцлер. — Мне ка­жется, что я знаю всё, что происходит в столице.

— Николай Павлович! Его Высочество Великий Князь Нико­лай Ми­хайлович распространяет среди посетителей Яхт-клуба сведения, по­рочащие Великого Князя Сергея Александровича! — на едином выдохе произнёс князь.

— Какие же это сведения? — тихо спросил Игнатьев.

Князь замешкался от волнения, но потом собрался с духом и выда­вил из себя:

— Великий Князь Николай Михайлович открыто говорит, что будто бы Сергей Александрович... мужеложец... и что именно поэтому у него и Елизаветы Фёдоровны нет детей...

Канцлер вскочил как ошпаренный, с несвойственной его воз­расту резвостью буквально выскочил из-за стола. Услышанная новость не могла не вызвать в нём бурю эмоций. Понимая, что это не просто скандал, и что действовать нужно немедленно, граф быстро взял себя в руки.

— Кто ещё, кроме Вас, слышал подобные непотребные выска­зывания Николая Михайловича? — тихо спросил он. — Кто ещё может подтвер­дить Ваши слова относительно Его Высочества? Вы ведь понимаете всю тяжесть обвинений...

— Николай Михайлович не только говорит подобное, но он сочинил мерзкое стихотворение про Сергея Александровича. — Князь достал из кармана сложенный вчетверо лист. — Мне слу­чайно попала в руки эта вот бумага, Николай Павлович... Это почерк Великого Князя Николая Михайловича... Никто не знает, что эта бумага у меня. Лакей Яхт-клуба не успел её сжечь и вот теперь...

Канцлер развернул переданный ему листок с подгорелыми краями и стал внимательно читать. Его лицо побагровело от гнева. Прочитав до конца, граф свернул листок, положил его во внутренний карман сюртука.

— Какая мерзость! — пробурчал канцлер. — Господи, чтобы предста­витель Императорской Фамилии и писал такую мер­зость... Князь! Вы должны уяснить, что всё, о чём мы говорили — это государственная тайна! И никто, слышите — никто не дол­жен знать о цели Вашего се­годняшнего визита ко мне. Я буду докладывать Государыне, а уж ей предстоит принимать реше­ние, как поступить в данном случае.

— Слушаюсь, Николай Павлович!

— Какую должность Вы занимаете ныне? — поинтересовался канцлер.

— Я начальник первой дружины в столичном штандарте Доб­ро­вольной охраны, — ответил князь.

— Ага, то есть примерно командир батальона... Своим муже­ствен­ным поступком Вы заслужили повышение... Я бы хотел Вас видеть в штабе Добровольной охраны. Но пока я должен за­няться неот­ложными делами. Я вызову Вас, как только поя­вится потреб­ность.

* * *

Карета быстро домчала канцлера к штабу Петербургского воен­ного округа. В кабинет Великого Князя Сергея Александ­ровича Иг­натьев буквально ворвался. Без доклада, мимо опе­шивших адъютан­тов, которые не решились его останавливать.

Поняв, что случилось что-то экстраординарное, Великий Князь не

стал задавать лишних вопросов, а просто предложил гостю кресло. Канцлер достал из кармана злополучный листок со стихотворением и молча передал его в руки Сергея Александ­ровича.

Великий Князь брезгливо развернул документ и стал читать. Про­читав стихотворение, он в ярости скомкал лист и бросил его на пол. Лицо его, всегда бледное, стало ярко-багровым, кон­чики усов мелко

задрожали.

— Как всё это понимать? — закричал Сергей Александрович, под­нявшись из-за стола во весь свой рост. — Кто написал эту га­дость, Ни­колай Павлович? "Наш великий князь Сергей — педе­раст из­вест­ный"!!! Кто посмел оскорбить меня?

Граф медленно встал из кресла. Выдержав паузу, он тихо спросил:

— Разве, Ваше Высочество, Вы не узнаёте почерка Его Высо­чества Великого Князя Николая Михайловича?

— Этого не может быть! Это вздор! Николай никогда не опус­тится до подобной мерзости! Вас ввели в заблуждение, граф!

Сергей Александрович, всегда спокойный и выдержанный, был вне себя от бешенства. Его красивое лицо перекосилось от ярости.

— Ваше Императорское Высочество! Я отвечаю за свои слова. Мне очень прискорбно говорить, но Великий Князь Николай Михайлович распространяет в Яхт-клубе сведения относительно Вашего Высоче­ства. Он утверждает, что Вы мужеложец, — тихо, но твёрдо ответил канцлер. — И что именно потому Ваше Высо­чество не имеет детей. Молодой князь Белосельский-Белозер­ский был свидетелем таких не­потребных высказываний Его Вы­сочества. И ежели провести дознание, то таких свидетелей будет ещё немало.

Сергей Александрович медленно опустился в кресло. Закрыв лицо руками, он воскликнул:

— Господи! Укрепи меня! Я не могу поверить в то, что мой двою­родный брат оказался способен на такое! Великий Князь, который пи­шет такое непотребство! Это просто немыслимо... Как хорошо, что Саша не дожил до этого дня... В Император­ской семье ещё не было такого скандала!

Закурив папиросу, Великий Князь немного успокоился.

— Вы ведь знаете, Николай Павлович, что Господь не дал нам с Эл­лой детей. И мы несём наш тяжкий крест... Но я никогда не мог по­мыслить, что кто-то истолкует это наше горе вот так... Так грязно и мерзко... Николай — он просто воткнул нож мне в сердце. Скажите, Николай Павлович, что делать теперь? Как мне дальше жить и слу­жить, если предают родные?

— Ваше Высочество! Я уверен, что мы обязаны обо всём со­общить Государыне. Я не имею права вмешиваться в дела Им­ператорской Фамилии, но я считаю, что Государыня может по­влиять на Великого Князя Николая Михайловича. Нужно неза­медлительно пресечь все эти мерзкие сплетни, остановить Нико­лая Михайловича, иначе поток слу­хов просто захлестнёт Петер­бург. Можем ли мы терпеть такое поло­жение в наше нелёгкое время? Именно сейчас, когда до коронации ос­талось меньше двух месяцев.

Сергей Александрович молча выкурил несколько папирос, одну за другой. Ароматный табачный дым заполнил кабинет.

Канцлер видел, как дрожат пальцы Великого Князя, выдавая его переживания. Наконец тот потушил об серебряную пе­пельницу не­докуренную папиросу.

— Вы правы, Николай Павлович! Абсолютно правы, к сожале­нию. Я не могу, не имею права оставлять всё это без последст­вий. А потому мы сейчас же едем в Зимний. Промедление — смерти подобно!

Подняв с ковра скомканный листок, Сергей Александрович акку­ратно разгладил его, снова перечитал, а затем положил в кожаную папку.

— Видит Бог, я не хотел этого, — тихо сказал он. — Памятью не­забвен­ного Саши клянусь... Николай не оставил мне выбора. После той пе­чальной истории, когда Николай Константинович похитил бриллианты Александры Иосифовны и был объявлен душевнобольным, ещё не было более мерзкой ситуации в цар­ской семье.

— Ваше Высочество! Я считаю, что крайне необходимо, чтобы поли­ция срочным образом собрала сведения о всех лицах, кото­рые явля­ются мужеложцами. Тем паче, что очень многие из них даже не скры­вают свой порок. И, не взирая на чины и звания, не взирая на положе­ние в обществе, применить к ним всю тяжесть закона. Такие жёсткие меры выбьют почву из-под ног сплетни­ков. Никто не сможет тогда упрекнуть власти, что мы потакаем пороку мужеложцев.

— У Вас есть конкретные фамилии на примете? Боюсь, что мо­гут быть задеты весьма знатные особы. Скандалов не избежать, будут жа­—

лобы...

— Зачем же далеко ходить, Ваше Высочество! Думаю, что личность князя Мещерского известна всем. В том числе и поли­ции. Многие ещё помнят ту неприличную историю между Мещерским и графом Келлером вокруг молодого трубача в 1887 году. Келлер мешал тру­бачу встречаться с Мещерским, и князь выну­дил Келлера подать в от­ставку, используя свои об­ширные придворные связи. Проведённое то­гда по приказу Ва­шего покойного батюшки рас­следование установило, что Ме­щерский находился в порочной связи с трубачом.

— Господи, сколько же этой скверны у нас развелось? Им что, жен­щин не хватает?

— Думаю, что немало их развелось... Увы, Ваше Высочество, но придётся заняться очисткой русского общества от этой скверны. По­томки нас не простят, ежели мы позволим испога­нить Русь.

* * *

В Зимний дворец ехали молча. Предстоящий разговор с царицей был не просто неприятным, он был за гранью всех норм при­личия. Обсуждать с Императрицей всю ту грязь, о ко­торой в прилич­ном обществе не принято даже вспоминать?

Александра Фёдоровна приняла Великого Князя и канцлера без промедления. Несмотря на плохое самочувствие, она была привет­лива, и начала разговор с напоминания, что сегодня ис­полнилось два года с момента её помолвки с милым Ники.

За прошедший год нахождения у власти Императрица не из­мени­лась внешне. Всё та же прекрасная молодая женщина с ярко-синими глазами. Царственная осанка, правильные черты лица, изящная по­ходка, грация, большой ум, огромная начитан­ность и образованность, прекрасная память и сердечная доброта. Лишь чрезмерная бледность была последствием того, что Аликс редко бывала на свежем воздухе.

Внутренне же Императрица была увлечена одной мыслью — взять на себя крест Екатерины Великой, укрепить государство и искоренить

крамолу.

На ходу осваивая ремесло управления огромной страной, она не прекращала учиться. Своим докладчикам царица ставила мно­жество определённых и весьма дельных вопросов, касаю­щихся самого суще­ства предмета, причём входила во все детали и в заключение давала столь же властные, сколь точные указа­ния.

Пятичасовой чай, поданный к столу, оказался весьма кстати. Видя, что Великий Князь не знает, с чего начать разговор, канц­лер решился. Отставив чашку, он обратился к Императрице.

— Ваше Величество! Его Высочество из чувства деликатности про­сил меня доложить о чрезвычайном происшествии, которое напрямую касается как Императорской Фамилии, так и всего го­сударства.

— Что произошло, граф? Вы меня пугаете.

Императрица пристально посмотрела на Сергея Александро­вича, но тот отвёл глаза.

Игнатьев продолжил:

— Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Михай­лович распространяет в Яхт-клубе пасквили в отношении Сергея Александровича.

— Что это за пасквили, позвольте узнать?

— Николай Михайлович во всеуслышание обвиняет Сергея Алексан­дровича... в содомии... Мало того, он распространяет богомерзкие стихи, вероятно, сочинённые им самим... Ваше Ве­личество, мне пе­редали один из экземпляров, написанный почерком Николая Михай­ловича, что исключает всякие сомне­ния в его непричастности к этой грязной истории.

Сергей Александрович раскрыл папку, достал злополучный лист, развернул его и молча передал Императрице. Сам же встал из кресла и подошёл к окну, чтобы не было видно его лица. Прочитав содержи­мое, Аликс покраснела и брезгливо отбросила листок.

— Что это такое?

— Это те самые мерзкие стихи, которые собственноручно за­писаны Его Высочеством Николаем Михайловичем. Этот листок мне передал молодой князь Белосельский-Белозерский.

— Николай Павлович! Посоветуйте, как мне поступить, Вы ведь мой канцлер...

— Ваше Императорское Величество! Я не вправе вмешиваться в де—

ла Императорского Дома. И если бы речь шла о женитьбе или же о хищении бриллиантов, как в случае с Великим Князем Николаем Кон­стантиновичем, я бы умыл руки. Но в данном слу­чае, боюсь, речь идёт о совершении государственного преступ­ления. Сергей Александрович не просто Главнокомандующий, он председатель Комитета Государст­венной Обороны, и подоб­ная клевета в отношении его должна быть наказуема. Пред­ставьте себе, Ваше Величество, чтобы было, если та­кой просту­пок до­пустил не Великий Князь Николай Михайлович, а любой другой генерал русской армии...

О чём-то задумавшись, Александра Фёдоровна вызвала де­журного флигель-адъютанта.

— Срочно пригласите ко мне генерала Ширинкина, — прика­зала она.

Когда флигель-адъютант вышел за дверь, Сергей Александ­рович встревожено посмотрел на Аликс и недоумённо спросил:

— Начальника дворцовой полиции?

— Да, именно начальника дворцовой полиции. А кого же ещё, ежели речь идёт о преступлении? Если Николай Михайлович занимается рас­пространением этой мерзости, я прикажу Ширин­кину произвести обыск.

— Но ведь это же невиданный скандал! Что скажет дядя Миша после обыска в его дворце? Он будет оскорблён до глу­бины души. Да и ка­кой смысл в таком обыске? Право, не знаю, стоит ли идти на такой шаг...

Граф Игнатьев не вмешивался в разговор, понимая, что сей­час лучше промолчать, предоставив тяжесть принятия решения Императ­рице. Всё-таки обыск во дворце Великого Князя Ми­хаила Николае­вича — событие экстраординарное, и последствия могут быть самые не­ожиданные.

Александра Фёдоровна тяжело встала с кресла. Лицо, изна­чально приветливое, стало строгим и даже жестоким.

"Господи, она ведь ещё так молода, — подумал канцлер. — Ей бы на балах танцевать, а она уже успела потерять мужа и взва­лить на свои хрупкие плечи всю Империю".

Аликс взяла со стола листок и ещё раз перечитала стихотво­рение.

Потом обратилась к Сергею Александровичу:

— Утром у меня был с докладом министр внутренних дел. Ил­ларион Иванович сообщил мне, что вчера в Аничковом моя свекровь высказы­вала недовольство тем, что я приглашаю на коронацию княгиню Юрь­евскую. Там же был Владимир Алек­сандрович с женой и детьми. Там же был Николай Михайлович. Собираются у меня за спиной и плетут свои интриги... Мне на­доело их пустое зубоскальство!