Туда, где седой монгол

— Как ты заставил зверя обернуться человеком?

— Это не я. Он сам. Он попросил у степи покровительства, и... ой! Кто это?

Музыка стихла, и Наран, взмахнув напоследок неуклюже руками, рухнул на землю. Некоторое время лежал, тихо подёргивая конечностями и безмятежно вздыхая, а потом руки, как два коршуна, вдруг бросились к горлу.

— Я его поймал! — ликующе, и немного придушено воскликнул Наран.

— Ты уверен, что он не опасен? — зашептали над самым ухом Урувая.

Толстяк заорал:

— Наран! Я боюсь оглянуться. За мной кто-то стоит.

Наран настолько растерялся, что отпустил свою шею, и уставился на друга, из-за плеча которого действительно выглядывал чей-то силуэт.

Человек понял, что его заметили, и подобрался:

— Никому не сходить с места. Нас здесь так много, что многим пришлось притвориться кустами, и отрастить на себе ягоды, чтобы как-то замаскироваться на этом пустом холме. На вас нацелены сотни луков, и они заряжены тысячью стрел.

— Я боюсь, — принялся хныкать Урувай, а Наран отодвинулся от кустов к центру полянки.

— Кто вы такие?

— Мы разбойники, — каким-то образом мешая в голосе надменность и робкую тихость, сказал человек.

— Что значит — разбойники? — переспросил Наран.

— Значит люди, которые грабят и убивают других людей, — кажется, заставший их врасплох был слегка удивлён тем, что только что танцевавший лисий танец сумасшедший может задавать разумные вопросы. В этом удивлении была толика правды — Нарану было довольно трудно говорить, язык казался неуклюжим и большим, и всё время цеплялся за зубы. А зубы казались непомерно большими и при каждом движении челюсти грозили оставить на щеках с внутренней стороны болезненные царапины.

— Что это за глупость? Разве один барс убивает другого барса, чтобы снять с него шкуру.

В чужом голосе послышалось смущение.

— О, на самом деле, это древнее искусство. Наши, степные племена довольно невежественны, и я по мере возможностей занимаюсь просвещением. Каждый раз, убивая очередную жертву, мне приходится ей это растолковывать.

Наконец, монгол выбрался на открытое пространство, так, что его стало возможно разглядеть. Костёр брызгал светом на оружие в руках, на побелевшие от напряжения кончики пальцев, между которыми зажата стрела. Черты лица отличались необычаянной тонкостью, и напоминали не то снежинки, не то узоры листьев папоротника. Вместе с тем, уже не молод. Седых прядей в его усах было столько же, сколько в усах старейшины из аила Урувая и Нарана, если не больше, и каждая была подвязана цветной шёлковой ленточкой, так, что, когда поворачивал голову или разговаривал, он напоминал священное дерево, в ветвях которого, запутавшись в лентах, шумит ветер.

А когда подбородок и взгляд оставался в спокойствии, незнакомец напоминал священное дерево в безветренный день.

Наран выгнал наконец обнаглевшего лиса, что, щёлкал зубами на хозяина тела, и вновь подал голос:

— Почему в вашем аиле не горят огни? Мы бы заехали в гости, поговорить о том — о сём по-соседски. И, конечно спели бы вам пару сказок. Мой друг очень хорошо поёт.

Незнакомец ответил церемонно:

— Наш огонь — это плодоносящие кусты смородины. Ничего удивительного, что вы его просмотрели, и было бы плохо, если бы увидели, и набрели на наше скромное жилище. Тогда нам пришлось бы вас убить. Кроме того, когда не горит костёр, Тенгри не видит наших злодеяний, и не может наслать на нас грозу или пожар.

Наран оглядывался, пытаясь понять, кто из кустов смородины — сообщник незнакомца, и на самом ли деле их дела так плохи. Глаза Урувая сейчас ему бы очень пригодились. Наран взглянул на друга — не занят ли он сейчас тем же самым? Но толстяк ни о чём таком не помышлял. Просто смотрел на незнакомца, открыв рот.

— Вы сделали так много плохого?

Монгол склонил подбородок.

— Наши злодеяния известны. Если бы он знал, где мы находимся, он бы сразу покарал самым жестоким из доступных ему способов. Наслал бы на нас барсов, или полчища ядовитых мух. Я уверен.

Речь свою, однако, он даже не пытался каким-то образом ни умерить, ни замаскировать. Наран слышал, что некоторые шаманы и хитрые вожди, желая скрыть свои слова от Верховного Бога, учились разговаривать задом наперёд. Однако, ему таких не встречалось — что скрывать кочевнику, кроме ничего за пазухой, и какие у него могут быть амбиции, кроме как проскакать от горизонта до горизонта, — и он сомневался, что когда-нибудь таких встретит.

— Но где ваши шатры? Отсюда хорошо просматривается степь на половину дневного перехода, и мы не увидели ни единого шатра!

Монгол ответил охотно:

— Потому что вы сейчас на поёте и играете на его крыше. Мы, пожалуй, не будем грабить вас прямо здесь. Проведём внутрь и накормим, как полагается кормить гостей, а потом уже решим. Сдайте оружие, и отпустите на волю свои луки. Может, вы будете стрелять из них позже. Если, конечно, у вас получится стрелять без рук.

Он сделал повелительный жест и хрипло расхохотался. После чего сам подошёл и забрал валяющийся здесь же наранов нож и лук. Шепнул:

— Вы уж простите перед лицом Тенгри за мои дерзкие речи. Но традиции и деловой этикет обязывают вести себя подобным образом. Возможно, ваши руки даже останутся при вас.

— А морин-хуур считается за оружие? — обеспокоенно спросил Урувай. — У меня нету ничего, кроме инструмента. Мой лук остался в седле, а я и стрелять из него толком не умею.

— Такие беспечные в степи, — обеспокоенно покачал головой монгол. — Айе! Ладно, вам попались мы. А если бы тигр или волки?.. Сейчас мы пойдём в убежище, и там хорошо поговорим. Ты не будешь надевать на своего зверочеловека уздечку? Разговаривает он разумно, но кто его знает... Нет?.. Ну тогда идёмте. Придётся выколоть вам глаза, чтобы наше убежище оставалось в тайне. Как я уже сказал, оно под землёй, поэтому пригибайте головы...

Видно, только теперь он разглядел лицо Нарана, и запутался в собственном языке. Но теперь, когда гостеприимное приглашение прозвучало, деваться некуда. На какие-то там убийства, насилия и прочие зверства Тенгри, может быть, и закрывает глаза, но нарушение обещанного гостеприимства уж точно терпеть не будет. Вежливость и гостеприимство — вот то, что отличает людей от остальных животных. Вовсе не необходимость носить одежду.

— Ладно, — пробурчал он. — Видно, вам и так неслабо досталось. Можно и просто завязать. Как ты пробрался в шкуру человека, подлый зверь? Ты разговариваешь, вроде бы, разумно. Но эта шкура, на самом деле, весьма потёртая. Это твоя работа?

Наран замотал головой, и разбойник подошёл к нему поближе, разглядывая шрамы. Урувай открыл рот:

— Нет, он...

— Я нашёл этого человека его мёртвым, — быстро сказал Наран, и наступил другу на ногу, чтобы не болтал лишнего. Он припомнил лисью речь, как сорвались с его языка первые слова-тявы, и старался произносить с этим же чувством человеческие слова. — Его выпила Степь. Я сделал его в голове нору, и поселился там. Моё тело склевали вороны. Оно было старым и слабым.

Разбойник заинтересовался. Спросил у Урувая:

— Как он это сделал?

Урувай беспомощно посмотрел на Нарана, и Наран сказал поспешно:

— Всего лишь лизал лицо. Вдохнул свою жизнь. Этот человек почти меня не знает. Мы встретились вчера, толстяк дал мне оружие и научил ездить верхом. Я погиб бы в Больших Пустых Местах, так как эти человечьи конечности такие неудобные!

Разбойник с нескрываемым удовольствием хлопнул в ладоши.

— Это трогательная история. У меня есть дочери. Думаю, им понравится. И куда же вы направлялись?

— В горы, — сказал Наран, и замолк, отчаянно пытаясь придумать продолжение.

— Зачем?

Разбойник повернулся к Уруваю, и Наран поспешно ответил, пока толстяка не разорвало от еле сдерживаемой паники.

— Это Урувай. Он друг шаманов. Говорит, они могут дать мне новую жизнь в теле лисы, или, может, белки, — Наран вошёл во вкус. Белок он ни разу не видел, но слышал рассказы тех стариков, что доходили до края Великой Степи, где в изобилии водились эти зверьки. — Люблю белок. Они такие же рыжие, как моя прежняя шкурка. А сам он направляется туда, чтобы просить помочь своему голодающему аилу справиться с засухой и суровой зимой.

— Как мне величать тебя, лис?

— Того бедолагу, чьём теле я брожу, звали Наран.

— Наран. Твой друг, вроде, не сильно худой.

Монгол смерил взглядом Урувая, накручивая на палец ус, и Наран поспешил исправить положение:

— Нет-нет! Это он в степи отъелся. Вчера. Я благодарил его и помог поймать трёх перепёлок.

Разбойник одобрительно хмыкнул.

— Что же. Вижу, вы хорошая компания. Жаль, вам не повезло наткнуться на нас — единственную и самую жестокую банду во всей Степи. А теперь встаньте-ка на колени.

Наран исполнил приказанное, и мир исчез. Глаз замотали тряпицей, и туго, узлом затянули концы на затылке. С Уруваем, судя по невнятной возне с той стороны и тяжёлым его всхлипам, сделали то же самое.

Костёр тщательно забросали землёй и затоптали. Похоже, людей было не так уж и много, шума, который они производили, хватило бы на полтора взрослых мужчины. Потом их подняли с колен, и под локти повели вниз. Незнакомец заботливо предупреждал:

— Осторожно, кусты.

Или:

— Берегите ноги, сейчас будут гольцы. А, вот мы и почти спустились.

Дорогой он представился сам:

— Зовите меня просто — Атаман. Настоящее моё имя покрыто мраком забвения.

Наран спросил:

— Что это значит?

— Это иностранное слово, — строго сказал мужчина. — Думаю, перед тем, как жестоко вас ограбить, я отвечу на все ваши вопросы.

Наран обнаружил, что вовсе не обязательно видеть, чтобы не спотыкаться на каждом шагу. Прочие чувства обострились, и ноздри с ушами исправно доносили, в какую сторону их ведут. Наверное, за это стоило благодарить лиса, и юноша, после недолгого колебания, мысленно перед ним извинился и потрепал по загривку.

Тропа клубком раскручивалась у них под ногами. Сбегала с камня на камень до самого подножия холма, и Наран понял, что лошади исчезли.

Атаман рассказывал:

— Мы известные путешественники. Многие из нас побывали за горами, гуляли по берегу моря в обе стороны. Были у кхитайцев, и на западе — у урусов. И там и там есть традиции разбойников, и мы решили принести эту почётную работу в степи. У кхитайцев разбойники плавают на лодках, у урусов добывают себе пропитание на дорогах. Атаман — значит, вожак разбойников, а кто здесь вожак, как не я? Пригибайте головы.Это и есть мой шатёр, а прямо у вас над головой — его полог.

Наран забеспокоился. Пахло землёй, почти до земли свешивались корни иплети плюща, которые обняли их за плечи своими иссохшими конечностями. Проводник молча толкнул их вперёд, и вошёл следом.

По всему выходило, путь их лежал в ноздрю Йер-Су. Хорошо бы, она не вздумала чихать.

Вот здесь на них набросилась, хлопая чёрными крыльями, настоящая темнота, ощущаемая даже через повязки, даже по запаху и на слух — шаги стали раскатистыми и гулкими, а уши будто бы закрыли ладонями. Когда прошли через горло пещеры и коридор сделал один залихватский поворот, она сразу же рассеялась.

Наран почувствовал, что его больше никто не держит. Сорвал повязку, обернулся, но увидел только заходящего следом и праздно размахивающего двумя луками Атамана. Наранов он тут же отшвырнул к стенке, туда же отправил, сняв с плеча, колчан, а стрелы заботливо переправил в свой. Теперь, когда Наран рассматривал разбойника вблизи, у него обнаружился животик, а плечи, некогда могучие, под тяжестью испытаний, а может, напротив, от осёдлой жизни, опустились, и обросли одряхлелой, обвислой кожей. Пояс на халате повязан как попало, массивные ножны с изогнутым мечом-ятаганом болтались на бедре, так, словно это не оружие, а ложка к обеду. Наран ни разу не встречал такого оружия у степняков. Должно быть, разбойник добыл это оружие в одном из походов в пустыни. Эта же пустыня, должно быть, выжгла у него на макушке массивную проплешину, повыдергав с корнем все волосы.

На другом бедре притулился колчан, из-за того, что половина стрел была без оперения, казавшийся старой плешивой вороной. Кажется, все хорошие стрелы достались ему от Нарана.

Здесь тлел костёр, выдыхая в потолок искры, на камнях и на растянутых верёвках сушилось мясо в обрамлении трав и кореньев. Над костром в неровном, закопченном котелке лениво булькала похлёбка. На земле — несколько ковров, разложенных друг на друге и покрывающих таким образом весь пол. Некоторые были вполне традиционного, войлочного плетения, на других можно разглядеть поблекший, но всё ещё различимый рисунок — очень искусный, таких Наран раньше не видел. Да и материалу они были очень странного, плотного и ворсистого. Ковры подползали к кострищу, как побитые шавки, и чем ближе, чем больше прожжённых пятен появлялось на их шкурах.

В тёмном углу стоял войлочный идол, почему-то отвёрнутый лицом к стенке пещеры, так, что друзья вынуждены наблюдать его сгорбленную спину. Даже так можно было сказать, что это очень странный идол. Ушей у него не было совсем, а глаза замотаны плотной тканью, такой же, которой завязывали глаза им. На высокой подушке перед его плечом было традиционное подношение в миске — только вместо молока там был кусок мяса.

— У нас есть идол, идол не имеет ушей, и глаза его слепы оттого, что вечность закрыты тряпкой, — сказал Атаман. Он оттеснил гостей к стене, встал на колени за спиной у войлочного бога, с достоинством ему поклонился, положив перед собой руки. — Мы, конечно, чтим его, но соблюдая все предосторожности, чтобы нас не нашли. Когда он хочет принять подношение, он просто поворачивает голову и ест, а потом снова отворачивается к стене.

На ровной части стены белой краской были изображены сцены из разных сказок. Какие-то сцены казались Нарану знакомыми, о каких-то он не слышал даже от самого увлечённого Сказочника, что таскается за ним с самого детства. Здесь и юноша, поехавший с Луной наперегонки, и восточные сказки, с прекрасными принцессами и шатрами с огромными куполами, что достают до самых звёзд. Всё очень небрежно, но в то же время в этих неказистых линиях пряталась душа, текла по ним, как кровь по венам. Это напомнило Нарану исполнение этих же сказок Уруваем. Наверное, они с художником найдут общий язык.

Он скосил глаз и увидел, что друг тоже разглядывает рисунки.

Там же, в нишах стены разложена утварь, глиняные кувшины и чашки, и на этом предметы, предназначенные для мирного общения между людьми, заканчивались. Чувствовалось, что люди здесь живут войной, и Наран ни за что не хотел бы прогуляться здесь с завязанными глазами. В иных местах сложно было сделать шаг, чтобы не наткнуться на что-нибудь острое. Там сложены копья, большие и маленькие дротики, сабли и мечи, такие кривые, что даже между двумя саблями не было единства в форме; и изъеденные ржой, но всё ещё способное проделать в человеческой шкуре дырку. От этой ржи, подумал Наран, они становятся куда опаснее. Кислое железо проникает в кровь, и, даже если рана оказалась не смертельной, человек умирает в страшных корчах в течение двух дней. Ненатянутые луки — и монгольские, и большие, из которых невозможно стрелять с коня. Зачем они вообще нужны, интересно? Кому требуется стоять неподвижно, целясь в мчащегося на тебя всадника? Ведь если его убьёт стрелой или даже убьёт коня, тебя всё равно накроет несущейся во весь опор тушей...