Московский Лес

— ...и документики отдашь, пусть решают...

Студбилет и пропуск в ГЗ на имя Алёши Конкина лежали в нагрудном кармане энцефалитки рядом с сетуньским медальоном.

— Может, присядем, отдохнём? — Егор кивнул на заросшую мхом скамейку. В сквере, тянущемся вдоль Ломоносовского до улицы Лебедева, многое уцелело — видны были остатки асфальтированных дорожек, и даже бетонные бордюры торчали из густой травы.

— А что, и присядь! — лешак засуетился, расчищая Егору место. — Всего ничего осталось, через полчаса будем...

Егор откинулся на спинку и с наслаждением вытянул ноги.

— Вы обещали рассказать об этой... ведьме...

— О Наине-то? — Гоша с хрустом поскрёб мшистую бороду. -Последняя она из клана Даждьбога. Когда их перерезали, бежала сюда, на Ленинский...

— Кланы? Даждьбог? Кажется, что-то из древних славян?

— Раньше в парке Музеон, там, где Центральный Дом художника, обитала община родноверов. Слыхал о таких?

Егор кивнул. Движение неоязычников стало популярным в конце прошлого, двадцатого века. Родноверы обожали татуировки, носили обереги из дерева и разноцветных бусин, устраивали ритуалы на природе и последними словами поносили христиан. В его родном Новосибирске они прочно прописались в рядах городских сумасшедших.

— Ну вот, жили они своём Музеоне, пока не раскололись на две группы — кланы по-ихнему. И один клан, Чернобога, истребил других, поклонявшихся Даждьбогу.

— Что, прямо так взяли и истребили? Всех?

— Почти. — горестно вздохнул лешак. — Жуткая история, никогда у нас такого смертоубийства не случалось...

— А за что?

Гоша пожал плечами.

— Говорят, власть не поделили. Хотя, над кем властвовать в Лесу-то? Нет, сдаётся мне, в другом дело было...

Голос лешака, обычно скрипучий, звучащий несколько комично, приобрёл загадочность — словно тот собирался посвятить собеседника в некую тайну.

— У каждого в Лесу есть предназначение. Не все, правда, о нём знают — но оно есть. И у отдельных людей и у общин. Предназначение родноверов было — держать стражу на Калиновом Мосту. Для того и призваны...

— Призвали? Кто?

— А ты что же думаешь — люди в Лес случайно приходят? Нет, он сам их призывает, и неважно, где находится человек — хоть на Аляске, хоть в Новой Зеландии. Всё равно — услышит и придёт.

Лешак уже не рассказывал, а вещал. Загадочность в его голосе сменилась торжественностью.

— Те, чьим духам поклонялись родноверы, знали, что такое Калинов Мост, какие берега он соединяет и кто живёт на той стороне.

"...Калинов Мост? Ну да, конечно: Иван-царевич побеждает Змея-Горыныча на Калиновом Мосту. Час от часу не легче!.."

— И где этот Мост? — Егор осмелился перебить лешака. — Или это так, символ?

К его удивлению Гоша не возмутился.

— И символ тоже. Но и мост есть — последний уцелевший с замоскворецкого берега на Болотный остров, между Лесом и Чернолесом. Раньше его называли Третьяковским — узкий такой, пешеходный. Там ещё замочки молодожёны вешали...

— И родноверы, значит, его не удержали?

— Заигрались в свои ритуалы, а того не знали, что в Лесу любое слово может обрести силу — даже то, что сказано понарошку, в шутку. Вот и получилось, что одни впустили в себя Лес, а другие — Чернолес. И, конечно, ужиться не могли...

— И сторонники Чернолеса победили?

— Да. Так была проиграна битва на Калиновом Мосту. Но будет ещё одна битва, последняя. И после неё Лес кончится, а вместе с ним — и весь мир.

Егор помолчал. Впереди, сквозь стену высоченных кустов просвечивали груды камня. Когда-то здесь стояло здание Социологического факультета МГУ, сейчас разваленное до основания гигантскими липами, проросшими сквозь фундамент. Остатки социологов перебрались в ГЗ — два десятка упрямцев, пытающихся изучать людские сообщества Леса. Темы их ежемесячных открытых семинаров служили в Универе предметом постоянных шуток.

— Почему именно тот мост?

— Он один остался цел. Но это тоже неспроста: в сказках за Калиновым мостом Баба-Яга жила, а она, доложу тебе, далеко не забавная старушка из мультиков...

— За тем мостом тоже кто-то живёт?

Гоша посмотрел на собеседника с удивлением.

— Ты что, правда, не знаешь?

— Откуда? Я здесь меньше недели.

— Там скульптура, и не одна, а целая композиция. Называется — "Дети — жертвы пороков взрослых". Тринадцать жутких, отвратительных фигур. Неужели хоть на картинках не видел?

— Не пришлось.

— И век бы их не видеть. Если Чернолес последнюю битву на Калиновом Мосту выиграет — они обретут силу и расползутся по всему свету, тысячекратно умножая несчастья, которые символизируют — война, разврат, алчность, садизм, насилие, ну и всё прочее...

Егору стало муторно. После всего, что он увидел за эти часы — паренёк, в муках умирающий в облаке жгучих спор, старая ведьма с её кровавыми ритуалами, видение, подсмотренное в огоньках, плавающих в глазницах трупа — после всей этой жути получить вместо объяснения детсадовскую страшилку?

— Я так и знал, что не поверишь... — обиженно проскрипел Гоша. — Вы, замкадники, всегда так...

Похоже, лешак снова угадал его мысли.

— Так что с родноверами-то?

— Отступники-чернобожцы так и живут неподалёку. Только это уже не люди — ходячие куклы, у которых вместо душ гнилые грибницы Чернолеса. А уцелевшие даждьбожцы скрылись. Наина — одна из них.

— Есть и другие?

— Были. Один из них основал Сетуньский Стан — хотел создать что-то вроде рыцарского ордена для битвы на Калиновом Мосту и натаскивал своих последователей на чудовищах. Но когда погиб — они забыли о своём предназначении и теперь истребляют всё, что под руку попадётся. И, похоже, впутались в какую-то тёмную историю...

Теперь голос лешака был печальным. Он и сам сник — плечи опустились, руки-сучья безвольно повисли вдоль тела.

— А вы, значит, знали?

— Лешаки много чего знают, только людям не всё рассказывают. Не готовы вы узнать правду ...

Гоша шумно встряхнулся всем своим замшелым телом — в точности, как собака, вылезшая из воды. Во все стороны полетели кусочки коры и клочья мха. Егор даже отстранился от неожиданности

— Ну что, отдохнул? — Он говорил прежним, скрипучим голосом. — Вставай, идти надо. Тебе ещё о выполнении задания отчитываться, и о погибшем докладывать, не забыл?

— Это точно... — вздохнул, поднимаясь с лавки, Егор. — Посадят писать бумажки, до ночи провожусь. А жрать, между прочим, хочется — обед-то мы давно пропустили...

— Вот и пошли.

Поляна Серебряный Бор,

подальше от людей.

Звук был неожиданным и неблагозвучным — словно кто-то высморкался сильно заложенным носом. Сергей развернулся к источнику шума, левой рукой задвигая девушку за спину. Правая нырнула к поясу, нашаривая рукоять кукри.

Результат его огорошил. Лиска от сильного толчка полетела в воду — последние минут пять они стояли по колено в реке и упоённо целовались. Так что встречать неведомую опасность приходилось не только с пустыми руками, но и без штанов.

Как и без остальной одежды.

Звук повторился — раз, другой. Похоже, у неведомого врага наметились серьёзные проблемы с носоглоткой.

"...или что там на её месте? Хобот? Ды?хало?.."

— Ты чего, испугался? Вообразил, что там какое-нибудь чудище? Это же шмыгун!

— Шмыгун? — тупо повторил Сергей. — Вот, значит, как... а это кто?

Шмыганье в камышах повторилось — как показалось Сергею, обиженное. Он бросил взгляд назад — девушка сидела по грудь в воде и хохотала.

— Ой, мамочки, не могу! Наш знаменитый егерь не знает про шмыгуна! Рассказать кому — не поверят!

— Ты толком-то расскажи, не хихикай! Мало ли в Лесу разного зверья

Кем бы ни был шмыгун — особой опасности он, похоже, не представлял. Сергей попятился и боком, стараясь не поворачиваться спиной к камышам, выбрался из воды.

"...куда я их зашвырнул?.."

Когда Лиска кинулась в реку, он ринулся за ней, на ходу избавляясь от одежды. То, что произошло между ними потом, оглушило его, словно пыльным мешком — чутьё, обычно позволявшее чувствовать любую живую тварь крупнее крысы в радиусе двадцати шагов, молчало.

"... а что такого произошло-то? Ну, пообжимались, ну, ласки там, поцелуи..."

Неужели его так просто вывести из равновесия?

Кукри нашёлся в шаге от линии воды — он воткнулся острым концом ножен в песок. Сергей судорожно выхватил нож и перехватил так, как любил — обратным хватом, наискось, чтобы удобнее было нанести широкий секущий удар...

Шмыганье повторилось. Похоже, неведомый зверь не счёл Сергея подходящей добычей и вернулся к своим занятиям...

— Он, наверное, верши хотел обворовать — ребята тут, в камышах, верши ставят. — объяснила Лиска. — Шмыгуны любят рыбу прикопать, подождать, когда завоняет, тогда и жрут. Чувствуешь, как несёт?

Из камышей, перебивая запах тины, идущей от воды, тянуло тухлой рыбой.

— Они недавно появились, с того берега. — сообщила девушка. Отжимать волосы она закончила, но одеваться не спешила.

— Большие зверюги не суются, а эти повадились. Так-то они безопасные, но во время гона шалеют и могут разнести садки, мостки, а то и заборчик-сарайчик. И не шмыгают, а орут, страшно, отвратительно — будто с кого-то кожу живьём сдирают. Брачные песни у них такие...

Зашуршало сильнее, и в камышах возник возмутитель спокойствия — размером с крупную собаку, с тонким, длинным хвостом и головой, наводящей на мысль то ли о крысе-переростке то ли о щуке. Шмыгун посмотрел на людей крошечными, глубоко упрятанными под надбровные дуги глазёнками и широко разинул пасть, усаженную длинными треугольными зубами. На Сергея пахнуло густо пахнуло тухлятиной.

— Пшёл отсюда! — Лиска подобрала с песка ветку и замахнулась на незваного гостя. Шмыгун не двинулся с места — наклонил башку, и ответил серией оглушительных шмыгов.

— Знаешь, в чём прикол? Шмыгуны — на самом деле киты. Мне один здешний палеонтолог говорил: это, оказывается, доисторические млекопитающие, земноводные. Жили возле воды и питались рыбой и доисторическими лягушками. А потом совсем перебрались в воду и превратились в дельфинов, косаток и китов. Правильно он называется "пакицет".

Сергей поглядел с интересом на шмыгуна-пакицета. Доисторический предок кита этого не оценил — перебрал тонкими копытцами, шмыгнул и исчез в камышах. Вслед ему полетела ветка.

— Вот тварь какая! Всё испортил...

Сергей не заметил, как девушка оказалась рядом с ним. Ладошки легли ему на плечи, скользнули по груди.

— Что это?

— Не надо, оставь...

Тонкие Лискины пальчики уже завладели добычей — плоским ключом из жёлтого металла, висящим на провощенном шнурке.

— Ну, уж нет! Ты мне всё скажешь...

Такой подлости Сергей не ожидал. Двойной толчок обеими ладонями в плечи — и он полетел навзничь на песок. А девчонка уже уселась ему на грудь, упёршись острыми коленками.

— Признавайся, презренный раб!

— Это от моей старой квартиры. Когда все побежали из города, я подумал: а что я вообще забыл во внешнем мире? Ну и решил остаться.

— А ключ?

— Я прожил там год, а потом понял, что не могу сидеть на одном месте. Запер дверь и ушёл.

— Стоп... — девчонка озадаченно нахмурилась — Так тебе... сколько лет тебе было тогда?

— Двадцать три.

— Значит сейчас — пятьдесят три? А с виду едва тридцать! А я-то дура, не верила, что Лес продлевает жизнь...

— Я и сам поначалу не верил. — вздохнул Сергей. Лежать было неудобно — оброненные при падении ножны впились в лопатку.

— И ни разу туда не возвращался?

— Нет.

— А ключ таскаешь с собой? Все тридцать лет?

— Сама же видишь...

Она перехватила Сергея за запястья и наклонилась ещё ниже. Маленькие тёмные соски почти касались его лица — затвердевшие, торчащие дерзко, призывно...

— Ты точно псих. Но, знаешь — мне это нравится!

ГЗ МГУ,

общежитие.

Егор встретил Лину в коридоре общаги. Сил у него хватало только на то, чтобы кое-как ковылять, не держась за стену. Визит к Наине, возвращение в ГЗ и последующие объяснения по поводу гибели Алёши Конкина выжал его досуха, не оставив и капли сил.

Девушка решительно взяла дело в свои руки. Не прошло и десяти минут, как Егор, с махровым полотенцем на бёдрах и мокрыми волосами, сидел у себя в комнате, отхлёбывая из глиняной кружки травяной чай.

Хлопнула дверь — Лина вошла в комнату, неся перед собой чугунную сковородку, на которой шкворчала, исходя салом, половинка круга колбасы в окружении тушёных овощей. Запах был такой, что Егор моментально забыл и о зловещем подвале, и о трупе с светильниками вместо глазниц.

Лина поставила сковородку перед Егором и наполнила тяжёлую, литого стекла, стопку, фиолетовой жидкостью из большой бутыли. Огненная жидкость обожгла пищевод и огненным комом взорвалась в желудке. Егор хватал ртом воздух и шарил руками по столу в поисках чего-то, способного затушить пылающий внутри пожар.

— Ух ты... что это?

— Грибовуха. Ваши, микологи гонят, из дождевиков.

Егор чуть не поперхнулся.

— Из этих, которые со спорами? Они, что, как Гоша, лешаки?

Лина усмехнулась.

— Уже успели познакомиться?

— Ты его тоже знаешь?

— Кто ж его не знает? Местная достопримечательность. А на грибовуху другие дождевики идут, не жгучие.

— Неслабо. Градусов семьдесят?

— Семьдесят шесть. Ты закусывай, а то здорово по мозгам шибает...

Она встала, подошла к распахнутому настежь окну, и села на подоконник, обхватив руками колени. Большая, жёлтая, как круг сыра, луна подсветила её фигуру, и Егор обнаружил, что новая знакомая сегодня пренебрегла нижним бельём. Под коротенькой, едва до середины бёдер, рубашкой-туникой не было ничего, кроме тела, великолепие которого ничуть не портил зеленоватый отлив кожи.

Молодой организм немедленно отозвался на это зрелище.

"...ого! Не так-то он, оказывается вымотан. Или дело в каких-то особых травках в чае? Надо срочно отвлечься, пока не..."

— А Гоше правда сто лет?

— Может, и сто, может и больше. Говорят, лешаки бессмертны. Точнее — не могут умереть своей смертью. У них есть особый обряд: когда приходит время, надо найти подходящее дерево и закрепить связь с ним. И только тогда они становятся настоящими лешаками.

Это было интересно — настолько, что Егор на секунду забыл о соблазне. Видимо, это отразилось у него на физиономии: собеседница чуть заметно нахмурилась, в зелёных глазах мелькнула досада.

— Интересно, а с каким деревом связан Гоша? Кора вон, как у дуба...

Лина тряхнула головой — волосы рассыпались по плечам. Мужское достоинство Егора протестовало, оттопыривая махровую ткань. Он завозился, стараясь повернуться так, чтобы собеседница ничего не заметила.

— Ни один лешак ни за что не признается. Деревья эти в глубине Леса, чтобы никто не смог бы лешака погубить. А то ведь найдёт дерево, срубит — и всё...

— Выходит, добряк Гоша сродни Кощею?

— Почему — Кощею?

— Ну кК же: бессмертный — раз, смерть спрятана в дереве на краю света — два. Кто ж ещё он, по-твоему?