— У нас на селе знаешь, как говорят? Девка должна до двадцати лет замуж выйти. Коль не выйдет, значит, перестарок, не нужна никому. Мне уже двадцать один.
— Клянусь пряжей Атты, прямо дряхлая старуха! А этому парню сколько?
— Семнадцать всего. Он с моим Заряткой дружит.
— Ну и славно. Четыре года — это разве разница?
— Да ну его! Молодой он, глупый, — тут Липка внимательно посмотрела на Хейдина, — Мне бы человек постарше подошел. Чтобы добрый был, ласковый, умный.
Хейдина бросило в жар. Глаза девушки не лгали. Она смотрела на него с таким ожиданием, с такой надеждой, а он не знал, что ей ответить. Сказать ей, что она для него очень молода? Что он всего лишь бездомный нищий старый солдат, силой магии занесенный в ее мир? Или сказать ей, как она хороша? Она ждет ответа, и от того, что он сейчас скажет, зависит очень многое — может быть, вся его дальнейшая жизнь.
Лай собаки на дворе избавил Хейдина от необходимости отвечать Липке. Девушка же, вздрогнув, подбежала к окошку, затянутому бычьим пузырем.
* Вресень — сентябрь
** Серпень — август
— Сейчас я, — сказала она, набрасывая на голову платок.
Хейдин понял, что пришел кто-то чужой. Видимо, слух о таинственном госте Липки уже разнесся по деревне. На всякий случай Хейдин положил на лавку рядом с собой Блеск. Убивать он никого не собирался, но вот попугать при надобности мог бы. Местные жители — всего лишь крестьяне. Как и все профессиональные воины, Хейдин относился к земледельцам с презрением и не видел в том ничего зазорного. Так что если наглое мужичье начнет к нему приставать с расспросами...
За дверью затопали, громкий мужской голос что-то пророкотал — Хейдин не понял ни единого слова, — затем вошли сразу двое; приземистый круглолицый толстяк в хорошей овчинной шубе и постный носатый человек в облезлом тулупе, мгновенно наполнив горницу козлиным духом, ядреным до слезоточения. Следом за странной парой вошла Липка. Особой радости на ее лице не читалось.
— Здравствуй, мил человек! — Носатый отвесил Хейдину церемонный поклон; толстяк, помешкав немного, сделал то же самое. — Бог с тобой.
Толстяк уставился на Хейдина маленькими белесыми глазками, вцепился пухлыми пальцами в бороду — верно, не знал, как начать беседу. Носатый оказался пообщительнее.
— Что, хозяйка, не сажаешь нас за стол обеденный, медом али брагой не потчуешь? — сказал он Липке. — С мороза мы, согреться нам надобно.
— Садитесь, дяденьки, — сказала Липка довольно равнодушным тоном, — Садитесь, угощайтесь, чем Бог послал.
— Гостю твоему не в обиду ли будет наше обчество? — осведомился носатый. — Чаю, человек он приезжий, может, устал с дороги.
— Хозяйка пригласила, так садитесь, — ответил за Липку Хейдин, — И назваться не мешало бы, а то не знаю, с кем за одним столом честь имею сидеть.
— Не серчай, чужестранец, — носатый уловил в голосе Хейдина властные ноты, сразу перешел на заискивающий тон. — Прости нас, темных да худородных. Мы-то живем в глуши нашей по-простому, по обычаю дедов и прадедов наших. Назваться и в самом деле не мешает. Люди кличут меня Додолем, а спутник мой — староста наш сельский, Дорош Иванкович. А тебя как величать, человече?
— Олекса, — вдруг сказала Липка из-за спины старосты. — Дядька это мой по отцу, Олекса Бориславич. Из Новгорода он ехал, да остановился у меня.
Умница девка, подумал Хейдин. Лица у гостей сразу приобрели более доброжелательное выражение. Хейдин благодарно улыбнулся Липке
— Ну, вот и представились, — сказал он. — С чем пришли, любезные? Говорите.
— А с тем и пришли, чтобы зна-знакомство свести, — ответил староста Дорош, сильно заикаясь. — Говорили о т-тебе по селу, вот и с-стало нам лю-любопытно...
— Ну и что? — Хейдин с вызовом посмотрел на старосту. — И что же по селу обо мне говорили?
— Ты не серчай, мил человек, — заговорил Додоль, — времена ноне сам знаешь какие. Тут тени своей скоро пужаться начнешь. А бабы, они иной раз такого наболтают, что прям страсть! Сказывали, в лесу тебя Липка нашла-то.
— Н-ночью, — добавил староста.
— Липка, налей меду гостям, — велел Хейдин, заметив, что девушка нервничает. — Значит, ночью и в лесу? И что же я делал в лесу и ночью?
— Про то нам неведомо, — ответил Додоль, нимало не смутившись.— Только сказывали, в наряде ты был воинском и при мече. Ныне сами видим, что про меч — правда.
— Так дядька мой и есть воин, — вставила Липка, подавая гостям чаши с медом. — Он из Новгорода ехал по делу княжескому и с дороги сбился. Конь у него зверя какого-то напугался, понес и в Марухиной трясине утоп. Так ведь, дядя Олекса?
— Верно, — подтвердил Хейдин. — Глупый был конь, молодой.
— М-да, — тощий Додоль отведал меда, крякнул довольно. — Гиблое место эта Марухина трясина, кажный год кто-нибудь там тонет. Как же сам выбрался?
— А я за ветку схватился, — на лету сочинил Хейдин, — и выбрался.
— Бог т-тебя спас, — кивнул староста.
— Да вы ешьте, — Липка подлила меду в чаши. — Тебе налить, стрый*?
— Налей, — Хейдин усмехнулся; пока еще непонятно, в какую сторону эти двое повернут разговор, но виртуозная ложь Липки явно усыпила их подозрения — по крайней мере те, с которыми они пришли в этот дом. — Пейте мед, или не хорош?
— Хорош, хорош! — Додоль с готовностью припал губами к чашке. — Ты-то, боярин Олекса, не иначе как в Торжок ехал?
— В Торжок, — Хейдин почувствовал, что теперь нужно говорить обдуманно, чтобы не вызвать новых подозрений. — А что?
— Н-новости худые п-приходят, — заговорил Дорош Иванкович. — Всё о в-войне говорят. Мол, враги на нас идут б-безбожные, всех в полон в-возьмут.
— В Новгороде о том мало говорят, — беззаботно сказал Хейдин. — Будет война, будем воевать. На то и воины нужны, чтобы сражаться.
— Ты, боярин Олекса, по всему видать, муж храбрый и воинственный, — заметил Додоль. — Слава Богу, есть у земли русской такие вот богатыри! Жаль, раньше ты у нас не бывал, а то свели бы с тобой приятельство, привечали бы в Чудовом Бору как родного...
Хейдин уловил в словах тощего недоверие, подивился хитрости и коварству тощего крестьянина. Зацепился Додоль за то, что раньше не видел Хейдина в Чудовом Бору гостем у "родственницы". Ну что ж, он тоже за словом в карман не полезет.
— Так я только полгода назад узнал, что у меня есть племянница, — сказал он. — Родственник мой, двоюродный брат Феодор Угличанин, в болезни мне открылся. Признался он мне, что есть у него дочь в Чудовом Бору. Так я и узнал про Липку.
— Д-дочь? — Староста уставился на девушку. — Д-дочь Феодора?
— Она самая, — подтвердил Хейдин. — Мне ведь Феодор все рассказал, как на духу. Как невесту его суздальские разбойники взяли насильно, опозорили. И как она потом отказалась за брата моего замуж идти, хотя была от него в тягости. Феодор с тяжестью этой на душе много лет жил. Хотел приехать, забрать Липку, да боялся, что дочь его видеть не захочет... Липка, что ты?
Девушка замотала головой, закрыла ладонями лицо, скрывая набежавшие слезы. Хейдин удивленно подумал, что такой странной девушки ему еще не приходилось встречать. Знает ведь, что он плетет небылицы — и все равно расплакалась.
Секунду спустя Липка еще больше удивила его. Все случилось в несколько мгновений; девушка бросилась к Хейдину, обняла его, поцеловала и бросилась вон из горницы. Хейдин едва не выскочил за ней следом, чтобы вернуть обратно, однако сдержался, понимая, что не по положению ему бегать за крестьянкой. Чтобы хоть как-то скрыть свое смущение, ортландец залпом выпил чашу меда. Крестьяне немедленно сделали то же самое.
— Вот стал-быть как, — вздохнул Додоль, вытирая ладонью усы. — Думали, что отца у нее нет, а оказалось-то...
— Т-ты не серчай на нас, б-боярин, — сказал Дорош Иванкович, тараща белесые глазки на Хейдина. — Мы к ней завсегда к-как к родной...
— Знаю! — Хейдин махнул рукой. — О чем еще просить хотите?
— Мы ведь главного-то тебе не сказали, боярин-ста, — спохватился Додоль, которому мед придал храбрости. — Ты, по всему видно, воин знатный, опытный. А времена нонче лихие, разбойничьи. Уж коли занесло тебя в нашу убогую деревушку, то может, согласишься ты за вознаграждение при случае нас, худородных, оборонить от воров?
* Стрый — дядя по отцу
— Нанять меня хотите? — Хейдин не ожидал такого поворота беседы. — А цену какую предложите?
— Люди мы небогатые, худые, злата-серебра у нас нет. Разве вот скорой* можем заплатить.
— Ты, верно, не расслышал, что тебе девушка сказала, — отвечал Хейдин, — или понял плохо. Я здесь проездом и лишь по случаю задержался в ваших краях. Хочешь, чтобы я свое дело ради вас оставил?
— Нет-нет, что ты! — Додоль замахал руками. — Мы как рассудили; боярин, может, захочет погостить у нас, сродственнице своей помочь чем, последить за ней. Так отчего же и обчеству не помочь? В долгу не останемся. Мы коня дадим. Ты-то своего, не в обиду будь тебе сказано, потерял. И с едой подмогнем. Муки, сала, мяса, меда — всего дадим. Липке, чай, трудно тебя содержать будет, не привык ты, боярин, к нашему убогому деревенскому хлебову.
На этот раз Хейдин по-человечески понял крестьянина. Слухи о войне взбудоражили деревню. Все ждут прихода врагов. Есть, наверное, и такие, кто готов уйти подальше отсюда, спасая жизнь, но большинство крестьян останутся здесь — крестьянская жадность не позволит бросить тот убогий скарб, который наживался поколениями. А если придет враг, все будет обыденно и страшно, потому что худшая участь в любой войне достается крестьянам. Их грабят все, кому не лень, и свои, и чужие, и просто разгульные ватаги, которым нет дела до исхода войны. Хейдин в избытке повидал это все в юности. Он видел, как ради развлечения сжигали хлеб на полях, как обходились с крестьянскими девушками, как издевались над крестьянами, пытавшимися со слезами на глазах защитить от мародеров свои дома. Теперь Хейдину стало ясно, чего ради пожаловали в дом Липки эти двое мужиков. Для начала устроили ему неуклюжую проверку, а потом, убедившись, что угрозы он не представляет, предложили наняться в Чудов Бор стражем.
— Я ведь не наемник, — ответил Хейдин. — Я служу своему господину и выполняю его повеления. Так что не могу я принять ваше предложение.
— Кум, покажи ему, — сказал Додоль старосте.
Толстяк полез куда-то под шубу и извлек кожаный мешочек, завязанный ремешком. Староста долго возился с этим ремешком — у него почему-то дрожали пальцы. Наконец, содержимое мешочка выпало на стол. Хейдин увидел золотое кольцо довольно грубой работы, кусочек серебра с указательный палец величиной и несколько сильно потертых золотых монет.
— Что это? — спросил он.
— Д-дочке берег на приданое, — сказал староста, заискивающе улыбаясь. — Б-больше у нас н-ничего нет. В-возьми!
— Да ты спятил, человече! — Хейдин вдруг почувствовал, что у него горит лицо. — Я похож на мародера или грабителя? Сказано вам, я княжеский человек. Уехать могу в любой момент.
Дорош Иванкович засопел, собрал свое сокровище обратно в мешочек. Лицо Додоля приобрело обреченное выражение, даже нос у него стал будто длиннее.
— Пока я тут, помогу в случае чего, — произнес Хейдин, сжалившись. — И никакой платы мне не надо. Липке лучше помогите. Ради нее потружусь.
— Поняли! — с готовностью ухватился Додоль, вскочил с лавки, начал кланяться. — Благослови тебя Бог, боярин!
Староста тоже поклонился, но не так низко; то ли брюхо мешало, то ли не хотел уронить своего достоинства. Хейдин с трудом удержался от смеха, когда странная пара с необыкновенным проворством выскользнула из горницы.
— Липка! — позвал Хейдин.
* Скора — пушнина
В сенях девушки не было. Хейдин вышел следом за гостями: заметив, что воин следит за ними из дверей дома, крестьяне вновь начали кланяться и быстро ушли со двора под провожающий лай Белаша. Хейдин оглядел двор. Короткий зимний день уже клонился к закату, наступали сумерки. В соседних домах зажигались огни.
Липка вышла к нему из кошары, когда он уже собирался вернуться в дом. Глаза у нее были заплаканные, но она ему улыбалась.
— Ушли, — сказал Хейдин, прекрасно понимая, что она знает об уходе непрошенных гостей. — Нанять меня хотели, золото предлагали.
— Золото?
— Золото, — усмехнулся Хейдин. — Староста предлагал.
— Знаешь, как старосту Дороша в селе зовут? Куропляс. Он в праздники к деревенским девкам пристает, хорохорится, будто петух перед курами.
— И к тебе приставал?
— А то! — Липка откинула рукой волосы со лба. — Полюбовницей своей хотел сделать. Блазнил шибко. Даже жениться обещал.
— Знает ваш Куропляс толк в женщинах, — засмеялся Хейдин. — И что, соблазнил?
— Нет, — просто ответила Липка.
— Я и не сомневался, — добавил Хейдин.
— Мне другого Бог судил, — Липка посмотрела на Хейдина так, что у ортландца перехватило дыхание и кровь застучала в висках. — Идем в дом, простудишься.
— Опять кто-то идет, — сказал Хейдин, заметив, что две фигуры приближаются к ограде.
— Зарята! — обрадовалась Липка. — И Ратислав с ним. Сейчас я вас познакомлю.
Хейдин хотел было что-то сказать, но мысли его сбились — он внезапно заметил, что каролитовый перстень на его пальце засветился. Зеленый камень вспыхнул яркой искрой, а потом начал гореть изнутри, и свечение это все нарастало. Хейдин невольно обратил взгляд на приближающихся подростков. Первый, постарше, коренастый и крепкий, в овчинном тулупе и волчьей шапке, нес какой-то длинный тяжелый сверток. Когда же Хейдин перевел взгляд на второго, мальчика лет восьми в длинном не по росту полушубке и огромных войлочных сапогах, которые здесь называли валенками, от перстня к руке словно пробежал электрический ток. Хейдин опомнился только тогда, когда мальчишки уже были рядом с ним.
— Где тебя носит! — сердито сказала Липка младшему. — Вечер на дворе, а ты не кормленный еще. И ты хорош, — обратилась она к старшему, — таскаешь его хвостом за собой. Не понимаешь, что дитя он малое.
Хейдин не слушал девушку. Он встретился глазами с младшим из ребят и понял, что именно к этому ребенку вел его каролит. Глаза Заряты были густого изумрудного цвета, в точности как кристалл на пальце Хейдина. В первое мгновение он даже не заметил, как безжалостно изуродовано лицо ребенка.
— Ты больше не болеешь? — спросил ортландца Зарята.
— Нет, — Хейдин вздрогнул. — Липка меня вылечила.
— Это хорошо, — сказал Зарята. — Стало быть, покажешь моему другу свою кольчугу и меч.
— Конечно, покажу. — Хейдин с трудом отвел глаза от мальчика, перевел взгляд на старшего, Ратислава.
Ратислав поклонился. Кланялся он не так, как это делали в Лаэде. Таким поклоном сегодня уже почтили Хейдина приходившие к Липке крестьяне. Ратислав склонился низко, коснувшись пальцами правой руки снега.
— Челом бью тебе, боярин! — сказал юноша. — Зарята молвил, в доме его знатный воин гостит. Вот я и осмелился прийти, посмотреть на настоящего гридня.
— Ратислав сам лук сделал, — вставил Зарята. — Ох, и лепый лук!
