— Какого еще отравления? — изумилась Инна.
— Простого и самого настоящего. Каждый день мы травимся всякой ерундой в красивых упаковках. Там продукта натурального нет, одни заменители, для того, чтобы народ весь извести или как-то приручить по— своему. В общем, не знаю я пока, но теперь сама буду рассказывать, что и меня стороной странная встреча не обошла. Ты давай машину свою закрывай, и пойдем ко мне. Время — ночь, поспать тебе нужно.
Инна несмело, поглядывая на остающихся, на прежнем месте барбосов, вылезла из машины.
— Подождите секунду, мне в туалет нужно — пропищала Инна.
— Давай, конечно — ответила ей старушка Люба.
Через несколько минут Инна след в след шла за старушкой, а та продолжала болтать без умолку.
— Раньше оно все проще было. Да и, кстати сказать, поселку этому (она имела в виду, то невзрачное место, по которому вела за собой Инну) давно уже суждено, было быть снесенным, но времени не хватило. Власть тогда переменилась, поэтому и осталось все, как есть.
— Сейчас очень много строят жилых домов и квартиру людям проще приобрести — подала голос и Инна.
— Слышала, слышала. Телевизор я смотрю в свободное время. Про эту потеку слышала, вроде, как в залоге там живешь у банкира. Только я не про это. Здесь должны были два больших завода построить, а для жилья здесь места, сама видишь, не лучшие. Конечно, если благоустройство провести. Я читала: наш мэр в своей газете писал, что референдум будет, что лучше на главной аллее высадить, — липы или елки? Дело, конечно, важное, но иногда думаю, кому от них радость будет, если работы не будет. Сейчас заводов с фабриками не строят, а зря для трудового народа они главное дело
— Строят если дело выгодное. Просто так, они зачем нужны.
— Ну, ты внучка даешь, чтобы свое все делать.
— Зачем его делать, если у китайцев проще купить. Главное, чтобы деньги в казне были.
— Я гляжу ты прямо экономист или, как там его. Только деньги, откуда берут, ты знаешь? Я же тебе скажу. Их из недр тянут. Землю нашу грабят и нас вместе с ней прицепом. Я недавно к сестре ездила, она в деревне живет. Так там и в соседних деревнях, сена давно не косят, а почему? Ненужно, — это от того что последняя корова лет двадцать назад сдохла во всех районах.
Инна хотела возразить, но промолчала, чтобы лишний раз не спорить со старушкой. Они подошли к небольшому домику и старушка, открывая калитку продолжила.
— Не знаю, что будет? Ты мне сказала странно, что мертвые объявились. Действительно, не по себе от этого, только если вдуматься, то куда страшнее, что живые делают.
Они оказались в чисто убранной хате с присутствием привычной цивилизации в виде тонкого телевизора, кухонных приборов, современной мебели из доступной опилочной плиты. На стенах были симпатичные обои, уютно пахло чем-то вкусным.
— Сейчас накормлю, чаем напою и спать. Тебе завтра на работу?
— Да
— Значит, подниму в шесть утра. Сейчас уже второй час ночи пошел.
— Мне еще с машиной решить надо.
— Никуда она не денется. Ночь одну простоит, днем на работе договоришься или как. Ты, кстати, где работаешь?
Инна вспомнила, как нехорошо отзывалась бабушка об ее родном предприятии. Хотела что-то соврать, но от чего-то ничего не приходило в голову, и Инна сказала правду.
— Там значит работаешь и кем, если не секрет.
Здесь Инна уже говорить правду не могла, если бы бабушка услышала: ведущий менеджер, то вероятнее всего, как минимум, потеряла бы на время дар речи, а потом долго бы пытала, что — это за зверь.
— В столовой помощником повара.
— Хорошее дело, продукты только никудышные.
…Николай Тимофеевич внимательно разглядывал полуразрушенное здание бывшего административного корпуса пищевого комбината, под канувшим в лету названием ‘’Ударник’’.
— Да уж, невесело — произнес он для самого себя, прохаживаясь по опустевшему зданию.
Под ногами скрипело битое стекло, попадался тут и там разнообразный строительный мусор. Огромное количество хлама, того чего нельзя было сдать перекупщикам вторсырья валялось в разных углах. Электропроводка везде, как и полагается, была оборвана, остекление во множественном количестве, отсутствовало.
— Ничего в сорок первом еще хуже было, тогда на голом месте начинали, а здесь стены и крыша над головой имеются — снова произнес он сам себе.
— Матвей что слышно о погоде? — на этот раз Николай Тимофеевич обратился к подошедшему невысокому толстячку с большой залысиной и в круглых старомодных очках.
— Вроде тепло еще неделю будет стоять.
— А что насчет людей?
— Отправил Смирнова на биржу труда, думаю к завтрашнему дню будет у нас две бригады.
— Хорошо.
— Николай Тимофеевич, а как с техникой, не затянут — это дело.
— Нет Володя, если товарищ Репейс сказал, то день в день все будет. Пойдем, осмотрим второй корпус. Скоро работа закипит, почти, как в лучшие годы.
Толстячок по имени Володя ничего больше не говорил. Молчал и Николай Тимофеевич. Они не спеша двинулись к двухэтажному зданию из обветренного, обколотого местами красного кирпича…
… — Тьфу ты, мать твою, — Люба! — возмущался Архип Архипович.
— Чего ты ворчишь старый пи…юк, выпил ты свою бутылку с Колькой еще позавчера. Настолько пьяный был, что и забыл об этом.
— Нет, Люба ты честно скажи, если вылила мою бутылку. Признайся ни себя, ни меня не мучай, а то ведь осадок жуткий на душе сидит, прямо занозой впился. Смотрю на тебя Люба и не верю я тебе. Раньше верил, а сейчас, как двадцать лет к ряду, не верю и все тут. Ты Люба сама виновата, зачем тогда вино вылила, что мы с дедом Естафием на девятое мая пили, от этого все и пошло.
— От того и вылила, что если бы вы тогда это вино допили, то дед Естафий богу душу уже тогда бы отдал, а так еще десять лет прожил.
— Ах, Люба, любишь ты замутить такую ересь, спасу нет. Нутро, то горит, а ты все про бога с душой, а здесь в корень зрить надобно. Жизнь — она все одно прожита, чего еще, к чертовой матери, то нужно. Душа просит успокоения, а когда ей отправляться она и сама знает, придет приказ так сразу в путь. Тогда зачем ее изводить?
— Пропащий ты старикашка Архип, если бы ты так молодой пил, то помяни мое слово, ни дня бы с тобой не жила. Как с цепи, ей богу, сорвался. Сам себе могилу роешь. Лучше бы денег подкопили, да к дочке съездили. Ты уже забыл ведь, что у тебя еще двое внуков имеются, и правнук в прошлом году родился.
— Помню я все Люба, только спокою мне сегодня нет.
— Так же, как и вчера.
— Со смены пришел — устал, думал, выпью расслаблюсь и спать.
— На два часа Архип спанье твое. Ладно, иди, возьми себе красненькую.
Люба протянула мужу деньги. Архип Архипович заметно просветлел лицом. Быстро надел туфли, покряхтел, натягивая ветровку и уже на пороге произнес.
— Люба ты слышала: комбинат наш родной, вроде снова открыть собираются. Говорят, людей набирают.
— Нет, не слышала, зато Николая Тимофеевича видела.
— Самого Николая Тимофеевича, брешешь.
— Вот тебе крест — перекрестилась Люба…
… — Вызывали Дмитрий Кириллович — Эдуард Арсеньевич проговорил, растягивая слова.
— Да Эдя, вызывал. Работа будет важная. Нужно узнать по всем инстанциям, естественно негласно. Объявился некто Репейс, вроде солидный бизнесмен, а кто конкретно и что из себя представляет — неведомо. Так вот, он хочет здесь пару фабрик открыть, только сам Эдгард Романович высказал подозрения в плане денег и бюджетов, как бы ни аферист какой? Так что давай потихоньку, помаленьку узнавай все, что можно. Прояви себя, как следует, пока Процентов в больнице застрял. Неизвестно еще, как с ним, что сложится, может тебе место первого зама в правом отделе придется занять, только не временно, а постоянно. Я еще решать буду Эдя, кого из вас — тебя или Подхалимова, назначить, но это в случае если Процентов и вправду загнется. Плохо мне без него, так что старайся. Теперь иди, работа у меня.
Эдуард Арсеньевич вышел из кабинета Дмитрия Кирилловича и тут же улыбнувшись, сжал кулаки.
— ‘’Дай бог Процентову, и остаться в этой клинике для управленческих кадров’’
— Что встал Артурчик, прицепляй портрет на место, работать будем и так времени столько потерял — сказал Дмитрий Кириллович.
Молодой парень в стильном костюме из самого дорого сукна и не менее дорогого бутика, бросился выполнять ответственное поручение.
— Пять против пяти, записывай. Расстояние от окна и по максимуму. Готов?
— Всегда готов!
Эдуард Арсеньевич сильно изменился. Виной тому послужило чудесное удлинение прибора, что в награду принес он из не самого приятного путешествия, о котором собственно никому не рассказывал, за исключением одного единственного раза на пьянке у того же Сиротина, но тогда получился конфуз. Эдуарда Арсеньевича просто приняли за идиота перебравшего с наркотическим и алкогольным расслаблением.
Впрочем, Эдуард Арсеньевич сильно не обиделся. Ему и самому хотелось воспринимать случившееся, как страшный сон. Только вот факт увеличения размера деть было некуда, да и, к тому же, он безмерно радовал Эдуарда Арсеньевича.
Простое изменение, выраженное в длине, повлекло за собой изменение буквально всего; включая походку, разговорную речь, жесты. Да и это, по сути, являлось откровенной мелочью, главное таилось во внутренней столь необходимой уверенности. К тому же после загадочного путешествия, удача начала улыбаться Эдуарду Арсеньевичу сначала не много робко затем и вовсе отбросив всякое стеснение. Неожиданно заболел Процентов, затем заместитель Процентова, по фамилии Убогов,— удивив всех, уволился со службы, после чего перебрался, никуда попало, а в самую что ни на есть Великобританию. Об этом очень много говорили вокруг. Сам Эдуард Арсеньевич с завистью строил различные предположения, что подобное стало возможно только благодаря нечистым делам с крупными суммами, да и пошатнувшиеся здоровье Процентова намекало, причем почти открыто именно на такое развитие событий. Как бы там ни было, но все это лило воду на его Эдичкину, мельницу.
За очень короткий временной отрезок, он Эдя, на блюдечке с голубой каёмочкой получил все, о чем мог недавно только мечтать. Жизнь вошла в положительное русло, и это иногда беспокоило Эдю, он страстно стучал по дереву, плевался через плечо, и еще что-то шептал самому себе. Когда Лера с деловым видом успокаивала его, он все одно не верил своей удаче до конца. Сомнения, впрочем, чередовались с ликованием, и зависело это, как правило, от времени суток, выпитого, съеденного и, конечно, от полученного наслаждения, а оно к счастью сохранилось, приобретя почти законный статус.
По возвращению Эдя не мог насытиться своей избранницей, что иногда доводило ее до приступов нервной тряски. Еще частенько звонила Карина Карловна и Эдуарду, скрываясь от Леры, приходилось уделять внимание своей бывшей жене. Впрочем, на все это у него с избытком хватало сил, он даже пару раз умудрялся передергивать свой прибор, стоя у огромного зеркала и при этом несказанно радовался, видя отражение последнего в его новом обличии. Поворачивался, то с одного, то с другого бока, то потрясывал, то поднимал вверх и не видел в этом чего-то зазорного, поскольку случившиеся чудо должно быть по достоинству оценено, и Эдуард Арсеньевич не стеснял себя в этом. Если ему наконец-то повезло, то, какого хера, он должен этого стесняться. Бывало, вспоминал странного инвалида с огромным пиком демократии: ‘’Вот и у меня не меньший, а еще может больший пик демократии’’ — с полным удовлетворением думал Эдуард Арсеньевич, не только от своего второго я, но и от себя самого что ни на есть первого — счастливого.
Обстановка в апартаментах ‘’Грядущего общества’’ за это время не изменилась ни на йоту, все оставалось на своих местах; кабинеты, коридоры, лестницы, лампочки, таблички, флаги, символы — все это, и вместе с этим старичок-штырек, приятно радовало Эдю, но все же главное заключалось в смене этажа. Второй разительно отличался от первого и с этим было нельзя поспорить, и пусть второй этаж не дотягивал до камерности третьего, но опять же сравнение с первым было просто колоссальным. Иногда Эдуард Арсеньевич специально останавливался посередине коридора, чтобы ощутить на себе еще, и еще раз чарующее спокойствие. Он стоял с десяток секунд, улавливал в себе утверждение реальности, затем неспешно двигался до большого зеркала возле лестницы. Естественно, что в этом зеркале он выглядел посолиднее, чем в том, что висело в его ванной комнате, но удовольствие хоть и имело значимое отличие все же было почти сравнимым с тем, что ожидало в другой раз, у другого зеркала.
Лестница, ведущая со второго этажа, как понятно имела два направления. Эдуард Арсеньевич любил направлять свой взгляд на ступеньки уходящие вверх. Красный палас с желтыми полосами по бокам делал лестницу парадной. Чистота ослепляла глаза, тянула за собой воображение: ‘’Далеко пойдешь, если будешь стараться’’ — вспоминались слова Дмитрия Кирилловича.
Хотя лестница вниз была уложена паласом того же цвета, но вот она, то была, как раз заметно вышарканной, портила этим настроение, слишком уж много людишек прошло по ней, несравнимо больше, чем по ступенькам вверх и выше, выше, выше.
Необходимо сказать, что мрачное настроение посещало Эдуарда Арсеньевича довольно редко, но беда была в том, что таилось это мрачное настроение, где-то поблизости почти постоянно. В любой момент могло прийти неприятное известие о выздоровлении Процентова и тогда все волшебство сегодняшнего дня раствориться в один момент, и то что Дмитрий Кириллович дал железное обещание оставить его Эдю в заместителях Процентова, совершенно не грело душу, от того что сработаться с хряком будет невероятно трудно, можно сказать невозможно.
Эдуард Арсеньевич сделал для себя важную установку, что если случиться чудесное воскрешение Процентова, то он, несмотря ни на что попробует найти общий язык с Процентовым. Гораздо хуже вернутся в свой кабинет на первом этаже — это будет означать катастрофу, последствия которой он Эдя, вряд ли сможет пережить просто так. Душевная травма может уничтожить его в несколько дней. Хрустальный замок, подаренный ласковой к нему сегодня, судьбой разобьется вдребезги…
…Эдуард Арсеньевич старался, как можно меньше думать об этом. Всякий раз отгонял вредоносные мысли подальше. Так же при любой возможности, он очень корректно интересовался состоянием здоровья Процентова и пока что, получая радостную информацию о том, что последний не может сдвинуть свое грузное тело в сторону восстановления здоровья, сильно радовался данному обстоятельству. Хотя, как нетрудно догадаться Эдя делал совершенно скорбный вид, говорил с особой трагичностью и даже как-то чрезмерно сосредоточенно. Зато внутри Эди все ликовало и первым делом, оказавшись дома, он сообщал Лере хорошие для них новости. Вторым делом, начинал к ней неизменно приставать.
