— Хотела ленты новые, — застенчиво улыбаясь, говорила Глаша, — так все разобрали. В лавке хоть шаром покати — ни камки, ни атласа, ни кисеи. Как с ума все посходили.
— На смотр собираются, дурынды! — смешливо фыркнула Марьюшка, примеряя ярко-красные коралловые бусы. — Правда, красиво?
— Дай-ка поправлю, — улыбнулась Алена, — вот так гораздо лучше! А что за смотр?
— Да так, глупости всякие... — смутилась старшая Пушкарева, внезапно припомнившая, о чем говорил батюшка, прежде чем отпустить их с сестрой в гости.
— Вот, примерь это, — протянула ей боярышня богато изукрашенный венец с подвесками.
— Охти мне! — всплеснула та руками. — Не посмею я такую красоту примерить.
— Ничто, примеряй, я хоть посмотрю, как оно выглядит.
Выдержать такое искушение девушка не могла и тут же надела убор. Критически осмотрев подружку, Вельяминова добавила к венцу серьги и ожерелье.
— Глаша, — взвизгнула от восторга Марья, — какая ты красавица!
— Правда?
— Конечно, правда! Жалко, зеркала во весь рост нет, про какие мне Ваня рассказывал...
— Во весь рост — нет, — улыбнулась боярышня, — но кое-что есть.
С этими словами она вынула из ларца небольшое зеркало в серебряной оправе и протянула его Пушкаревым. Вправду сказать, Глафира и без всяких украшений была чудо как хороша. Тонкие черты лица, белоснежная кожа, не требующая белил, и густые черные волосы, собранные в тугую косу, могли кого угодно лишить покоя, а уж в богатом уборе и вовсе выглядела как заморская королевна. Пока она восторженно разглядывала себя в мутноватом зеркальце, ничего не забывающая Алена наклонилась к девочке и тихонько спросила:
— Так что за смотр?
— Батюшка не велел говорить... — так же тихо отвечала ей она, — ты уж подожди, когда Глашка проболтается.
Боярышня нахмурилась, но тут же придала лицу приветливое выражение и мечтательно заявила, глядя на любующуюся собой девушку:
— Надо бы тебе летник вместо сарафана или хоть накидку кружевную.
— Да где же ее взять?
— Сказывают, в Кукуе любые кружева купить можно...
— У Лизки Лямкиной? Наверное, и у нее все скупили, в чаянии царю понравиться... ой!
— Что с тобой, али укололась?
— Нет, просто...
— Про смотр невест вспомнила?
— Так ты знаешь?
— Господи, да вся Москва только об этом и судачит!
— Слава богу! Ты уж прости меня, Аленушка, а только не велели мне говорить, а ты и сама знаешь.
Пока они разговаривали, Маша завладела зеркалом и, критически оглядев сначала себя, а затем сестру с боярышней, заявила:
— Дал же бог кому не надо!
— Ты о чем это?
— О вас, о ком же еще. Тут Ваня наконец-то надумал бросить свою кикимору заморскую, а вам и дела до того никакого нет! И я, как на грех, мала еще.
— Не говори так, охальная!
— Чего это я охальная?
— Погоди, Марьюшка, — улыбнулась Алена, — ты что же это, сама на смотр собралась?
— Ну, если вы с Глашей не пойдете, так и я сгожусь. Все краше, чем эти дурынды квелые!
Самонадеянное заявление девочки было так забавно, что подружки не удержались от смеха, причем Машка смеялась громче всех. Наконец отсмеявшись, Глаша серьезно сказала сестре:
— Перестань глупости болтать, не по чину нам в царские палаты!
— Я-то, может, и глупости говорю, а вот кое-кто их делает.
— Ты про кого это?
— Да уж не про тебя, сестрица. Ты у нас по Первушке-подьячему сохнешь, а вот...
— Машка!!!
— Молчу-молчу... Ой, а что это за шум, не Никита ли Иваныч домой пожаловали? Глаша, пора нам!
Когда окольничий, тяжело ступая, зашел на половину сестры, подружек уже не было, а Алена задумчиво перебирала разложенные вокруг нее украшения. Брат немного потоптался, не зная, с чего начать разговор, потом вздохнул и хотел уже было выйти, но так и остался на пороге.
— Гляди-ка, сколько приданого, — нашелся он наконец, — надела бы убор какой, покрасовалась.
— На смотр и надену, братец мой милый, — кротко улыбнувшись, отвечала она ему.
— Прознала-таки!.. — вздохнул Никита.
— А ты что думал?
— Да ничего я не думал.
— А почто молчал?
— Тебя, дурочку, уберечь хотел!
— От судьбы не убережешь.
— Он и не развелся еще...
Взгляд сестры буквально облил окольничего пренебрежением к его доводу, так что он разозлился. Однако говорить правду было нельзя, и Вельяминов попытался найти отговорку:
— Аленушка, мы с тобой сироты. А для царской невесты род сильный важен, чтобы вся родня за государя была.
— И казну расхищать большим родом куда как способнее, — охотно согласилась с ним она.
— Да что же это такое! — вскипел царский ближник. — Не пойдешь на смотр, вот тебе и весь сказ!
— Никитушка, братец ты мой любимый, что бы ты ни велел, я твоей воле покорна, но знай: на всем белом свете только он один для меня и для него только я одна!
— Что?! — взревел окончательно взбешенный Вельяминов. — Да ты хоть знаешь, сколько у него баб было?
— А я не баба, а суженая!
Царский лекарь Пьер О"Коннор жительство имел в собственном доме посреди Иноземной слободы. Как и большинство строений в Кукуе, он был двухэтажным. Нижний занимала аптека, а наверху жил сам достопочтенный доктор. Несмотря на положение лейб-медика, в кремле он бывал нечасто, ибо государь, по своему обыкновению, нагрузил его службой. Во-первых, медикуса обязали взять трех учеников, коих он должен был обучить своему искусству, а также латыни и изготовлению лекарств. Во-вторых, его обязали читать лекции по медицине и анатомии в Славяно-греко-латинской академии. Разумеется, курс был весьма ограниченным, но какие-то основы бурсаки получали. В-третьих, именно О"Коннор обучал полковых цирюльников для царского войска. Должность эту ввели совсем недавно, обученных людей катастрофически не хватало, и работы было много.
Впрочем, Пьер довольно быстро вышел из положения. Учеников он обучал в процессе лечения пациентов, а они, в свою очередь, натаскивали цирюльников. Когда страждущих было немного, обучающиеся переписывали труды Галена или Парацельса, выписанные специально для них по приказу царя, постигая таким образом теорию. Правда, годился такой способ только для трудов, написанных на латыни, которую ученики кое-как знали. С сочинениями же господина Амбруаза Паре, написанными по-французски, было сложнее, ибо этот язык знал только сам мэтр.
Утро достопочтенного лейб-медика началось как обычно. Проснувшись в скверном расположении духа, Пьер встал и с отвращением посмотрел на окружавшую его реальность. Накануне он побывал с визитом у Финегана и вернулся за полночь. Проклятый рыжий ирландец был здоров как бык, и зачем он регулярно вызывал к себе врача, было решительно непонятно. Впрочем, поскольку за визит платили полновесной монетой, лекарь не возражал, однако оборотной стороной было угощение крепким ирландским виски, от которого ужасно болела поутру голова. К тому же О"Коннор откровенно недолюбливал англичан, и служивший у них Финеган был для него ренегатом. С другой стороны, уроженцев Страны святого Патрика в Москве немного, а у этого хоть водится приличная выпивка. Хотя та, вчерашняя, была не очень...
Спустившись вниз, Пьер придирчиво осмотрел аптеку и тяжело вздохнул. Придраться было решительно не к чему. Полы выдраены, полки протерты, снадобья аккуратно разложены, а русские ученики подобострастно взирали на своего учителя. Припомнив, что не далее как сегодня ночью они видели своего учителя в совершенно непотребном состоянии, мэтр поморщился, но говорить ничего не стал. Старший из учеников, коренастый бурсак со странным русским именем Антип, тут же подал наставнику ковш с ядреным квасом, который он немедленно выпил. Строго говоря, О"Коннор полагал этот напиток варварским, однако будучи практиком, не мог не отметить благотворного его действия в некоторых случаях. Выпив это своеобразное снадобье, лекарь немного повеселел и нашел-таки силы спросить:
— Надеюсь, нам сегодня не надо в академию?
— Что вы, профессор, — поклонился Антип, — ваши лекции будут завтра. А сегодня вас ожидает князь Сицкий.
— Какого черта нужно этому старому борову — неужто он заболел?
— Ну что вы, мэтр, — хохотнул тот, — боярин придерживается старых обычаев и вряд ли вызвал бы вас, даже оказавшись на смертном одре.
— Час от часу не легче! Тогда зачем я ему понадобился?
— У сего достойного мужа есть жена и дочь...
— И что, их мучают мигрени?
— Упаси бог, мэтр, но они хотят быть красивыми.
— А что, просто прислать слуг за косметикой нельзя?
— Очевидно, нет. После вашего визита к Долгорукову все решили, что он приобрел у вашей милости некие чудодейственные снадобья, и желают себе такие же.
— Ладно, закладывайте лошадей.
— Вы не будете завтракать?
— Еще чего! Уверен, что меня прекрасно накормят у князя.
— Хорошо, я немедленно иду собирать инструменты и образцы косметики.
— Черта с два! Ты немедля идешь заниматься с цирюльниками, а Фрол пусть переписывает Галена. Со мной поедет Григорий.
— Но, мэтр!..
— Никаких возражений, каналья! Вы с Фролом так бесстыдно пялились на холопок в доме Долгорукова, что я думал — выйдет скандал. Разве таких, как вы, можно брать в приличный дом?
— Но Гришка совсем неопытен...
— Для того чтобы таскать сундук с образцами и инструментами, опыт не так уж необходим...
В княжеских хоромах лекаря ждали с нетерпением. Антип был абсолютно прав, полагая, что инициатива приглашения О"Коннора принадлежит княгине Авдотье. Сам боярин, вероятно, обошелся бы и без визита врача, но противостоять женскому натиску не смог. Поскольку врач был не абы чей, а царский, встречать его пришлось с почетом. Сам Андрей Юрьевич выходить к безродному иноземцу не стал, но домочадцы встретили его у ворот и со всем возможным вежеством проводили к хозяину дома.
— Счастлив посетить дом столь знаменитого магната, — подпустил лести Пьер, изображая изящный поклон хозяину, — надеюсь, необходимость моего визита не вызвана опасной хворью?
— Господь с тобой, — перепугался князь, — все благополучно у нас!
— Отрадно слышать, но чем же я тогда обязан такой чести?
Боярин помялся и, так и не найдя что сказать, велел позвать жену. Княгиня Авдотья, видимо, ждала за дверью и потому вошла сразу в сопровождении двух холопок.
— Слышали мы, что снадобья ты делаешь чудесные, от которых красота женская расцветает; верно ли это? — с надеждой в голосе спросила она.
Пьер внимательно осмотрел боярыню и сразу же пришел к выводу, что ее красоте помочь уже невозможно, ибо если таковая и имелась, то очень давно.
— Милостью Господа я постиг множество наук в университете славного города Парижа и в других не менее известных местах. Ведомы мне семь свободных искусств, а также иные тайные знания. Так что если вы, ваша милость, желаете снадобий, то вы правильно обратились. Но позволено ли мне будет спросить: средства сии нужны вам или иной особе?
— Дочери моей, — поджала губы княгиня.
— Позволено ли мне будет взглянуть на нее?
— Еще чего! — вскипел боярин. — Где это видано, чтобы девиц кому-то, кроме как жениху, показывали? Не бывать этому!
— О! Я весьма одобряю подобную осмотрительность, — согласился с Сицким О"Коннор, — однако прошу заметить, что даже девиц показывают священнику. А врач, по моему глубокому убеждению, сродни ему. Ибо первый врачует душу, а второй — тело. Но так же как священнослужитель не может отпустить грехи, не взглянув на грешника, так и лекарь не может пользовать болящего, не наблюдая его.
Очевидно, слова его показались хозяевам основательными и они скрепя сердце согласились. Через несколько минут в горницу ввели смущающуюся девушку. О"Коннору оказалось достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что насчет княгини он, скорее всего, заблуждался. Ибо если дочь пошла в мать, то красотой там не пахло и в девичестве. Впрочем, это открытие совершенно не смутило лекаря. Несмотря на то что после одной некрасивой истории ему пришлось бросить университет, все же знаний у медикуса хватало, а опыта было и того больше. Усадив девицу на лавку, он принялся готовить снадобье. Робеющий Гришка подавал ему то одну, то другую баночку из тяжелого сундука и внимательно наблюдал за манипуляциями мэтра, то и дело восклицавшего: "Жир единорога! Вытяжка из секрета горного льва!"
Присутствующие только ахали, а Пьер, быстро приготовив средство, велел огородить их ширмой. Убедившись, что никто на них не смотрит, он ловко покрыл лицо девушки белилами, затем, убрав лишние, взялся за румяна. Потом последовала очередь помады и иных средств, названий которых ученик еще не знал. Работал О"Коннор вдохновенно, вероятно воображая себя Праксителем или еще кем-то в этом духе. Наконец, примерно через полчаса, он разрешил убрать ограждение. Увидев дочь, князь Сицкий схватился за сердце, а княгиня радостно всплеснула руками.
— Благодетель! — восторженно восклицала она. — Волшебник! Красота-то какая! Посмотри, отец...
— Лепота... — только и смог вымолвить боярин, бессильно опустившись на лавку.
Через несколько минут бурный восторг хозяев преобразовался в кошель, полный серебра, и обильный стол, заставленный всеми возможными яствами, какие только смогли найти для дорогого гостя благодарные родители. Пьера усадили на самое почетное место, поднесли самого дорогого фряжского вина и принялись потчевать. Глядящего на все это великолепие голодными глазами Гришку отправили в людскую, где мальчишку накормили, хоть и не так изысканно. Однако насладиться чревоугодием им не удалось. Громкий стук в ворота был слышен даже в доме, а слуги, посланные узнать, что случилось, вернулись с известием, что за лекарем приехали царские рейтары.
— Что случилось, ваше величество? — встревоженно спросил спешно доставленный в кремль О"Коннор, завидев меня.
Вместо ответа я показал ему на раненого отца Мелентия, лежащего на лавке. Иеромонах лежал в забытьи, дыхание его было слабым, а пульс еле прощупывался. Несколько часов назад он появился на заставе... и свалился с седла. Слава богу, его признали и тут же, погрузив на телегу, отправили в кремль. Я, узнав про это, разозлился: уж лучше бы меня вызвали к нему, но возмущаться было поздно — дело сделано. Лекарь, внимательно осмотрев моего духовника, нахмурился.
— Плохо дело? — спросил я его.
— Нужна операция, — буркнул он.
— Надеюсь, ты не собираешься пускать ему кровь?
— К черту кровопускание, он и так достаточно ее потерял. Его раны воспалены, и к тому же в них пули, отравляющие организм свинцом. Их надо извлечь, а раны почистить.
— Он будет жить?
— Я не Господь Бог, сир. Могу лишь сказать вам, что если этого не сделать, он умрет абсолютно точно! Вы не знаете, что с ним случилось?
— К сожалению, нет. Однако держу пари, что у него важные вести для меня.
— У нас не так много времени.
— Я понял. Воду уже кипятят, и спиритус для обрабатывания ран и инструментов у тебя будет.
— Это хорошо. По совести говоря, я не слишком уверен, что в ваших требованиях о кипячении инструментов и мытье рук есть смысл, однако обещаю, что сделаю все как вы говорите. А теперь прошу мне не мешать.
