Книга 1

— Душегуб? А он тут каким боком? — упоминание огрызка Палача, оставшегося от того после убийства Семипечатником, не сулило ничего хорошего.

— Он помог мне бежать с Вербурга, а потом мы с ним тебя искали, пока не нашли здесь, на Расте.

— Нашли и подрались за право первым поприветствовать меня после пробуждения?

— Можно и так сказать.

— Надеюсь, Душегуб мёртв, а то, знаешь, не горю желанием видеть его рожу. — честно признался я, не забыв в мыслях пнуть Семипечатника, которому стоило всё же убить Палача, а не делать из него оружие.

— Мёртв?.. наверное, можно и так сказать...объяснять тебе, что такое изолятор класса Легион, я так понимаю, не нужно?

Не нужно. Мне вообще ничего из того, что касается Легенды, объяснять не нужно.

Персонажи, инфицированные вирусом Cogito, делились на две категории: которые могут быть в дальнейшем использованы при построении сюжетных линий, и все остальные. Для первых были созданы Хранилище Книг и Хранилище Книг Особого Назначения. Для вторых — изоляторы, венцом технологий которых стал изолятор класса Легион, место из которого нет возврата.

— Решил, значит, Душегуб померяться силами с изолятором класса Легион, со мной то есть, и немного не рассчитал силы-то. Мои ли, свои ли, но факт остаётся фактом — я с тобой разговариваю, а не он.

— Вряд ли бы Душегуб со мной разговаривал.

Иллюзий относительно того, зачем Душегуб искал меня, слабейшего из сотворённых тем я, которым я, возможно, никогда и не был, я не питал. Навязчивая идея Палача пожрать и Десницу, и Шуйцу, никуда не делать из головы Душегуба. В прошлый раз меня спас Семипечатник, в этот же раз он мог и не успеть, даже не смотря на то, что в прошлый раз меня не оберегала печать.

— В этот раз тебя оберегала я, а не печать. Я куда надёжнее любой печати. Надежней и полезней. — вмешалась в ход моих мыслей не-милая-не-девушка. — Ты в этом скоро убедишься.

— И зачем всё-таки такой надёжной и полезной понадобился такой как я?

— Не только надёжной и полезной, но ещё и удачливой. Удачливой, об этом не стоит забывать. — поправила меня моя собеседница. — Такому как ты удача очень пригодится. Своей нет — хотя бы моей попользуешься.

— Это почему у меня нет удачи? — не понял я.

Счастливцем, который может без вреда для себя играть в прятки на минном поле, я себя никогда не считал, хотя бы потому, что в местах, где я рос, их не было, но не-милая-не-девушка сама недавно упоминала, что я выжил в бою с Богом Сотворённым благодаря удаче...

— То, что ты выжил тогда, — это моя удача. — вновь прервала она меня.

— Я, значит, выжил, а удача — твоя?

— Разумеется, ведь ты мне нужен, поэтому моя удача и сделала так, что ты выжил.

Не то что бы подобный взгляд на произошедшее меня оскорблял или раздражал, но одно дело упоминать об удаче, как о некоем абстрактном явлении, на которое можно сослаться в условиях либо недостатка информации, либо же нежелании в этой информации разбираться, совсем другое дело — приписывать её власть над реальностью вообще и над мной конкретно. От подобного один шаг до обращения удачи в Удачу, во славу которой будут строиться храмы и приноситься жертвы, а там, за линией горизонта, и обращение Удачи в абсолютный закон этой реальности. И вот опять шуршат перья по страницам, вот пишется новая Легенда, сковывая волю, обращая выбор в иллюзию, людей — в персонажей, у которых порой и имён-то нет, лишь номера... мой вот был сорок первый...

— То есть ты, убивший Бога Сотворённого, принципиально отрицаешь возможность наличия некой сущности, которая могла бы скрываться за тем, что можно назвать удачей или, скажем, случайностью?

— Нет, я говорю, что нет никакой удачи или случайности, есть нежелание, неспособность или вообще невозможность разбираться в причинах и следствиях. — покачал я головой. — А что до некоей сущности... ты меня, Богоубийцу, спрашиваешь: верю ли я в Бога?

— К кому ещё можно обратиться с таким вопросом, как не к тому, кто убил Бога Сотворённого? Не к истинным же с таким вопросом идти?

Оно и верно, к людям начала-и-конца с таким вопросом подходить глупо: ответ-то известен. Верят. Верят так, что отбросили, подавили, извратили то, что делало их людьми, когда-то просто людьми, теперь же именуемых грязными.

— Верю. — дал я ответ, к которому пришёл уже давно. — Без веры мне было бы не найти свой путь к убийству Бога Сотворённого.

— Таким образом выходит, что вера для тебя — инструмент? И как любой инструмент он может быть заменён на более совершенный или выброшен за ненадобностью?

— Но даже если он будет заменён на более совершенный или выброшен за ненадобностью, в чём я сильно сомневаюсь, это не будет умалять его заслуги в прошлом, его роль в становлении меня-нынешнего.

— И всё же инструмент... дорогой, памятный, но всё же инструмент... почему-то от тебя именно такого ответа я и ждала.

Обидно?

С чего мне обижаться на какую-то не-милую-не-девушку, которую я знать-то знаю от силы минут десять-двадцать?

Наверное, потому что я и сам — инструмент. Дорогой, памятный, но всё же инструмент. Думается, не таким я был сотворён тем я, которым я никогда, возможно, и не был, но таким я сотворил сам себя.

Великий Пустой в безумии своём смотрел в вечность, творя Десницу и Шуйцу. Десять дорог вместо одной. Десять дорог, для которых приход Бога Сотворённого был лишь точкой на маршруте, для кого крупной, для кого мелкой, для кого вообще не стоящей внимания.

И только я решил сделать эту точку конечной точкой своего маршрута.

Великая цель и такая же великая жертва.

Убийство Бога Сотворённого оплаченное моей смертью.

Это был бы красивый конец для меня.

Это было бы красивое начало для Мира.

— Это было бы красиво, но этого не было. — прервала мои копания не-милая-не-девушка.

— Что ж, не беда. А если ты права и о моём существовании... в смысле обо мне, Человеке, вряд ли кто догадывается, то вообще отлично: Богоубийца идущий по улице в потрёпанных ботинках, покупающий хлеб в ближайшей булочной, кашляющий рядом... это зрелище по меньшей мере жалкое. Совсем другое дело, если этим всем занят безымянный бродяга.

— Не безымянный, у тебя... у Великого Пустого было имя.

— Относительно бродяги, значит, вопросов нет. С тем, что я теперь Бродяга, определились. Теперь давай подробнее о моей помощи, а также чего за неё получу. Надеюсь, предупреждать о наличии в моей награде милых сговорчивых девушек не нужно?

О милых и сговорчивых это я так... окажись тут эти самые и милые, и сговорчивые, какой от них прок был бы на Расте-то, среди всех этих развалин? Совсем другое дело добрый клинок. Только где ж его сыскать? Ладно, в погребальном костре пороюсь, может, сыщется что. А то без оружия как-то некомфортно. Не то чтобы раньше я ходил весь обвешанный оружием, но вот проснувшись здесь, на Расте, а не в городе, где моя милиция меня бережёт, просто кожей почуял: не хватает мне для счастья чего-нибудь для убийства ближнего своего.

— Не надо ворошить останки: получишь ты своё оружие.

И получил ведь.

Левую ладонь коснулась рукоять. И я заметить не успел, как уже сжимал в своей руке выдавшее виды помповое ружьё.

— Там остался один заряд. Зажигательный. — пояснила не-милая-не-девушка. — И на будущее — если тебе будет нужно оружие, ты его всегда получишь.

— А не заклинит ли чего, как это случилось у предыдущего хозяина этого ружья? — спросил я, даже не совсем понимаю, в шутку или всерьёз.

— У Соньи Бозы, прозываемого Пустынной Крысой, предыдущего хозяина этого ружья, ничего не заклинивало. Заряд, тот самый, что сейчас в ружье, повинуясь росчерку пера, взорвался. Только непутёвый Соньи не умер, правда и особо интереса для Авторов тоже не стал представлять, и как следствие оказался в изоляторе.

— Оружие, значит, извлекать из изолятора можно... а как дела с чем-нибудь посерьёзнее?

— Например, с Душегубом?

Я уже начинал испытывать невиданной до этого удовольствие от общения с тем, кто не просто твои мысли читает, а ещё и думает, что угадывает их ход:

— А что рожа у него стала милее и он обзавёлся шикарной грудью? Если нет, то считай, что я говорил о полногрудых красавицах, которых, уверен, в достатке должно сыскаться в изоляторе, ведь не одни же мужчины в него попадали. — отмахнулся я, повесив ружьё на плечо, и прикинул, что всё же неплохо было бы разжиться и чем-нибудь для ближнего боя. — А что до Душегуба... не думала же ты, что я могу оскорбить тебя подозрением в банальном шантаже, в угрозах спустить на меня Душегуба, если я не буду достаточно сговорчив?

— Полногрудых красавиц придётся пока самому искать, как, впрочем, и плоскогрудых. — последовал вполне ожидаемый ответ, имевший неожиданной продолжение. — Но если они — это то, чего ты желаешь, то я дам тебе это.

— Дашь, значит, мне это? — усмехнулся я, уже приметив наконечник копья, пробивший кирасу насквозь.

Листовидный наконечник, что так и не смог дать смерть мятежному ангелу, на добрый клинок не тянул, зато скрывал в себе воистину неописуемую мощь.

— Истинный... не трогай ты это погребенье. — вместе со словами в моей правой руке появился потрёпанный палаш.

Оружие ближнего боя, как я и хотел.

Хотел и получил, прямо как в Легенде было... у кого-то было, а у меня — нет, по крайней мере до этого момента...

И рад бы теперь притвориться, что не приходила в голову эта мысль, или найти самое правдоподобное оправдание принятию подобного подарка судьбы, да нет желания врать самому себе:

— Спасибо, конечно, но я, наверное, откажусь, и от клинка, и от ружья. Возможно потом, но не сейчас, пока я ещё слишком гордый и самоуверенный.

— Гордый и самоуверенный бродяга? А такое бывает?

— Бывает... бывает даже то, чего не бывает, в частности не так уж и давно один скромный бродяга убил Бога Сотворённого. — кладу рядом новоприобретённые палаш и, снятое с плеча, помповое ружьё. — А ещё бывает, что люди отказываются от лёгкого пути просто потому, что он лёгкий.

— Такие люди называются дураками. — ответ не заставил себя ждать.

— А как называются те, кто приходят к дуракам за помощью? — наконечник на удивление легко выскользнул из кирасы.

— Они называются воистину разумными и, не буду этого отрицать, ещё и очень расчетливыми, ведь руководствуются не тем, к кому обращаются за помощью, а той помощью, которую могут получить вне зависимости от того, кем является тот, кто эту помощь может оказать.

— Убивать богов больше не собираюсь, если что. — в виду того, что суть помощи, которая должна быть мной оказана до сих пор почему-то не прозвучала, на всякий случай я решил обозначить некоторые рамки этой самой помощи. — Насиловать согласен только красавиц и то при полном их согласии, желательно в письменно виде, чтобы было потом чем любоваться по вечерам. Воровать могу... но только сердца девушек. Надеюсь, говорить, что эти девушки, обязательно должны быть красавицами не нужно?

— А я надеюсь, что никого убивать не придётся, не придётся также насиловать или воровать.

— Основываясь на моём более, чем скромном опыте замечу, что обычно подобное заканчивается куда более скверно, чем просто какие-то там убийства, изнасилования и воровство.

— И всё же я прошу помощи у тебя, и надеюсь, что тебе не придётся делать ничего, что тебе не хотелось бы делать.

Просит помощи, у меня. Мало в Мире существ подходящих ещё хуже, чем я.

— Найти чем угрожать или попробовать подкупить меня не думала? — предложил я. — Проще ведь было бы, чем просто надеяться на моё согласие, тем более ты ведь знаешь кто я и что сотворил.

— Думала.

— И чего надумала? — заинтересовался я.

— Попросить помощи.

— Проси, удачливая, раз такое дело, а заодно покажись уже наконец. Хочется, знаешь, поглядеть на то, как выглядят не-милые-не-девушки.

— С сожалением констатирую тот факт, что моё нынешнее состояние не предполагает возможность передвижения.

— Ну я не гордый. Куда идти-то?

— Предыдущее заявление о том, что ты слишком гордый и самоуверенный, я должна проигнорировать, как это сделал ты?

— Делай, что хочешь, но скажи уже — куда идти.

— У тебя за спиной пролом в стене. В шагах тридцати, у повалившегося столба.

Поваленный столб было видно и с того места, где я стоял, а вот сама не-милая-не-девушка видна не была.

Добраться до места много времени не заняло.

— Ну и видок же у тебя. — смотря на исковерканное тело, которое когда-то наверное было человеческим и даже очень может быть женским.

— После боя с Душегубом, у тебя был бы не лучше.

— Был бы. — не согласился я. — Был бы. Он убил бы меня быстро и без лишнего насилия.

— Убил бы, если бы ты не был нужен мне. Ты ведь не забыл о моей удаче?

— Что-то тебе эта удача, смотрю, не очень-то помогла.

— Почему же? Я пережила бой с Душегубом и встретилась с тобой. Если первое можно считать издержкой, то второе — вне всякого сомнения, промежуточный результат, необходимый для достижения поставленной мной цели.

— Кстати о цели, о чём ты хотела всё же меня попросить?

— Мне нужно, чтобы ты вытащил из изолятора одну особу, которой там не место.

— Полногрудую сговорчивую красавицу, надеюсь?

— Ту, чьё тело было использовано для создания изолятора класса Легион, для создания меня.

— Ты ведь в курсе, что я — Человек, а не Великий Пустой?

— В курсе. Я, позволь тебе напомнить, принимала некоторое участие в создании и Десницы, и Шуйцы.

— В курсе... и всё же пришла ко мне. Даже от Душегуба избавилась, хотя с ним у тебя уже был какой-никакой договор, раз вы смогли отыскать меня.

— Изначально целью был выбран Семипечатник, но тогда вместо него я столкнулась с Душегубом.

— Выбор Семипечатника — логичный ход, я сам работал именно с ним. То, что ты нашла Душегуба, а не Семипечатника тоже понятно: Душегуб носил на себе его печати, сам же Семипечатник, как и остальные трое из Десницы, как я понимаю, спят где-то совсем рядом да только, боюсь, не проснутся они без особых причин на это. Не ясно только: чего ж ты решила у меня помощи просить, если знаешь и о Деснице, и о Шуйце? Пусть Десница вне игры, но в Шуйце-то, кроме Душегуба, ещё четверо осталось.

— Ты нашёл способ убить Бога Сотворённого. Человек нашедший решение задачи, которую не смог больше никто решить, должен суметь помочь решить и мою проблему.

— Логично, а то я уж готов был подумать, что твой выбор обусловлен тем, что я — отличный парень, которому ты без раздумий отдалась бы, если бы, конечно, имела не столь убогий вид.

— Отдалась бы. Без раздумий. Ради достижения цели я готова на всё.

— Зашибись. Готовый на всё говорящий труп. Моя самооценка подскочила до небес.

— Надеюсь, не нужно напоминать, что небеса пали.

Небеса пали, Бог Сотворённый убит, а я — жив. Неплохо для Человека, я так думаю? А для Бродяги — так вообще за подвиг может сойти. Как бы в привычку не вошли подвиги эти.

— Ничего обещать не буду. В крайнем случае, если ничего до того не смогу сделать — попрошу помощи у Семипечатника, когда он соизволит проснуться. По сути, ни ты, ни я ничего не теряем: если что сделаем вид, что просто коротали вместе время. Устраивает такой вариант?