Вьюга

Пока я баню разглядывал, альва уже успела сбросить одежду, прошествовать — именно прошествовать, явно так рисуясь — к той кадке, где вода теплее была. Застыла на краю, спросила этак ехидно — как, мол, я — любуюсь? А после с совершенно диким визгом в эту кадку бултыхнулась. Вынырнула, отфыркиваясь, рукой махнула:

— Ну, и что ты ждешь? Онемел от счастья? Сюда иди!

Два раза ей повторять не пришлось, я вообще только «за» всеми частями тела был. Прыгнул следом — черт, а вода ни хрена и не теплая! Cграбастал свое чудо ушастое так, что ее глаза прямо против моих оказались, провел ладонями по спине и ниже, прижал к себе. Уже совсем забыть успел, какая она горячая — или сейчас кажется просто? Не знаю, да и не важно.

— Никакого такта у тебя, — она прерывисто вздохнула, скрещивая ноги у меня на спине, — одним словом — зверь.

— Я должен был спросить? — ее руки скользнули по мне, а коготки царапнули кожу до крови вместе с первым толчком.

— Спросить разрешения, да? — ее глаза завораживали, словно тонешь в них. Альва наклонилась ближе, коснулась языком моей шеи, провела по ней снизу вверх — и я зарычал, вцепляясь в ее бедра, стараясь войти еще глубже.

— Да, — ее дыхание остро-пряное, вздрагивающее от каждого движения, — Да, спроси!

Ее зубы коснулись моей кожи раз, другой.

— Мне можно, Киру? — что-то горячее закапало на грудь, не важно, все это не важно.

— Мне — можно?

Киру запрокинула голову так, что стали видны темные потеки на ее подбородке. Мой демон улыбнулся мне окровавленным ртом.

— Да!

Она почти прорычала это, и с губ слетели капли — черные в тусклом свете керосиновых ламп.

— Да, зверь, тебе — можно!

Ее тело вздрогнуло, выгибаясь все сильнее. Альва вскрикивала каждый раз, когда я двигался в ней, ее ноготки впивались в мои плечи, но я не чувствовал боли. Совсем.

—Тебе можно все!

— Что теперь, нечисть моя ненаглядная? Серебро руки жечь начнет? — я зарылся пальцами в ее мокрые волосы, и, по правде сказать, в этот момент мне было совершенно наплевать на серебро, — Вампиром стану или как там?

Ранка на шее почти не болела, но чувствовал я себя… странно чувствовал, в общем.

— Кем? — Киру чуть повернулась, устраиваясь поудобнее на моем плече. Плеснула вода о бортик кадки.

— Стригоем, — это из памяти покойного Вьюги, похоже.

Она засмеялась, брызнула водой мне в лицо.

— Нет. Самое страшное с тобой уже случилось — вырос дураком, — промурчала вроде бы сердито, но ее руки, скользнувшие вниз, говорили совсем о другом, — Зато сильным. Наверное — я пока не заметила.

— Тогда самое время показать…

Пока кадку на прочность испытывали — парилка успела даже выстыть немного, что, впрочем, нам нисколько не помешало. Рассказал альве, зачем тут веники — у них, в Чеккае, как-то иначе было устроено все, к нашему хаммаму ближе, как я понял. Рассказал, а еще и показал, несмотря на более чем активные протесты поначалу — заодно и сам напарился до одури, пока вениками махал. Вылезли едва живые, растянулись на простынях.

— Знаешь, не могу вот что понять…

— Тоже мне, удивил.

— Не ерничай. Почему ты ушла с Аристой? — я потянулся, отхлебнул квасу из покрывшегося испариной кувшина и снова на лавку упал. Хорошо, нет, правда — хорошо.

— А что мне оставалось? — ее глаза почти не отражают свет — всегда удивлялся, как так?

— Сестра, например. Нет? И вообще — вы же бежали не только «откуда» — еще и «куда», правда?

— С тобой сложно, зверь, это знаешь? Всю романтику портишь. — она повернулась на лавке — гибко, как кошка — уставилась мне в глаза, — А если скажу, что с сестрой у нас не все гладко было?

— Пусть так. Только знаешь, Киру — если правду сказать не можешь, лучше просто не ври, — я потянулся к ней, провел пальцами по щеке вверх, — Иногда мне кажется, что я вообще тебя настоящую не знаю. У вас все такие, а?

— А ты со всеми попробуй — глядишь и поймешь!

— Не неси чушь.

— Не трогай уши, зверь!

— Ты забыла? У зверей особая тяга к ушам…

В бане мы пробыли до самой ночи, вышли оттуда, когда уже ночную стражу отбили и сигнал «Гасить фонари» прозвучал — благо, никто нас не беспокоил. Удивительно то, что и банщик, что нас тут встречал и квас разливал, тоже куда-то делся — смена у него, что ли, закончилась? Так разве она не с последним посетителем кончается, нет? Как-то нас о таком не предупреждали.

— Зверь, не так что-то, — не сказать, что альва была испугана, нет, но глянула тревожно. Так, что мои смутные подозрения сразу в нечто конкретное оформились. Отдохнули, блин, в бане.

— Пистоль твой где? — а сам уже дунул на фитиль керосинки и осторожно к тусклому окошку подошел — на дворе чисто, вроде как, по крайней мере сразу за дверью нас никто не караулит. Да и хрена бы караулить — сразу бы вошли, взяли, так сказать, на горячем.

— В номере оставила, — ну хорошо, хоть тон виноватый — может на будущее урок будет. Если с будущим, конечно, срастется.

— Посмотри лучше ты, — подтолкнул ее к окну, — Что-то необычное видишь?

Альва блеснула пурпуром, глянула:

— Не знаю, зверь. А что должно быть?

— Вот там, в тени под козырьком — чисто?

— Чисто?

— Люди там есть? — черт, вместо ПНВ у меня теперь альва будет, похоже. С нулевой боевой слаженностью. Впрочем, сам я тоже хорош — ну какого хрена к Подбийпяте в гости не напросился? Сидел бы сейчас у печки, байки травил под сливовку…

— Людей нет.

— Двигаем тогда, — я старался говорить спокойно, но адреналин уже разве что из ушей не шел, — Выясним аккуратненько, что у нас тут случилось. Может, и ничего даже. Навес видишь вон там? Еще ящики под ним сложены? Туда перебежишь, как отмашку дам.

Открыл дверь осторожно, чтобы не заскрипела — сразу морозом повеяло, и дымом — дыма было куда больше, чем днем. А потом и выстрелы донеслись — далеко, зиру десять — пятнадцать, не меньше. Но уже точно в городе.

У трактира сюда только окна второго этажа выходят. Поставил бы я там наблюдателя, случись мне командовать? Да как пить дать. Будем считать, там не тупее меня люди сидят — если сидят, конечно.

Двинул дурацким утиным шагом, в полуприседе этаком, что бы поленницей от трактира прикрыться — еще подумал, что если банщик вдруг отлить вышел, а сейчас назад идет — то здорово удивится, меня увидев.

А нет, не удивится. Потому, что банщик у трактирного крыльца лежал — это уже от навеса увидел. И лежал так, как живой не вылежит, вон уже и снега чуть намело поверх его телогрейки — примечательной такой, с волчьей опушкой. Чем его так? В пузо пырнули, похоже — думал, а сам лихорадочно трактир оглядывал.

— Где же ты сидишь, рыба моя? — должен быть наблюдатель, не может не быть, только где? Как бы у альвы еще нервы не сыграли, мы тут не разведвзвод ДШБ, все же. Ага, вот тебе и курение убивает — это от трубки засветка по стеклу, что еще там может быть? И смотришь ты, голуба, точно не во двор, а забор по верхам оглядываешь в лучшем случае. Как понял? Да по курению на посту и тому, что окна целые в трактире оставили — берегут себя, простыть боятся. А то, что через такое стекло разве что альв что-то разглядит — это побоку.

Обернулся к бане, рукой махнул и через чуть Киру уже мне в плечо ткнулась, немного запыхавшись — молодец, тоже этак вприсядку пробиралась, взяла во внимание. Послушала меня, на трактир глянула.

— Не альвы.

— Точно? А то он нас оттуда и снимет к чертям.

— Альвы табак не курят, — подпустила снисходительности к голосу, — Ну и вообще — я его вижу. Селюк какой-то.

Что не драгуны городского полка в трактире сели — это я и сам мог сказать. Тем банщика убивать без интереса. Значит, дело имеем с народными массами, мать их ети, внезапно осененными классовой ненавистью. Хорошо это или плохо? Пожалуй, хорошо — только вот думается, что не будь там совсем вояк — так бы те массы в посадах и сидели.

— Вот та дверь — это на кухню, так?

Альва кивнула, чуть подумав.

— Вот и отлично. Сейчас очень быстро к нашему банщику двигаем, и оттуда вдоль стены — к этой двери. Идешь сразу за мной, если стрелять начнут — на месте не замирай, к стене рви напрямую, там не достанут, — черт, снова приходится под дулами в рост бегать, а мне и в прошлый не понравилось, — Давай, казак, атаманом станешь…

И мы дали. Восемь шагов по укатанному снегу, только сердце в ушах забухало — а так спокойно. Никто в нас стрелять не стал, и тревогу тоже не поднял. Унял дыхание, оглянулся — Киру почти не слышно за мной пробежала, замерла — только глаза в темноте мерцают. Теперь вдоль стены, аккуратно, чтобы какое-нибудь забытое ведро не задеть — шаг, другой, еще чуть. Где-то пару шагов оставалось, когда дверь открываться начала, под фразу:

— …может, есть кто?

— Ага, кум, — донеслось из-за двери в ответ, — Я…

В этот момент я и влепился в дверь всем весом, вывернув ту из петель и впечатав в заоравшего от неожиданности мужика так, что мы все вместе с той дверью на пол и рухнули, штукатуркой сверху присыпанные. Из темной кухни бухнуло, заложило уши, тулуп словно за рукав кто-то дернул так, что револьвер выпал, улетев куда-то по полу. Я буквально выдирал второй из кобуры, понимая — все, приехали, уже не успеваю, не успеваю — вот оно, дуло полтинника, прямо в рожу смотрит — даже заорал от злости. Но почему-то вместо выстрела услышал сдавленные матюги — а, собака, капсюль барабан заклинил! Я почти воткнул ствол в черную фигуру на фоне двери — бам! — кажется, до него даже дымный хвост дотянулся, так тут все близко. Бам! Бам! Тот, что у двери стоял — так ничком и повалился. И полтинник взведенный выпал, глухо звякнув сквозь вату в ушах. — Киру, револьвер ищи! — понимаю, что ору, но сам себя не слышу даже, — Да не тот — мой там, у плиты где-то!

Тот, что под дверью оказался только и успел, что очухаться и глаза вытаращить. Грохот сорок четвертого заставил альву зажать ладонями уши. С этим все. Дым глаза ест еще, но вытянет — дверь-то все, только воспоминания остались от двери. Перешагнул тело, из кухни выглянул — коридор вроде чистый, сколько я его вижу. А что у нас там? А там у нас должен быть трактир. А справа по коридору — выход к фойе, скорее всего.

— Револьвер твой, — альва буквально заорала мне в ухо, даже дернулся.

— Контроль, — кивнул на тело под ногами.

— Что?

— Пиф-паф, Киру, твою мать! Проконтролируй, — хотел правой пистолетик изобразить, но что-то плохо работает та правая. Правда, альва и так все поняла правильно. Бахнуло оглушительно, снова остро порохом потянуло.

— Меняемся, — свой с одним патроном ей сунул, принял полный, в сторону фойе кивнул, — Туда двигаем, еще один точно есть. Спину держи.

— Что?

— В тот конец поглядывай — хрен знает, кто там засел.

Везет, снова нам везет, уже даже не знаю как кому, надо хоть местной Великой матери свечку поставить — или что тут ставить принято? Снова мы без критических потерь обошлись — только с рукой вот что-то не то. Сжал кулак несколько раз — ну, пальцы работают, хоть, похоже, кровит здорово, ладонь аж липкой стала.

Фойе пустое, на дверях — засов кто-то сложил. Отлично, такой сразу не снесешь, даже лошадьми меньше чем за молитву не вырвать. А оборону я тут держать не собираюсь — мы ее вдвоем все равно ни хрена не удержим.

— Наверх? — Киру едва пошевелила губами, кивнула на лестницу.

Покачал головой.

— Эй, ты, там! — заорал, надсаживая голос, — С тобой ротмистр особых поручений говорит, слышишь? Бросай оружие, или в гранаты возьмем! До трех считаю! Раз!

А тут как, гранаты-то есть? Что-то уточнить забыл, охреневая в атаке, но Киру удивленных глаз не делает — может, что и есть какие-никакие.

— Два! — а нам вдвоем его оттуда не сбить, пусть там даже и действительно «селюк», как альва выразилась. Не сбить так, чтобы без риска совсем — а рисковать все, хватит на сегодня.

Сверху упал карабин, глухо стукнувшись об пол обитым медью прикладом. Обычное пехотное ружье, не охотничье — тут таким как раз драгун вооружают, ну и милицию тоже. А вслед за этим кто-то заорал хрипло:

— Не губи, вашество! Спускаюсь ужо! — и действительно, по лестнице скатился невысокий мужичонка, какой-то жалкий совсем. Глянул на нас — чуть не заплакал, такое ощущение:

— Так ты не ротмистр ни хрена, и вона нелюдь тожа…

— Тебе разница есть, что ли? — показал альве — держи его, мол, а сам к стене привалился — что-то совсем захорошело, надо срочно руку осмотреть.

— Так уже нету, твоя правда, — мужичонка глянул, чисто крыса, ощерился даже, — кончите меня, поди, душегубы?

— Сколько вас было?

— Десяток был. Да Филип и старшие его тудой пошли, по-над Зыбкой, — мотнул тот бороденкой.

— Тут сколько осталось?

— Почитай, трое, со мной если.

— Тебя вычеркиваем, — поморщился, когда выстрел ударил — так недолго вообще оглохнуть к чертям собачьим. Сунул револьвер в кобуру, подошел, перевернул носком сапога скорчившееся тело — тут контроля не надо, по месту пришло. Сел на лестницу рядом, а потом и просто на нее лег, не удержавшись. Твою мать, как голову-то кружит.

— Зверь, ты чего?

— Киру, за стойкой глянь тряпок каких... Нет, стой — снимай ремень.

Вот и пояс, что Шарап нашел, пригодился. Выпутался из тулупа — конец одежде, тут уже стиркой ничего не исправить. Жаль, привык к нему. Вытянул нож, взрезал куртку с рубахой — плохо дело, из-за крови не разглядеть особо, но похоже кусок бицепса выдрало.

— Постой, сейчас, — перебросил альвский пояс вокруг плеча, продел в бляху и сунул конец в руки Киру, — Тяни. Ногой упрись сюда вот… Все, сойдет, теперь тряпок посмотри — там должны быть, рушники или еще что.

Она кивнула, двинулась к стойке. Молодцом держится, но то и понятно — уже видел, на что альвы способны, не удивляет. Прислушался к себе — похоже, адреналиновый отходняк лупит, а крови вроде и немного потерял — пить не хочу пока. Плохо, что рука болеть начала — а до нимесулида местная фармакология вряд ли додумалась. Если расклеюсь — конец, без вариантов.

— Тут приказчик, зверь, — Киру рылась за стойкой, чем-то гремя, — похоже, эти ему голову прострелили.

— Черт с ним, — непонятно, что дальше делать — вот это проблема, а приказчик — ну, не повезло ему. К Подбийпяте прорываться? А дойду? Не говоря уж о том, что активно мешать будут — не мне, так альве.