— ...Собрав по осколкам прошлое, последний хранитель снов выплавит солнце из кварцевого песка.
— Но она еще не изучала способ изготовления однокомпонентного стекла, — пробормотал я, — стоп-стоп-стоп. Не то. Не туда. Я не знаю, откуда это, но ритм напомнил мне одну старинную северную колыбельную...
— А? — не понял Тиха.
— Ну, ритм стиха. Тада-тада-та-та, тада-тада-та-та...
— Это скорее марш, — Тиха нахмурился. — Вообще, Рейнхард, о чем ты, блин, думаешь? Какая разница? Тут же...
— Тише, Бродяжка, тише, — я поднес палец к губам, — Никола спит.
— Спит? Просто спит?
— Не знаю, — шепотом признался я. — Похоже на то. Надо... надо все обдумать.
— Что тут думать? — Тиха шептал возмущенно и громко. — У тебя ж связи, надо ее к врачу или... или к целителю, или...
— В три часа ночи?
— А если помрет?
— Не помрет, — сказал я.
— Откуда ты знаешь?
— Глянь на нее. Дышит? Дышит. Цвет нормальный. По всем признакам — просто спит человек. В обычную скорую нам обращаться тем более нельзя — Заповедь.
— А куда вам можно? — Тиха, наверное, сам того не заметив, перешел с шепота на угрожающий рык.
— В филиал гильдии целителей, — ответил я сдавленно. — При сопровождении дежурных поглощающих.
— А если бы ей ногу отрезало, что, в скорую тоже нельзя?! — Тиха уже кричал.
Я смотрел на него и не мог никак придумать, как быстро и доходчиво объяснить, что находящийся при смерти элементалист опасен, как граната без чеки. Как же он этого сам не понимает, а.
— Бродяжка, успокойся. Нам на ритуале закладывают кое-какие понятия касательно первой помощи и всего такого, и давай, слушай меня сюда: сейчас паниковать не надо, — я говорил по возможности уверенно и, надеюсь, убедительно. — По всем признакам она просто спит.
Тиха сжал губы, резко повернулся к Никс.
— Хорошо, — ответил напряженно. — Я и сам ни разу не вызывал скорой.
— И я.
Теперь мы оба смотрели на спящую девочку, выглядящую вполне здоровой, и я неосознанно отметил, что на щеках у нее веснушек практически нет, а на плечах есть.
— Тиха, расскажи мне все, — попросил я. — Как и где вы встретились, что делали, смотрел ли ты на эту штуку в платке. Ты ж не мог на нее совсем не смотреть, так? Ты ж ее как-то брал? Не на ощупь же? И тебя от этого не переклинило, так?
Тиха замер. Потянулся почесать шею, но остановился. Проговорил:
— Совсем не смотреть не мог, — потом он шумно выдохнул: — Ну и хорошо. Значит, это что-то... что-то другое. Или...
— Или что-то специально для нее, — я кивнул на Никс. — Пойдем в соседнюю комнату, сядем, глянем твой завораживающий магический артефакт.
Тиха, вставая, задержался у кровати, зачем-то мешкая, так, что я некоторое время наблюдал его спину и взъерошенный затылок. Он обернулся, и на лице у него была написана вся возможная решимость:
— Разворачивай.
Пустынные равнины, пыльные, словно старые пуховые одеяла, остались позади. Здешнее солнце казалось огромным, хотя тепла от него было мало.
И все же он знал, что это — то же самое солнце, которое светило ему раньше, до тех пор, пока ему не исполнилось четырнадцать, до тех пор, пока он себя еще не потерял.
Прошлая жизнь казалась чем-то эфемерным. Он видел во сне привычные дома, видел сизое весеннее море, белых чаек, кусты сирени и облепихи, которые любили сажать на кладбищах, и еще тот куст, с цветками в четыре лепестка, который распускается ярко-желтым в самом начале весны. Названия этому растению он никогда не знал, и сейчас, когда даже родной язык крошился в его устах, словно мел, ему уж точно слова этого не вспомнить.
Он забыл свое имя, но хорошо помнил глаза девочки и ее теплые, нежные руки. Вечерами, сидя у едва теплящегося костра, он думал о ней и пытался вспомнить что-нибудь еще, но приходилось мириться с мыслью, что чем дольше он будет следовать чужим путем, тем большее он будет забывать. Иногда казалось, что память достаточно глубока, чтобы он смог идти еще целую вечность. А иногда приходило понимание, что если так будет продолжаться, то он потеряет цель, ведь возвращаться станет некуда.
Чтобы сберечь свою память он выдумывал истории. Каждый раз, когда безликий совершал прыжок, он примерял себе новое имя, и никогда, никому не рассказывал настоящего. По правде, он и сам уже его не помнил, но знал, что если надо — вспомнит, потому что имя его записано узелковым письмом на основной нити его собственного пути, крепче которой нет вообще ничего.
Он впервые увидел безликого давно, примерно в середине пройденной дороги. За все это время не удалось приблизиться к нему ни на шаг. Он думал иногда, что безликий — его собственная тень, но знал, что это — иллюзия и таким простым ответ быть не может.
Безликий никогда не оборачивался и никогда никуда не спешил. Он просто шел, скользил, прожигал сущее, как кислота. Он не убегал, нет. Может быть, он даже не знал о том, что кто-то идет за ним след в след.
А преследователь, позабывший собственное имя, стирал ноги в кровь, задыхался и падал, но каждый раз успевал пройти за безликим в очередную дверь, чем бы она ни была.
Иногда он плакал от боли и одиночества, но не стыдился этого, потому что слезы не значили ничего в сравнении с тем, что он продолжал идти.
Безликий отбрасывал сорок теней, и кто-то кроме мог бы давно отстать, спутать безликого с одной из них. Но преследователь знал тени по именам, и видел, что только хозяин теней не имеет конечной цели, и именно поэтому шел за ним.
Дороги живых и смертных предопределены, и они не в силах ничего поменять и не в силах ему помочь. Безликий не знает дорог, он трижды быстрей и свободнее мысли, и лишь следуя за ним можно вернуться туда, куда не существует путей.
Я смотрел на Тиху, Тиха вертел в руках злополучный осколок. Когда никого из нас от взгляда на эту штуковину не проняло, он осмелел и сцапал стекляшку, позабыв о всяких предосторожностях.
— Однозарядное колдовство, — предположил я. — Кто первый коснется, того и кроет.
— Коснется? — Тиха встрепенулся, кинул стекляшку на стол. — Точно! Но... Стоп. Она его не касалась.
— Пусть так, — кивнул я. — Ари тебе, конечно, рассказывал, что современная магия зиждется на прикосновении. Но так как полноценного обучения ты, самородок хренов, не получал, тебе неведомы многие важные мелочи.
— Полегче!
— Дослушай. Прикосновением может быть и взгляд. Почему нет? Взгляд воздействует, это факт. Другое дело, что воздействие взглядом — это третья ступень мастерства на границе с четвертой. Вот и вопрос: то ли мы — слабаки и не можем глянуть на стекляшку так, чтобы нас накрыло, то ли стекляшка правда однозарядная, а может, специально под огоньков заточенная.
— Ты предлагаешь отправить проспаться еще пару огоньков для верности эксперимента?
— Нет.
Я протянул руку и взял осколок. Магии в нем я не ощутил, но это значило лишь, что в нем нет ничего морозного-ледяного. Я стал рассматривать стекляшку, как с трудом добытое натуральное зерно до этого. Осколок был гладким, плоским, оттенка дымчато-кофейного, и внутри него застыли разводы чуть более светлого вещества.
— Рейни, ну скажи же мне, что теперь делать? — взмолился Тиха. — Если не скажешь, я начну по своим каналам пробивать, Аристарха вызвоню или даже предкам ее позвоню, пускай приезжают, в конце концов!
— Панику отставь, — сказал я, стараясь не слишком давить, но и быть достаточно убедительным. — Пойди, что ли, девчонку попробуй разбудить. Не знаю... за локоть ущипни. Щипал?
Тиха затряс головой, мол, нет.
— Ну вот. Поцелуй. Вдруг у вас — судьба, и ты — тот самый принц, который как с конем, но только без коня?..
Тиха не то чтоб покраснел. Побагровел. В сочетании с его зеленой шевелюрой это смотрелось уморительно.
— Да шучу-шучу. Ну? Чего сидишь? Тихомир Одиш, мне нужно немного тишины и одиночества, чтобы подумать, — я выделил последнее слово интонационно, чтобы до Тихи дошло.
Как ни странно, вроде бы получилось, и он ушел. Но не в комнату к спящей девочке, а в коридор и по лестнице вниз. На кухню, наверное.
Я вздохнул и облокотился на кресло, прогоняя напряжение и чужой, не мой страх.
Думать мне, на самом деле, касательно осколка и девчонки было не о чем. Пень ясен, что вопрос не моего ума. А также понятно, что дорога наша лежит теперь к чтецам. Точнее, к одному конкретному чтецу, ведь срубило нашего огонька ментально, через взгляд. Стихи еще эти... Ну, что-то в них есть, но я бы не сказал, что это прям образчик таланта и образности. Может, это что-то ее собственное? Но с чего бы ей зачитывать это вслух? Она, вроде бы, не увлекалась старинными мифами, особенно мифами севера. "Последний хранитель снов" — дивная сказочная тварь, на севере им пугают детей, а у нас хранителями снов называют элементалистов, и миф, согласно которому нас так зовут, совершенно отличается от северного.
Северный "хранитель снов" погубит мир, сожрет солнце, выпьет кровь всех бодрствующих младенцев, и потому он последний — ну а зачем еще? Удивительно противоречиво он же, по легенде, охраняет грезы ребятишек от прочих злых существ, которые могут прийти из Мира Снов и всячески навредить. Но это пока. Вот решит он губить мир — и все, остается только засыпать и никаких других вариантов. Здешние "хранители снов" — это ледяные и огненные элементалисты. Они охраняют здоровый сон людской — аллегорически. Долг, война и все дела.
Которых имела в виду Никс, засыпая?
И к чему это все? Вопрос.
Утро выдалось промозглым и сырым.
Я заметил высокую фигуру со всклокоченной шевелюрой издалека, и что-то мне в том, как Берса себя держала, сразу не понравилось. Больно нервная она на вид.
Мы подъехали поближе к бордюру.
— Это она — чтец? — спросил Тиха, поворачивая ключ зажигания и одновременно вглядываясь в окно.
— Нет, но она нас проведет, — сказал я.
— А сразу нельзя было?..
Я ничего не ответил. Вышел, по привычке очень аккуратно прикрыл дверь изукрашенного стилизованным пламенем минивэна (хотя этой колымаге не страшен был бы и хороший пинок) и направился к Катерине Берсе, которая нас, конечно же, давно уже заметила, но предпочитала делать вид, что курит, а на спине у нее глаз, ясное дело, нет.
Тощие намозоленные локти, торчащие из-под черной футболки, у нее были покрасневшие. Холодно Кате, значит. Ну, хоть теперь она меня понимает.
Берса обернулась и явила мне широкую кривоватую улыбку, не предвещающую ничего хорошего.
— Что ты натворил с моим огоньком, бледная рожа?
"Почему меня окружают настолько неадекватные личности?" — подумал я, но вслух произнес:
— Не ты ли сказала мне, что без проблем созвонишься и организуешь встречу с ректором?
— Я позвонила и предупредила. Но я бы на твоем месте так просто туда не шла, — Берса выкинула окурок на асфальт. — Сам знаешь, какая здесь специфика. Покажи девчонку мне для начала.
— Тебе-то зачем?
— Профессиональным взглядом осмотрю.
Я приоткрыл для нее дверцу минивэна, мол, прошу.
— Это ж каким профессиональным? Разве ты врач?
— Я закончила некоторые курсы, — ответила Кей, залезая в машину. — И вообще.
— Я, прошедший ритуал, ничего не понимаю, — уточнил я, забираясь следом. — Так что можешь понять ты после каких-то там курсов?
— Может, представишь нас? — Тиха так перегнулся через спинку водительского кресла, что, казалось, сейчас выпадет в салон.
Берса глянула на него коротко и почти сразу отвернулась, сосредоточившись на лежащей на одном из задних сидений Николе. Стала щупать пульс и светить в глаза девочке карманным фонариком, приговаривая:
— Незачем представляться, Тихомир Одиш, я о тебе и так все знаю. Я обо всех вас многое знаю, я знаю даже цвет Ринового нижнего белья и сколько именно красных сережек у тебя в коллекции, Бродяжка.
— Она — бывшая глава нашего бывшего фанклуба, — пояснил я слегка опешившему Тихе. — Это долгая история, я и сам до конца не в курсе. В общем, Катерина Берса, или просто Кей.
— Но... э-э... — Тихомир смотрел то на меня, то на Берсу, то на спящую Никс. — Но как же так?..
— Бурная молодость, — сказала Кей, пожав плечами. Села наконец спокойно и изобразила на лице задумчивость.
— Ну? — спросил Тиха.
— Рефлексы есть, дыхание, пульс — все в норме.
— Это не кома?
— Что ты знаешь о коме, Тихомир Одиш? — Кей грустно глянула в окно, на рождающийся рассвет. — Скорее всего, не больше, чем можно почерпнуть в каком-нибудь околомедицинском комедийном сериальчике. Так вот. Это не кома, не шок и не сопор. Может быть, летаргический сон. Конечно, наверняка я не скажу, нужно клиническое обследование или, в самом деле, хотя бы чтец. Деятельность мозга, стало быть, проанализировать. Но тут есть загвоздочка.
Мое терпение иссякло.
— Кей, может, хватит ходить вокруг да около? — спросил я. — Что с Никс и почему ты не хочешь просто проводить нас в дом Абеляра или хотя бы адрес назвать? Зачем тебе понадобилось лично являться и изображать загадочность?
Кей откинулась на спинку сидения.
— А потому что как-то все странней и странней, хуже и... забористей. Погоди истерить, сейчас расскажу. Короче. Сегодня ночью вернулась Анита. Ну, как вернулась. Я ее нашла в каморке в подвале, там, где у нее домик и где она спит и живет. Ну и...
— И?..
— Анита — это кто? — уточнил Тиха.
Кей вздохнула.
— Анита — дочка прошлой директрисы академии, она шизофреник, отказавшийся употреблять лекарства. Живет в подвале, тусит иногда с нами. Она забавная. Всегда разная. Обычно от нее вреда нет, а если и есть, то обратимый. И вот на днях она украла сумку у Николы, а потом и сама куда-то делась. Сегодня ночью вернулась. И все было бы хорошо, если бы она не начала делать кое-что, ранее ей несвойственное. Я заметила это, когда осталась у нее в комнате — хотела поесть ей приготовить, да может разузнать, где она была... Она тем временем игралась со своими куколками и прочими трофеями. В общем, все было, вроде бы, как всегда. Но я знаю, что у Аниты никогда не получалось одеть своих кукол обратно. Она умела их раздевать, но одевала всегда очень криво, как будто бы... ну, как будто бы это для нее слишком сложно. И вот, вернувшись, она мается той же фигней, но у нее получается одевать кукол.
— То есть ты не думаешь, что она могла излечиться? — спросил я.
— Не у одного тебя паранойя, Рейни, — ответила Кей. — Насколько я знаю, шизофрения не лечится, даже чтецами. У больных бывают лишь проблески вменяемости. Особенно, если на колеса забить. Короче, я предполагаю обработку извне. Более того, чую чтецов. Что, сам понимаешь, тревожно. И вот вспомни троих, о которых ты спрашивал, и...
— Так ты узнала, не от фанаток засланцы-то были, нет? — перебил ее я.
— Нет, — Берса покачала головой. — Форумы, группы молчат, даже закрытые. Не похоже, что это твои сетевые враги. Ищи, короче, дальше. Так вот. А Аниту, значит, похитили, и возвращается она какой-то другой, и тут мне снова звонишь ты и говоришь, что новенькая девочка-огонек заснула, и ни булавки ее не берут, ни поцелуй прекрасного Тихомира...
