Полуночные тени (общий файл)

— А вот скажи, Колин... помнишь, когда мы Ронни искали и на бродягу напоролись, ты про нож его сказал? Вроде, нищий с таким ножом?..

— С чего вдруг ты вспомнила? — удивился Колин.

— Да Гарник сказал вчера, именно тот парень про Ульфара первые вести принес. Вроде не простой он бродяга, а то и не бродяга вовсе. Только я не поняла толком, а Гарник объяснить не захотел... нам, мол, с ним детей богам не показывать, а раз так, лучше не знать лишнего.

— Любопытство девичье, — усмехнулся трактирщик. — Прав капитан, меньше знаешь — крепче спишь. Оно конечно, ему самому, или, к примеру, мне, или вон старосте нашему такая правота без надобности. Но тебе...

И замолчал, не договорив.

— Ну вот, — я проводила глазами выскочившего на тропинку и снова умчавшегося в папоротники Рэнси, — и ты загадками говоришь. Ну, любопытство, ну, девичье... но интересно же! Он такой... странный, что ли? Ведь не только в ноже дело...

Колин остановился вдруг, взял меня за руку.

— Сьюз, ты знаешь, я тебя как родную люблю. Ты красивая, добрая, умная девушка, и держишь себя в строгости, не то что некоторые...

— Ты к чему это, Колин? — я, пожалуй, даже немного испугалась.

— К тому, — строго заявил трактирщик. — Не для тебя всякие проходимцы! Не знаю, кто он такой, и знать не хочу, но в одном уверен: этот хмырь и мизинчика твоего не стоит!

Я рассмеялась:

— Ох, Колин! Ты решил, я в него влюбилась?!

— Девичий интерес на пустом месте не возникает, — смущенно проворчал трактирщик.

— А любопытство?

— Любопытство тоже.

— Нет, — я покачала головой. — Честно, нет. Какая любовь, ты что! Но как мы с Рольфом его вели, век не забуду! Знаешь, сколько страху натерпелась?

Я отняла у Колина свою руку, и мы пошли дальше. Вот ведь придумал — влюбилась!

— Просто дурочкой себя чувствую, — призналась я. — Ты вон сразу понял: что-то с ним не так. А мне для этого Гарник понадобился. Вот вспоминаю: вроде мелькали тогда мысли... не подозрения, но... а, — я махнула рукой, — сам понимаешь, что за мысли дурацкие, раз даже толком их словами объяснить не могу! Вот уж точно, курица слепая!

— Да зачем оно тебе, Сьюз? Твое дело девичье...

— Колин, — тихо сказала я, — ты меня совсем за клушу-то не держи. Я все-таки лекарка, мало ли кому помогать придется. Мне стыдно настолько в людях не разбираться.

А сама подумала вдруг: хорошо, ни Колин, ни кто другой в деревне не знает про амулет. То-то было б разговоров — от бродяги перехожего подарок приняла! Да не простой, а с невесть какими чарами! Бабушке рассказала, как иначе, но больше — никому. Еще, конечно, Эннис знает, но городскому магу об меня язык чесать незачем.

Колин, помолчав, кивнул:

— Может, ты и права. Нож, говоришь? За его нож, Сьюз, всю нашу деревню купить можно, с землей, скотом и всем хозяйством.

— Уж будто? — хмыкнула я.

— А то! Линнская сталь, азельдорская работа. У его милости Анегарда оружие похуже будет.

— Выходит, он из благородных?

— Навряд ли, — покачал головой Колин. — Как ты это себе представляешь, благородному господину нищего бродягу изображать? Обноски напялить ради королевской службы, чтоб, допустим, мятежника изобличить или планы врага разведать, — то еще полбеды. Но перед деревенскими лебезить? Руки себе вязать позволить?

Я представила, как выглядел бы обрядившийся в тряпье Анегард — и особенно, как бы он ответил на попытку парня вроде Рольфа допросить его, связать и отволочь на суд к барону! — и согласилась с Колином.

— Нет, Сьюз, он, видать, из наемников, да не последнего разбору — тех, что за службу золотом берут. Или шпион чей-то. Хотя, одно другому не мешает.

— Дерется здорово, — припомнила я. — Даже со связанными руками. Рэнси в нос дал...

— Рэнси? — оторопел Колин. — В нос?!

— Ногой, — я вздрогнула, вспомнив. — И в лес как сиганет... Если б не моим пояском связали... у него ведь еще и в сапогах ножи были.

— В сапогах?! Точно, наемник, — совсем уж уверенно кивнул трактирщик. — А я лопух, не догадался! Не-ет, Сьюз, у эдакого волка на дороге я бы стать не хотел.

— Вот и его милость Анегард сказал, повезло. Не про вас, мол, добыча...

Какое-то время мы шли молча.

— А нож с виду простой такой, — вздохнула я. — Вот пытаюсь вспомнить, и... ну обычный же!

— На то и расчет, — хмыкнул Колин.

— А как же ты узнал?

Колин подмигнул:

— Трактир держать — занятие хитрое, глаза на гостей требует верного. Да и не всегда я трактирщиком был...

— Бабушка, — спросила я вечером, покончив с рассказом о походе в замок, — а кем Колин раньше был? Ну, не всегда ж он трактир держал?

— Воевал вроде... Сьюз, как думаешь, одеяла брать?

— Да зачем тебе там свои одеяла? Нет, конечно, если Гарник на подводе приедет, так можно и одеяла, но... Ой, ба, ну что нас там, спать по-людски не уложат?! А где воевал? С бароном вместе или в наемниках?

— В наемниках, в охранниках... не знаю! Может, и с бароном. Дался он тебе, какая разница! Ой, а Злыдню-то, Злыдню?!

— Гвенде завтра отведу.

— Ох ты ж лапушка моя, Злыднюшка... Гвенда с нею как еще поладит...

Голос бабушки предательски задрожал. Я вздохнула: отдавать Злыдню в чужие руки и правда жаль.

— Договорюсь я с ней, ба... поладят.

— А может, с собой, а? Молочко-то, оно...

Я села рядом с бабушкой, обняла трясущиеся плечи:

— Не плачь. Хочешь ее с собой, значит, возьмем с собой. Все равно своими ногами побежит, она тебе не одеяла, места не запросит. А в замке авось не заругаются, найдут местечко для еще одной козы.

— Как уходить-то, — всхлипывала бабушка. — Прижились мы с тобой здесь, хозяйством обросли, все равно что с корнями выдираться. Ох, горюшко...

— Так вернемся же.

— Ты, девонька, войны не видела. Вернемся, а тут — пепелище. А нет, так разграблено все, а что не взято, то испохаблено. Весь-то дом с собой не унести...

Дом... мне вдруг и впрямь стало страшно, что вернемся — а его нет. Вот этого стола, за которым чаевничаем, принимаем гостей, разбираем травы. Жбана с квасом в углу, медного рукомойника, полки с расписными мисками. Накрытой лоскутным одеялом кровати, на которой я спала почти всю жизнь — уж сколько себя помню, точно. Сундука с нарядными рубахами, праздничной полосатой юбкой и зимним полушубком — невелико богатство, а все жаль. В таких сундуках, подумалось вдруг, деревенские девчонки собирают приданое. Только мне приданое без надобности, и вечера я провожу не за вышивкой и прочим рукоделием, а бабулину науку перенимая. Пришлую лекарку если кто и захочет за себя взять, так уж точно не ради сундука с добром или доли в отцовом наделе. Такая жена, как я, деревенскому мужику только в убыток: ни в поле помочь, ни на огороде, разве скотину обиходить... А лекарское дело хлопотное, времени берет изрядно. Какому мужу понравится, что жена одно в лес за травками бегает, да не всегда днем, бывает, и ночами? Вот и нет здесь для меня женихов...

В этот вечер мы так ничего и не собрали. Носами прохлюпали...

— Ладно, — сказала я, когда совсем уж стемнело, — завтра Гарник точно не появится, он сказал, приедет, когда Анегард вернется. Успеем. А может, еще и не будет никакой войны?

Бабушка только вздохнула в ответ.

Я долго сидела на кровати, завернувшись в одеяло и глядя в окно. Все думала, правда ли война может дойти до нас, и что будет тогда с нашим домом, и с деревней, и с теми людьми, кого я привыкла называть соседями. Ничего хорошего у меня не выходило, и заснула я в слезах.

А проснулась — в самый глухой час ночи — оттого, что показалось, будто кто-то меня зовет.

Я села, прислушалась. Нет, все тихо. Приснилось? Слишком уж ярко для сна...

Вспомнилось пробуждение в начале лета — той ночью, когда прилетела в наши края Зигмондова стая. По коже пробежал холодок. Я встала, подошла к окну.

Под окном стояла лошадь. Черный конь, теряющийся в ночной тьме.

Огрызок луны едва виднелся из-за туч, но все же я разглядела какой-то бесформенный груз на конской спине.

И этот зов... беззвучное отчаянное "помоги", не ко мне на самом деле, в никуда — или прямиком Звериной матери.

Я выбежала, даже не одевшись. Не знаю, что за дикое предчувствие стукнуло меня, но я совсем не удивилась, увидев в седле, бессильно упавшим на шею вороного, — Анегарда.

Разжать его смерзшиеся на гриве пальцы удалось не сразу.

— Слезайте, господин...

Обхватила, потянула на себя. Стащить с седла здоровенного парня, и при этом не уронить его и не упасть самой — не думала, что я на такое способна! Анегард был не вполне без чувств, но все же больше мешал мне, чем помогал. Спасибо, его вороной стоял как влитой, лишь раз или два переступил копытами, — хотя страх и беспокойство благородного скакуна обдавали меня ледяным ознобом, здорово мешая соображать.

Мы ввалились на кухню, и у меня отлегло от сердца: бабушка уже затеплила огонь и поставила греться воду.

— Как хорошо, — выдохнула я, — что ты проснулась.

— Что с ним?

— Не знаю...

Вдвоем мы кое-как усадили молодого барона на лавку. Он пробормотал что-то неразборчивое и окончательно провалился в обморок, навалившись грудью на стол, и бабушка вздохнула:

— Вот и хорошо, нам легче будет. Гляди, в него стреляли. — Из спины Анегарда торчали два глубоко ушедших толстых древка, и я ахнула, представив, что могла задеть их в темноте. — Иди-ка, девонька, перестели свою кровать. Его надо будет уложить и закутать хорошо. А здесь я без тебя управлюсь.

У нас хватало места для гостей — все-таки не халупа деревенская, а баронский охотничий домик! — но я ни на миг не удивилась бабушкиному выбору. В моей комнате даже при открытом окне тепло — ее греет задняя стенка печки; да и не дотащить нам Анегарда до гостевых комнат. И вообще, чем удобней мы его устроим, тем лучше. Я никогда еще не видела серьезных ран, но бабушка рассказывала, и сейчас мне было страшно. Если я правильно понимаю, поставить Анегарда на ноги будет ой как непросто...

Вернувшись на кухню, я поняла, что бабушка не зря меня отослала. При виде окровавленной одежды и на глазах промокающих алым повязок у меня подогнулись колени. Надо же, вроде никогда крови не боялась...

— Приготовила? — отрывисто спросила бабушка. — Берись, поведем.

Кухню наполнял аромат заваренных трав — кровохлебка, девятижильник и что-то еще, чего я не смогла определить. Я глубоко вдохнула, успокаиваясь. Все будет хорошо. Сама бы я не справилась, но бабушка... бабушка его вылечит, и сомневаться нечего!

Подхватив с двух сторон, мы кое-как дотащили молодого господина до кровати.

— Еще подушку, — скомандовала бабушка. — Повыше надо устроить, ему дышать тяжело будет.

Анегард очнулся на миг, напрягся. Безумный взгляд метнулся по нашим лицам, молодой барон хотел, кажется, что-то сказать, но снова потерял сознание.

— Травка настоится, поить будешь, — говорила бабушка, укутывая раненого моим одеялом. — Оденься пока, коня его глянь. Дела неважные, Сьюз, с такими ранами всяко повернуться может. Придется тебе завтра в деревню сбегать, пусть Рольф в замок скачет...

Как во сне, я стянула ночную рубашку. Белая ткань измазалась кровью, и я с трудом подавила рыдания. Оделась, вышла к вороному. Чудо, он оказался цел. Только дрожал крупной дрожью и весь был в мыле, словно на галопе от самого Оверте сюда летел. Я завела его в сарай к Злыдне, расседлала, путаясь дрожащими пальцами в пряжках и ремешках. И все-таки расплакалась, уткнувшись лицом в гриву. Вороной переступал ногами, фыркал беспокойно, Злыдня возмущенно орала, взбудораженные Серый и Рэнси крутились у моих ног, а я могла думать только об одном: война все-таки пришла к нам. И первым поразила того, кто должен был нас всех защитить.

Я умылась у колодца: не хотела зареванной показываться. Могла бы не волноваться — кухня была пуста. Ну да, бабушка сидит, наверное, с Анегардом...

На столе валялись две коротких стрелы, измазанных кровью, на лавке — пояс, камзол и рубаха молодого барона. Кровавые пятна расцветили пол и лавку, и я подумала: отмыть бы, пока не засохли. Но сил на уборку совсем не осталось.

Рэнси ткнулся мордой мне в колени, заскулил жалобно.

— Да, — я погладила черную лобастую голову, — ты понимаешь... с хозяином беда... что-то будет, Рэнси...

Снова подступили слезы, и я злобно прикусила пальцы. Хватит уже реветь! Слезами Анегарда не вылечить, и нам всем не помочь, и даже Гарника не дозваться.

Гарника...

Имя капитана отозвалось эхом недавнего воспоминания, моим собственным, но словно чужим голосом: "Рэнси, идем Гарника искать!"

А следом — давним, почти позабытым Анегардовым: "Он дорогу найдет"...

— Рэнси, — прошептала я.

Анегардова пояса как раз хватило обернуть два раза вокруг могучей шеи пса. Я затянула пряжку, провела ладонью под ремнем, проверяя, не туго ли. Рэнси недовольно дергал головой, пришлось его успокаивать, а это не так-то легко, когда у самой поджилки трясутся...

В кармане камзола обнаружился платок. Тонкий, с вышитым в уголке алым медведем Лотаров... как бы ни тот самый, которым Анегард мне слезы вытирал...

Намочила в не успевшей высохнуть крови, привязала к получившемуся ошейнику.

— Рэнси, хороший мой... Ищи Гарника... приведи нам помощь, Рэнси!

Я вызвала в памяти понятный псу образ Гарника — запах кожи, металла, коней и чего-то еще, неопределимого для человека, но явственного для собаки. Не отвлекайся, Сьюз... Не трясись, успокойся, иначе пес тебя не поймет!

Найди Гарника, Рэнси... беги в замок и найди Гарника!..

Я повторяла и повторяла, и вслушивалась изо всех сил, ловя ответ. Смутные образы: лес, тропа, замок, двор казармы, ладонь капитана, пахнущая сталью и конским потом... Готовность: бежать, найти, позвать. Умница мой...

Давай, Рэнси, беги!

Гарник поймет, не может не понять.

Бабушка встретила меня тревожным взглядом.

— Все хорошо, — сказала я. — Рэнси в замок отправила.

— Садись, — бабуля встала, уступая мне место. — Пойду питье заварю.

— Как он?

— Скоро очнется. Шевелиться не давай, говорить... эх, да разве ему рот заткнешь! А не надо ему говорить, нельзя... Так и скажешь, девонька, если жить хочет, пусть молчит и лежит смирно.

Усаживаясь на низкую табуретку рядом с кроватью, я думала, что прекрасно обошлась бы без наглядного урока по лечению боевых ран. Особенно если учиться предстоит на нашем Анегарде.

Пока я устраивала вороного, разливала слезы и налаживала Рэнси в дорогу, бабуля похозяйничала в моей комнате. Передвинула сундук ближе к кровати, на его широкую крышку поставила свечу. Закрыла окно ставнем: это я люблю спать под шорохи и лунный свет, а раненому ни к чему ночная стынь. Вроде мелочи, но комната сразу стала... нет, не чужой, — но и не моей. И потому его милость Анегард в моей кровати ничуть не казался... неподобающим, всплыло в памяти господское словечко. Я лишь мельком удивилась, как мысли о таком могли забрести мне в голову, и тут же забыла о них.