Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Снов? Ему вспомнился сон, посетивший его в короткие тени забвения в седле. Как черепки разбитого кувшина, куски сна лежали в его памяти, фрагментами затейливого узора, никак не складывавшегося в целую картину. Чтобы увидеть узор и разгадать его, необходимо склеить кувшин. Обрывки сна прерывались памятью о вспорхнувшей из-под копыт птице или испуганном зайце. Невозможно было представить начальную форму кувшина, невозможно было понять смысл сновидения. Ему снились то Сабе, то Кара-нойон, то сам Великий Хан. Но, только появившись, они тут же исчезали, не успев ничего сказать или сделать. То, вдруг, виделись пирамиды отрубленных голов; то одна отрубленная голова — его собственная, которую он держал под мышкой; то испуганный табун вороных коней; то взмывшая в высь стая воронов с ночного поля после битвы; то черный свиток послания, все время сворачивавшийся, несмотря на все усилия Кутха развернуть его сжимавшийся, скукоживающийся. И странное чувство овладело им: когда свиток свернется до конца — он умрет, прочитав все неведомые знаки судьбы на свитке.
Черный воин закрыл глаза, пытаясь сложить из обрывков или песню, в которой всегда есть смысл прошлого или предсказание будущего. Для этого надо увидеть все картинки перед глазами — сразу увидеть и прочесть, как читается узор на степном ковре, где записаны символами бегущих волн узоров старинные легенды.
Постепенно видения ожили. Кутх понял: он вновь видит прошлый сон, хоть не в седле, а на толстых коврах юрты, где не слышно звуков, особенно храпа, только неслышные чьи-то шаги, шаги войлочных подошв по толстому слою ковров.
Кутх открыл глаза, но ничего не увидел, кроме мрака и еще чего-то более черного, разрастающегося и надвигающегося на него. Воин выбросил руки вперед — они уперлись во что-то мягкое. Бархатистая мгла накатилась на него, начала душить. Воздух стал липким — немного его осталось только в легких. На грудь Кутха легла небывалая тяжесть, выдавливая из груди его остатки воздуха. Кутх ощупал руками эту напасть: то был человек.
Кулаки воина сжались, ударили по пояснице того человека и отскочили войлочными мячиками. Воздух в легких метался, как зверь в норе, где забили все выходы. Перед глазами заплясали белые искры, разошлись белые круги.
"Если не вывернутся сейчас же, то все!"
Напряг Кутх все силы, схватил человека за ляжку, сжал, что было мочи кулак и потянул в сторону. Раздался тихий вой, тело над ним подалось за его рукой, что дало Кутху возможность просунуть ладонь межу ног душителя, ухватить за козлиную плоть и дернуть. Человек наверху завизжал, задергался, схватился обеими руками за руку, защемившими его елду.
Черный воин сбросил с лица подушку, глотнул воздух. Белые круги, уже переходившие в смутные видения иного мира, рассыпались, уступив место радужным всполохам. Чуть отдышавшись, Кутх наотмашь ударил ладонью, сложенной чашкой, в то место во тьме, где должна была находиться голова врага. Стоялый воздух всколыхнул мощный шлепок. Неудачливый душитель отлетел в темноту.
Юрта осветилась горящим головешками, выхваченными из костра. Багровые отсветы выхватили из тьмы лица воинов-баскаков, вбежавших на крик.
Кутх зажмурился, но тут же раскрыл и прищурил глаза, силясь рассмотреть корчащегося на ковре человека.
— Кикре!.. Вяжите бунтовщика, посмевшего поднять руку на гонца к Великому Хану.
Но Кикре завопил, будто ужаленная змеей крыса.
— Хватайте его! Он хотел учинить мужеложство. Закон Великого Хана требуют придать его немедленной смерти. Сабе-зайсан приказал казнить всякого просто за устное предложение! Взять его! Исполняйте приказ Великого Хана и Сабе-зайсана!
— Ах ты, крыса, тать! Тебе мало головы Ыпташа, и меня хотел умертвить, самому стать гонцом к Великому. Про меня же сказать: "Опился вина Кутх, умер во сне". Теперь клевещешь, расправы на до мной хочешь.
— Воины мои, хватайте этого человека!
— Остановитесь. Есть у вас хоть пылинка разума? Какое еще, к собачьим хвостам, мужеложство, если он наг, я же одет.
В затуманенных похмельем глазах баскаков, затеплилась искра здравого смыла, но разгореться в костер так и не смогла. Кутх перешел к решительным действиям: выхватил из-за пазухи пайзу, сунул ее под нос ничего не понимающим войнам.
— Кто посмеет поднять на меня руку, будет казнен! Даже если я совершу преступление, послать на казнь меня может только Великий Хан! Поскольку меня знает он лично!
Увидев перед собой грозный знак, сочетаемый со страшными словами и великими титулами, воины отпрянули от гонца и начали бочком подбираться к Кикре. Тот встал на колени, зажал в руках ковер, словно прикрывая им свою наготу. Воины медленно подкрались к нему, остановились, будто ожидая команды, но, не услышав ее, кинулись на своего предводителя, схватили и выволокли за ноги визжащего, стучащего ладонями по коврам из юрты.
Кутх вышел за ним.
— Стойте! Его следует предать казни, но тогда имя Ханского посланца может быть замарано! Пусть нас рассудит Великое Небо!
— Да будет так! — согласился Кикре.
Им подвели коней, дали плетки.
Кутх обнажился до пояса, Кикре был и так наг — только кушаком обвязал живот. Противники зажали в зубах плети похожие на большие крысиные хвосты, принялись съезжаться.
Кутх оценивал противника: "Грузен, потен — руки будут соскальзывать. За волосы не ухватишь — лыс. Испуган, нравом паскуден — будет драться за жизнь со всей серьезностью, без достоинства, подло".
Кутх улыбнулся. Зная, что улыбка его не видна противнику, черный воин приставил к ушам раскрытые ладони и помахал ими. Кикре выпрямился в седле, вытаращился на посланца к Хану, совершенно озадаченный его манерой бороться.
Кутх не замедлил этим воспользоваться — ткнул кобылу пятками в бока, подскочил к толстяку, схватил за кушак, рывком на себя дернул. Тот, было, поддался, но все же сумел удержаться в седле — уперся левой рукой в шею коня своего и ни с места. Правой рукой обхватил Кикре шею Кутха, согнул руку в локте, сжал кулак, стал медленно тянуть на себя. Медленно, но сильно. От натуги даруга сопел, покраснел весь. Кутх увидел это сопящее лицо, еще раз улыбнулся. Улыбнулся глазами, слыша похрустывание хрящей в своей шее. Мотнул Кутх головой вперед — вниз и уже внизу помотал головой в разные стороны. Хлыст камчи несколько раз легонько тронул бок коня даруга, отчего тот переступил с ноги на ногу, повернул голову. Рука даруга соскользнула с шеи коня. Толстяк и без того сильно дернулся назад, а тут еще рука соскользнула, конь ступил. Кикре почувствовал, как уходит из-под широкого его зада конский круп. Стал судорожно перебирать воздух руками, пытаясь вновь схватить Кутха.
Кутх нагнулся еще ниже, уперся головой в мягкий, гуляющий как трясина под ногой, живот Кикре, руки спустил вниз. Левой подхватил ступню даруга, правую подвел под коленку его, головой сильно боднул вперед и резко распрямился в седле. Кикре полетел с лошади вверх тормашками.
Кутх выхватил изо рта плеть, стегнул вражеского коня, отчего тот пошел вскачь на едва успевшую расступиться толпу баскаков. Как только преграда между ним и повергнутым на пыльную землю майдана врагом исчезла, Кутх вороном спрыгнул на распростертого Кикре, придавил испуганного врага к земле, плеткой скрутил за спиной его руки выше локтей.
— Огня! — приказал он.
В свете факелов, разглядел потерянную врагом плетку, поднял ее и обхватил ноги Кикре выше колен.
— Аркан!
Ему кинули аркан. Пропустив его петли между рук и ног жертвы, обвязав ручки плеток бело-черной веревкой, Кутх стянул свободные концы еще одним узлом. Даруга лежал на своем округлом животе, тяжелыми судорожными глотками хватая воздух — он задыхался. Руки его оказались притянуты к ногам, лицо обращено к своим бывшим воинам. Он закрыл глаза.
Кутх прошелся по кругу, вытянул из-за пояса у молчащего баскака еще одну камчу, вернулся к Кикре и несколько раз сильно стегнул того. Кожа на теле даруга треснула. Не стерпев боли, Кикре застонал. Нагнулся к его уху Кутх и тихо произнес.
— Тебе не хватало на пиру моих шуток? Пир еще не кончился. Знай же, жирная мышь, мнящая себя змеей: погиб Гуймак, именно эту весть я везу Великому Хану! За известие меня ждет казнь, но я все равно еду. Ты не того хотел укусить, змей вонючий. Так подавись же теперь своим ядом!
Кутх весело расхохотался. Смех этот подхватили воины, Кикре истошно и протяжно завыл, будто волк которому хребет переломили.
Так он кричал, когда Кутх поволок даругу к коновязи, когда подвесил того тюком на толстую перекладину, когда вставил древко камчи в узел аркана. Кричал не умокая, когда стал Кутх начал вращать ее, когда веревка натянулась, запела бубном, стягивая конечности вместе. Кричал, когда вывернулись плечи, разорвав сухожилия, хрупнули суставы таза, лопнула под мышками кожа. Он выл, а воины его смеялись и не могли остановиться.
Даже когда затрещали позвонки, когда хлынуло через рот наружу все съеденное и выпитое накануне, а собранное в кишках выдавилось из широкого зада светлой жижей, когда зазвенели лопающиеся хрящи, вывернутые лопатки прорезали кожу на спине и вылезли наружу вместе с разорванным мясом и жилами, даже тогда не смолк вой отчаяния даруги и дурацкий смех баскаков.
Только когда пробежал треск раздавленных в песок позвонков, когда красное лицо даруга побелело, по телу пробежали судороги, когда изо рта вылез язык, выпучились глаза, крик оборвался, утонул во всеобщем молчании, где слышно было только шипение и треск огня факелов.
Кутх отпустил плетку — она завертелось веретеном, скоро остановившим свое вращение, грустно покачиваясь. Черный воин дернул узел — тело Кикре распрямилось, по нему еще пробегали судороги, будто невидимая стая грызунов сновала под кожей. Тело белым мешком застыло на коновязи. Бритая голова обвисла навсегда.
Кутх выпутал свою камчу с ручкой черного дерева, несколько раз хлестнул ею воздух, убрал за пояс.
Ему подвели коня с привязанной к нему кобылой.
— Отрубите ему голову, — небрежно бросил гонец, легко вскакивая в седло. — Сотник, ты сделаешь это! Не хочу марать свой меч гнилой кровью. Ха-ха!! Еще заржавеет.
Белый — Гахай.
Это была всего-навсего легкая бледность испуга. Приглядевшись, Цаган понял, что кожа незнакомца бела от рождения, как у Ак-нойона. Глаза пришельца были круглы, губы красны, как у девицы. Одеждой ему служил толстый тканый балахон серого цвета с серым же башлыком-капюшоном. Что-то подсказало Цагану, что перед ним кам неизвестного ему народа.
— Я — Цаган-батр, воин Великого Хана! — крикнул ему надменный белый воин, занятый вычищением древка топорика от комков волчьего мозга пучком сухой травы.
— Что?
"Он еще и глуховат".
— Я громко сказал. Назови свое имя и прочти свое заклинание в память погибших братьев.
— Кого?
— Твоя речь состоит из одних вопросов. Попроси прощения у погибших братьев моих — волков, убитых мною во спасение твоей невежественной шкуры.
Испуганное лицо незнакомца выразило полное недоумение. Очевидно, слова Цагана показались ему несусветной нелепицей.
— Впору снять с них шкуры, а не молиться за их души.
То был искаженный язык Великой Степи, но с очень растянутыми и певучими интонациями. Видимо, человек этот пришел с самого дальнего ее края.
— Все люди Степи ведут свой род от единого с волками предка. Даже убивая волка, мы помним — он наш брат. Ты не слышал про это? Ладно, едем! Как бы братья мои — волки, не решили посчитаться за своих соплеменников, а волчица начать кровную месть за мужа своего.
Воин прыжком оказался в седле, схватил коня-великана за узду и помчался по лесу, бросая косые взгляды на чудаковатого кама, сложившего руки перед грудью и шептавшего заклинания на чужом языке.
Скоро они выехали из леса на желтые холмы, тянущиеся вперед на полдня пути. Здесь воин решил сделать небольшую передышку, заодно получше познакомиться с чудным чужеземцем.
— Если ты не бросишь ворожбу, я сейчас немного покамлаю над твоей бритой башкой топориком. Порчу наводишь?
— О, нет! Благодарю Всевышнего внемление моим мольбам и ниспослание Вашей Милости во чудесное избавление раба божьего от напасти.
— Твой разум мутен, странник, как река в песках, если ты думаешь, будто меня кто-то подослал. Что ты делаешь во владениях Великого Хана? Куда едешь? Как твое имя?
— Имя мое есть Андриан. Направляю стопы свои к Великому Хану, пребывая посланцем от царя царей, великого Папы.
— Речь твоя туманна. Какие вести ты везешь?
— Хвала Господу, везу Радостную весть.
"Вот так, так! Он почти опередил меня. Много ж времени я проблуждал в лесу".
— Откуда ты едешь? Где царство царя царей?
— Царство святейшего Папы — все пределы земные. Пребывает же Святейший далеко на Закате. А путь мой длился два года.
— Почему ты едешь один? Такой путь непросто пройти без провожатых. Или ты воистину великий воин?
— Спутники мои частью отдали Богу душу, частью отстали, снедаемые недугом. Моего последнего провожатого убили дикие звери, происками Нечистого насланные на нас.
— В это время дикие звери к человеку не подходят — подальше держаться. Довольно им в степи более легкой добычи. Чем обидели вы дикого зверя?
— Миссия наша миром повенчана, не имели мы оружия промеж себя, лишь божье благословение. Звери же посланы были нам во испытание. Последнее испытание...
— Звери мудры. Чуют беззащитных дураков или... трусов. Ты посол?
— И посол тоже.
— И шаман?
— О, нет. Я святое лицо, сын мой.
— Я не твой сын. Как без помощи ведовства ты смог проникнуть так далеко? Это оружье твое? Короткий не точеный кинжал на шее. Или это шаманский посох?
— То символ моей веры. Путь мой — скромного служителя святого дела, проложен по велению Господа: идти прямоходной дорогой все время на Восход, подставляя лицо зимнему ветру, что дует из сердца ваших пустынь до наших гор у моря.
В пути ветер изъел меня до костей. Может этот упорный ветер гонит ваши орды, словно перекати-поле, в наши земли вот уже тысячу лет? Господь призвал меня образумить ваши народы, окрестив их в праведную веру.
— Ветер — дыхание Неба. Можем ли не слушать своего отца?
"Про ветер и перекати-поле чужеродный шаман завернул хитро. Если думать вслед за ветром его мысли, то получается, что иноземец пришел, чтобы обратить нас в веру свою, чтобы не приходила в наши головы мысль совершать нашествия на единоверцев. Чудно это, ведь мы всю жизнь воюем с единоверцами, поскольку все веры едины в своем Отце — Тенгри. Надо лучше распознать его веру. Может, их уст его слышны одни слова — слова хитрости, а правдивое слово спрятано под языком?"
— Только въехали мы в осень, как ветер задул нам вбок. Думали повернуть на юг, но караул у реки указал этот путь. Сказали: до Харахорона близко, там Великий Хан. Так и рекли: "Езжайте прямо по караванной тропе не сворачивая, доберитесь до почтовой станции, там вас сами почтари к Хану доставят. Только никуда не сворачивайте под страхом смерти". Непонятно, причем здесь смерть? Может, Ваша Милость соизволит...
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |