Будни директора школы

— Так вы же говорили, что была одна сторона справедливая — Сербия!

— Предположим. А Россия?

— Она же за Сербию!

— Ага. А Франция за Россию, Англия — за Францию, Америка — за Англию... Тянут-потянут... Я вот тебе скажу, как историк историку...

— Хы-ы-ы... Я — историк?

— А как же! Мы все — историки. Мы все исследуем и изучаем историю А не зная истории — как понять то, что творится? Так вот, как историк — историку. Любое государство есть несправедливое государство. Любое. Следовательно, любая война между государствами — есть война несправедливая.

Они помолчали, переглядываясь.

— Это вы что, и наше государство...

— Я сказал: лю-бо-е.

— А вы не боитесь?

— Чего? Это не мои слова, это классиков слова. Государство — это аппарат принуждения, насилия одного класса над другим. Это армия, полиция, суд... Это налоги, когда у тебя отбирают твое, заработанное. Государство создает законы, которые ущемляют твои права. Не бывает законов, расширяющих права. Есть только те, что права ущемляют. Просто в одном государстве один класс давит на другой, в другом — наоборот, этот на тех.

— А чего тогда те — терпят?

— А потому что государство с армией и с полицией. А вот когда армия-полиция слабы — вот тогда и возникают гражданские войны. Они — между классами. Между теми, что правят, и теми, что править хотят. То есть, понимаете, брат на брата — это просто описание, как оно происходит. Потому что свои бьются со своими. А на самом деле — война за власть. И люди становятся на ту или на иную сторону. Вот брат на брата и выходит...

— Это как у Шолохова...

— Вот, кстати. Точно. Как у Шолохова. Еще и мечется такой человечек. То к одним — вроде, свои. То к другим — и там свои... А в итоге? В итоге — новое государство. И опять несправедливое.

— Так у нас уже гражданская война, да?

— Нет, у нас войны гражданской нет. Ну, я же сказал: межклассовая она, понятно? Ну, какие классы сейчас борются за власть?

— А вот же, в Литве...

— Разве это конфликт классовый? Это конфликт национальный.

— А какая разница-то? Стреляют все равно...

— Уф-ф-ф... Какая разница... Стреляют. Да, стреляют и там, и там. Но вот, смотри. Вернемся в историю. В революцию и в гражданскую войну. Огрубляя если, то крестьяне и рабочие с одной стороны — независимо от национальности, и буржуи — с другой. Вот, огромная Россия. Многонациональная. А конфликт основной не между нациями отдельными, а между теми, кто правит, и теми, кто работает руками. Вот — гражданская война. А теперь вспомним хоть 1921-й.

— А что там?

— Напомните мне сами.

Задумались, листнули книжки.

— Это вы про Кавказ, что ли? Про Грузию?

— Ну?

— А там что... Ну, войска...

— Скажите, это — гражданская война?

— Наверное, нет.

— Именно. Нет. И сегодня конфликты начались вокруг и около — на национальной почве. Государство слабеет, национальные окраины богатеют и становятся самостоятельнее, и им уже не нужно это государство. Они уже и сами — с усами. У них растет национальное самосознание и появляется чувство ущемленности, задавленности этим большим и неповоротливым государством.

— А что же делать?

— А то, что Ленин предлагал.

— Это как?

— А вот так: отпустить, говорил.

— Что, совсем? Прямо вот Ленин так говорил?

— Ох, ребята, ну, почитайте вы сами о национальном вопросе. Это уже так зажевано-пережевано. Он говорил о том, что большая нация, русские, должны особо терпимо относиться к нациям малым. Он говорил, что нельзя никого принуждать. Что лучше отпустить... Кстати, вы знаете, что Финляндия — это как раз благодаря Ленину появилась?

— Вы рассказывали.

— Вот и сейчас. Нельзя танки. Нельзя. Надо уступать. Надо понимать, что большая нация всегда виновата. Это как старший и младший. Вот подрос младший, стал самостоятельным, а старший все его за ручку водит. Тот уж и вырывается, и пинать начинает. Кто прав, кто виноват здесь будет?

— Так вы считаете, уступить?

— Это не я. Ленин так говорил. А он был очень умным политиком.

...

Поздно вечером директор устало шел домой, думая об ужине, о завтрашнем рабочем дне, о своих "историках", только что разбежавшихся по домам. Хорошие ребята. Что-то с ними будет?

Шел февраль 1991 года.

Время

— У меня книжка есть полезная по тайм-менеджменту. Дать тебе?

— Нафиг мне эти китайцы, японцы и прочие таиландцы? — пробормотал директор школы. Он отчетливо услышал незнакомое слово "тайменеджмент" и пришел к логичному выводу, что опять что-то о нетрадиционной медицине, йоге и прочих прелестях Юго-Восточной Азии, раз "тай"...

— Ну, как хочешь..., — бывшая коллега с разочарованием перевела разговор на другую тему, о том, как вообще трудно сейчас работать с коллективом. С любым. Даже с малым.

— Ага, — подтвердил директор школы. — А у меня семьдесят пять.

— Ого! А учеников?

— С филиалом если, то под тысяча двести получается.

— И что, всех знаешь?

— Ну, всех — не всех... Но в лицо узнаю. А старшеклассников — всех, пожалуй.

— Как только времени тебе на всех хватает?

Как хватает, как хватает... Не хватает. В первые дни и недели директор выходил из дома в полвосьмого утра и возвращался в десять — пол одиннадцатого ночи. Какие там уроки? Потом вспоминал, как вел самые первые, какие делал ляпы — самому стыдно было. А куда деваться, раз на подготовку — только ночь?

Кто-то из старых горкомовских товарищей посоветовал записывать все подробно. Не только график краткий, когда в настольном календаре отмечаешь, что в десять встреча с тем-то, в одиннадцать подойдет завуч, в час разговор с хулиганами, в два — с техничками. Нет, именно подробно. Планирование — это само собой, но тут же надо еще и найти, куда время девается. А то еле приходишь домой, спишь без задних ног, в выходной подняться с постели не можешь... А ничего, вроде и не сделано. Вот если просто посчитать потраченное время и прикинуть, что выполнено, так, вроде, ничего и не было. Куда все девается?

Ну, вот, кроме фамилий учителей, кроме выписок из служебных документов, кроме цитат из сочинений ли устных ответов старшеклассников, кроме таблички со средними оценками, которую сам себе придумал и поглядывал в нее регулярно, дополнял... Зачем такая табличка? А вот, стекла когда побили — очень она пригодилась. Там сразу было видно, что не за оценки, не за двойки мстят, а за какую-то конкретную обиду. Потому что вон в том классе двоек больше, и в том — больше, и вот здесь средняя ниже, а стекла — целые, и замки в дверях не ломаются. Есть повод подумать.

Да, так вот, кроме всего этого, нужного такого, отделил директор школы полтетради и стал записывать подробно, что и как делал, с указанием времени, потраченного на это. Куда-то же девались эти 12-14 часов ежедневно?

Куда-то, ага.

Все — в болтовню уходит. Все время — в болтовню. Ну, уроки легко считать. 45 минут — вот и урок. Два урока провел — полтора часа, так и запишем. Вернее, час сорок пять, потому что куда денешь эту перемену? Там, в классе, с учениками и просидел.

А вот такое вдруг?

Постучалась учительница. Что? Да просто поговорить с новым директором. В курс ввести. И вводила в курс три с лишним часа. Он уже и по телефону разговаривал, и книгу приказов оформлял, и записи к урокам готовил... А она все говорила и говорила — знакомила с обстановкой и расстановкой. Все плохие. Администрация — хорошая. Понятное дело...

— Ну, что ей было надо? — ворвались вдвоем завучи, когда она ушла.

— Что надо, что надо... Даже записать ничего не могу об этой беседе. Все плохие. Все у нас плохие, ясно? Одни мы с вами хорошие, администраторы. Ну, и она сама еще, наверное, потому что честно нам это в лицо говорит.

— Вот же стерва, а? — переглянулись завучи. — Мы уже хорошие, да? А что она говорила....

Но директор уже прихлопнул ладонью по столу, встал и погнал их по этажам. И сам пошел. Полчаса. Обход школы. Минимум три раза в день — всю школу. Все этажи. Все закутки. Вот и еще полтора-два часа пролетели.

Так, беседа с завучем по внешкольной работе по поводу тех, кто у нас стоит на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. Час.

Привели двух хулиганов. Не дают учиться, срывают уроки. Учительницу отправил домой, с этими сидел опять час. Вроде, поняли что-то. Но надо записать, что разговор был и что они пообещали. Потом им же ткнуть в нос, что мужики обещание держат, если что.

В восьмых классах родительские собрания. Зовут поприсутствовать и освятить авторитетом. Полтора часа как не было.

Темнеет уже на улице. Звонок телефонный. Гороно. Полчаса объяснял и отбивался. Записал в тетрадку.

Стук в дверь.

О! Мои пришли об истории и философии поговорить. Кружок такой. Два часа.

Уф... Взмок. Рубашку — в стирку, как дойду.

Пора закрывать двери и гнать всех из школы.

Так, завтра опять весь день расписан поминутно. Сократить время на болтовню. ...И сказать завучам, чтобы не подпускали больше ту "стукачку"! Она уже все сказала, что могла, хватит! Вот и время высвободится для других бесед. Надо по классам пройти, по кабинетам. Там, на месте поговорить потихоньку с учителями. Особенно с молодыми. Сразу после уроков.

Эх...

А еще надо готовиться к своим урокам. Чтобы не позориться.

Что там выходит? Опять четырнадцать часов?

Мелочь

— Ой, извините, снова ошибся. Это шестнадцатый?

— Семнадцатый. Вам — рядом.

Директор школы под смех учеников аккуратно прикрыл за собой дверь и дернулся в соседний класс. Уже год в этой школе, а все никак не мог запомнить, где и что. Просто смешно, действительно.

После уроков, когда всё затихло и в школе стало пустынно и пыльно, он снова прошел по всем этажам. Длинные коридоры. По одной стороне — окна, по другой — одинаковые двери обитые рейкой и выкрашенные в голубой цвет. На втором этаже под оргстеклом расписание: у такого-то класса в 9.30 урок в кабинете номер 22. А где этот — 22? Директор школы еще раз выглянул в коридор, где были кабинеты русского языка и литературы: все двери были совершенно одинаковы.

— А как же маленьким? И просто — неудобно же это!

— Бросьте вы, — меланхолично отвечала завуч. — Все давно привыкли. И вы привыкнете.

— Но подумайте: приходят родители, скажем. И куда им бежать?

— Плохие родители, если не знают, где их кабинет!

— И все же...

— Да, ладно вам! Тоже, проблему нашли! Будто и без того не о чем в школе администрации думать!

Однако директор спускался в свой кабинет в задумчивости и озадаченности. Перед дверями замер. А этот вот — какой номер? Ну, если там ремонт или кого позвать в кабинет, то просто — в кабинет директора? А рядом? К завучу? А вон тот, на первом этаже в углу? Нет, так нельзя.

На следующее утро завхоз с техпаспортом в руке и карандашом в другой ходил по этажам и рисовал цифры, сверяясь с планом, на каждой двери. Всего кабинетов оказалось гораздо больше, чем упоминалось в расписании. И их тоже надо было как-то обозначить. Еще неделя ушла на создание таблицы, где все кабинеты получили не только номер, но и название: "Кабинет русского языка и литературы", "Кабинет истории", "Кабинет химии"...

Через месяц в школу пришла посылка. Вернее сразу три. В один ящик все не поместилось. Директор с завхозом после уроков отдирали верхнюю крышку, разворачивали новенькие синие таблички с белыми буквами, выдавали каждому учителю под роспись:

— Так. Вам, получите, номер 9, "Кабинет биологии".

— Но у меня же был седьмой номер!

— У вас не было никакого, извините. А теперь — есть. Номер привинчиваем вверху. Под ним — название кабинета.

некоторые учителя заявляли, что в их обязанности не входит привинчивать себе на дверь табличку. Тогда это делал завхоз или сам директор, которому, при его росте, это было удобнее всего. Без споров и разъяснений. Просто — не можешь? Поможем.

С понедельника в тех же коридорах как будто посветлело. Яркими пятнами на каждой двери появились номера и таблички. Ученики группами ходили от двери к двери и тыкали пальцами в надписи, пихаясь локтями. Изменить расписание, исправив номера кабинетов, было минутным делом.

— Ну, что, хуже стало?

— Почему хуже? Лучше...

— Так что же вы...

— А нам денег не давали. Вам вот дали.

— Что значит — не давали денег? — начал заводиться директор. — Значит, на бюст Ленина, что валяется в актовом зале, бешеные суммы нашлись, а для дела копейки не давали? Что вы мне сказки-то рассказываете?

— Ну, мы на бюст заявку писали, просили...

— Лучше бы на номера попросили. И на мел. Кстати, скоро посылка придет с хорошим мелом. Как раз оттуда, где этот мел чуть не под ногами. Так вы тот мел — только математикам и русистам. Денег им не давали... Так, просить надо было!

Директор школы после звонка вышел в коридор, прошел по школе. Ну вот, все в порядке. И ясно, кому и куда идти. А дел-то было, а разговоров!

Директор обязан

— Вы должны, — завуч сурово смотрела в глаза директора школы. — Вы — директор. Вы просто не можете не быть там.

И вот теперь директор школы стоял у своего подъезда. Мысли его текли беспорядочно и разрозненно. Он не знал, что ему делать в следующую минуту: подняться к себе домой и пообедать или вернуться в школу? Или все же пройти дальше, вперед, через сквер и квартал вверх по дороге — к тому дому, куда идти ему очень не хотелось. Но идти было надо.

В прошлом году уже было что-то подобное. Но там все обошлось проще и легче. Да и работал он тогда совсем немного, еще не знал никого...

История была нехорошая. Ночью по дороге домой с городской дискотеки его семиклассницу сбила машина. Насмерть. Сразу. Переехала и умчалась в ночь. А возле тела осталась кучка друзей и подруг, с кем она бегала на танцы. Проверки — пустяк. Все было выполнено и заполнено. И то, что детей инструктировали, как по дорогам ходить, было записано в журнале. И дата там была правильная. Выговор? Че-пу-ха. Выговор директору — это как медаль. Главное, чтобы учителей таскать не стали. А вот потом...

Потом он отпустил с уроков ее класс, и тот пошел на похороны. Еще неделю они ходили в школу какими-то тихими и пришибленными. И только после каникул как будто вздохнули свободно, как будто забыли все.

А теперь так просто не пройдет...

Она болела давно. Давно и тяжело. Но как-то за каникулы, за отпуск, после больницы снова вставала и шла в класс. И наоборот, даже как-то свежее выглядела после изнурительной ежедневной школьной работы. Нагрузку? Полную! Классы? Все, все давайте! И работала, работала, работала. И язвила, плевалась ядом, как змея, "кусала" администрацию и других учителей, которые, как казалось ей, работают не так.

В этом году она не вышла в сентябре. Перезвонила, что приболела, что не может, но чтобы ее со счетов не списывали, потому что она вот-вот подлечится и выйдет на работу. К ней в гости сходили ее ученики и вернулись нахмуренные. Старшеклассники. Они уже понимают. К ней сходили от профсоюза. И подруги просто так сходили. И директору очень быстро сообщили, что не выйдет она. Всё уже.