Неблагодать

— -

— Идём, идём, — шепча, подсказывал Син.

Он бормотал невнятно, будучи не так пьян, чтобы нарушить воплями тишину ночи. Гера льнула к Трауну, который накинул свой плащ ей на плечи и приобнял её рукой. Вслед за Сином они взошли на террасу на крыше. Пронизывающий зимний ветер немного ослаб, когда они опустились рядом с Сином на колени. С некоторой нерешительностью к ним присоединились и слуги; Сурта в сопровождении Верака несла ящик со свечами, за ней спешили Тешити и её дочь Тембе, а замыкал процессию садовник Добран, пожилой миралука, торжественно-мрачный.

Обитатели дома расселись полукругом, и все взгляды обратились к Трауну. Сначала он будто не замечал. Он неотрывно глядел на далёкие звёзды, а на лице лежало спокойствие и некая трудноуловимая тень. В дымке выпивки и веселья было уже не вспомнить, кто предложил церемонию — даже Гера, не пившая ничего крепче сока, сейчас не сказала бы точно. Но все здесь смотрели на Трауна как на лидера, и он в итоге сделал первый ход.

Достал свечу из открытого ящика. Неокрашенная, кривоватая и грубая, она вовсе не походила на свечи, которые Гере доводилось раньше видеть в ритуалах. Траун молча протянул ей свечу — тяжёлая, неровная; ладонь почувствовала вес.

Cвеча лежала в ладони Геры, давила на душу. Траун вынимал другие и передавал по кругу. Одну Сину, за того, кого он потерял во время восстания на Рилоте. Одну — Сурте, чей старший сын, штатский подрядчик Империи, тоже погиб от рук террористов на Девароне; с искажённым от застарелого горя лицом она приняла свечу. Три получила Тешити — за своих родителей и брата; две — Добран, за жену и дочь.

Ловкими пальцами, словно холод его и не донимал, Траун взял из коробки три свечи и поставил их перед собой на террасу. Без остановки, не задержав на них взгляда, он опять обратился к ящику и вынул ещё четыре.

— Поставь наземь перед собой, — тихо сказал он Гере, кивая на свечу в её руке.

С волнением в груди она так и сделала. Траун поставил четыре последних свечи вокруг первой, стойкой оградой против ветра. Всего пять свечей, по одной на каждого члена команды "Призрака". Она снова взглянула на свечи Трауна — необъяснённые, безымянные трое.

Его семья? Гера могла лишь гадать. Друзья, которых он потерял за годы службы во флоте?

Узнает ли она когда-нибудь?

Она смотрела, как Траун одну за другой зажёг свои три свечи; ветер усилился, и пламя их замерцало, но выстояло. Траун, не говоря ни слова, передал Гере спичечный коробок. Она зажигала свои свечи, а его три горели ярко, непобеждённые, как он сам.

Спичечный коробок переходил из рук в руки. По краю круга сидящих вспыхнуло пламя и отказалось гаснуть. Глаза закрылись; губы безмолвно шептали имена и воспоминания, моля об упокоении. Отпуская.

Гера прижалась к Трауну. Ища тепла его тела, она смотрела, как свечи, зажжённые ею во имя команды "Призрака", сгорели дотла. Когда погас последний огонёк, от свеч почти не осталось следа — едва заметный налёт сажи на камнях террасы, призрачные струйки дыма, вьющиеся в морозном воздухе ночи. Никаких зримых останков. Ни следа команды "Призрака". Гера сонно моргнула; огни свеч ещё танцевали на внутренней стороне её век. Она чувствовала себя изнурённой, обессиленной.

Очищенной.

Она закрыла глаза, позволила Трауну её обнять, прижать к груди.

Миг спустя в поместье приземлился шаттл.

Глава 16

Парк стоял в гостиной и смотрел, как Траун и слуги спускаются с террасы на крыше. Вид у них был несколько ошеломлённый, и у Парка нехорошо засосало под ложечкой. Ото всей группы так мощно несло алкоголем — трудно было сказать, кто пил, а кто нет. Первыми прошли мимо Парка младшие слуги, поглядывая на него украдкой, виновато. За ними Сурта, и в её взгляде было нечто иное: безмолвная благодарность, облегчение от того, что Парк наконец явился, мольба какая-то — точнее он сказать не мог. Он смотрел вслед ей, пытаясь соображать, и повернулся к лестнице как раз вовремя, чтобы увидеть гранд-адмирала Сина и мятежницу-террористку.

Мятежница с любопытством взглянула на Парка, не задерживаясь, мимоходом. Она явно его не узнала, и этот факт — что она теперь здесь живёт и ещё не видала его голографий — задел Парка больше, чем он готов был признать.

— Восс, — Траун оставил Геру, ступил к нему; мгновение колебался, глядя на Парка, а затем обнял его и прижал к себе.

Объятия мягкие, тёплые и расслабленные. Как на него не похоже. Парк обнял его в ответ, прильнул к нему и закрыл глаза; пальцы впились в китель Трауна так, что заныли ногти. Этот жест, несдержанный, хоть и полный достоинства, Трауну совершенно не свойствен. Списать бы на опьянение — от его губ разило спиртным — но Парк так не думал. Прижал его к себе, услышал вздох, почувствовал родное тёплое дыхание на коже.

За плечом Трауна его ждал настороженный взгляд Геры.

— Капитан Синдулла, — приветствовал её Парк. — Я видел вас в голограммах.

Гера посмотрела на его правую руку, лежащую на спине Трауна меж лопаток, успокаивающе и властно. Траун очнулся, чуть отстранился, и Гера снова подняла глаза на Парка, с пониманием. Ага, заметила кольцо — и знает, что оно значит.

Это почему-то не смягчило горечь от одного её вида. Не до конца.

Парк знал, что его терзает не ревность. Он с самого начала полагал, что Траун когда-нибудь найдёт себе в Империи жену и станет мужем и отцом. От самого Парка семья ждала того же. И раз уж Трауну суждено найти себе пару, — признал Парк, глядя сейчас на Геру, — то он нашёл подходящую. Лётчица, боевой командир, женщина сильная и опытная. Но он привык думать о Гере как о типичной повстанческой пропаганде плоским мазком по бетону, быстром граффити в городах войны — и теперь, представ перед ним во плоти, она казалась всё тем же образом без глубины. Слишком уютно чувствовала она себя здесь, в доме врага, слишком легко. Она смотрела на кольцо Парка с бесстрастным детским любопытством и встретила его взгляд без намёка на ревность.

Парк отстранился от объятий Трауна, но в то же время держал его за руки, не отпуская.

— Нам нужно поговорить, — он игнорировал Геру и остальных.

— Конечно, — немедленно согласился Траун. Повернулся к Сурте и указал на Сина. — Сурта, проводи, пожалуйста, адмирала Сина в его спальню. Всем остальным доброй ночи. Гера?

Женщина тут же шагнула вперёд, как солдат, вызванный командиром из строя, или слуга на хозяйский зов. Парк глянул вниз, на руки Трауна, стиснутые в своих, и с дрожью увидел, как Траун высвободил одну и протянул её Гере. Та ухватилась за него, как за спасательный трос. Она держала одну руку Трауна, Парк другую.

— Ничего, если ты проведёшь ночь одна? — спросил Траун.

— Конечно, — Гера открыто, нежно улыбнулась. Она встала на цыпочки и одарила Трауна кратким, полным любви поцелуем, приникла на миг устами к его устам — а затем оставила их, едва заметно кивнув Парку. Она смотрела на него, как на обычного гостя, друга, а не того, кто был её мужу старшим любовником, спас Трауна из изгнания, способствовал его росту как офицера и рука об руку прошёл с ним весь путь.

Слуги вышли; Сурта увела пьяного гранд-адмирала. В молчании Парк снова посмотрел на руку Трауна в своей. Прикусил губу.

— Траун...

Тот повернулся к нему с открытостью в лице, чуть хмурясь, и указал на сиденье у окна.

— Садись, Восс, — мягко сказал он. — Ты чем-то встревожен.

Встревожен? Парк невесело фыркнул, позволил Трауну за руку подвести себя к подоконнику. Так естественно и в то же время так странно: они уселись в привычной позе, так, как всегда здесь сиживали до отлёта Парка: лицом друг к другу, спиной к стене, переплетя друг с другом согнутые в коленях ноги. Так оба они умещались на сиденье, созданном для кого-то не крупнее Геры. Небрежно, нежно касались друг друга, беседовали, читали или отдыхали, глядя, как проходит день. Теперь Парк вглядывался в давно знакомое лицо Трауна — выпивка придавала ему открытость. Траун же, в свою очередь, изучал его.

Парку не нравилось то, что он видел.

Он помнил лицо из полученных голографических сообщений: кости обозначились под тонкой, ломкой кожей, щёки впали, под глазами тени. Сейчас Траун выглядел почти так же, но в его позе сквозил намёк на отчаяние, глаза полыхали жаром. Он казался больным; судя по тому, как увивались вокруг него слуги и как пытался о нём заботиться Син, Парк далеко не первый, кто это заметил.

Он глубоко вздохнул и отвёл глаза.

— Интересный способ содержать пленных, — сказал он бесстрастно, глядя в окно на склон Манараи. — Хоть и не уникальный. Своенравная тви'лекская мятежница становится вдруг прилежной женой и домохозяйкой — какой имперец с горячей кровью не мечтал о подобном?

— Восс, — сказал Траун.

В одном этом слове звучало столько оттенков и невыразимых чувств, что Парк не мог бы дать им имена. Он снова обратил взгляд на свет лун и на мерцающие валы снега за окном, пытаясь успокоить душу. Повернулся к Трауну, увидел на его лице жёстко подавленные чувства.

— Что, я неправ? — собственный голос казался Парку чужим.

— Сам знаешь, нет.

— Правда?

Траун бросил ему измученный взгляд, но тут же снова свернул всё внутрь, спрятал и отвернулся. Он смотрел в окно, как только что сам Парк, с лицом замкнутым, но не совсем деревянным — не мог справиться с лёгкой дрожью чувств, рвущихся сквозь привычную маску.

— Это единственный способ её спасти, — сказал он, тихо и странно. Стиснул зубы. — И она здесь счастлива. Это её выбор.

Парк вспомнил, как Гера смотрела на Трауна: вся обожание, ни тени беспокойства, словно не видит, как он изменился. Так смотрит на своего мужа новобрачная, вчерашняя невеста; сообразительная пленная мятежница должна бы смотреть не так на того, кто её пленил. Разумная, наблюдательная жена уж точно иначе смотрит на мужа, который явно потрёпан.

И как смотрел на Геру сам Траун — отчаянным, лихорадочным взглядом, исполненным боли...

— Что ты сделал? — онемелыми устами спросил Парк.

Он видел, как маска Трауна треснула и распалась. Видел, как Траун было к нему подался: в глазах тревога, губы приоткрыты, словно хочет рассказать. Видел, как он подавил порыв и одарил Парка улыбкой, ласковой и дразнящей. Склонил голову, дёрнул за штанину — жест любящего, без души.

— Ты прилетел не просто наверстать пропущенное, — с фальшивой застенчивостью заявил Траун. Парк ощутил горечь на языке. — Тебя так долго не было. Расскажи мне всё, Восс. Что с твоей миссией? Что ты нашёл?

— Датапад в шаттле, — сказал Парк. Слова прозвучали грубо; он кивнул в сторону ангара, представил, что Гера подслушивает, непроизвольно стиснул зубы. — Пришлю тебе отчёт утром. Ты поделишься им с ней?

— При чём здесь это? — В глазах Трауна немое, извращённое веселье. — Ты ей часом не завидуешь?

Завидовать террористке-мятежнице, военнопленной? Это было настолько оторвано от реальности — у Парка похолодело в груди. Он сглотнул комок в горле.

— Нет, — сказал он так тихо и глухо, что улыбка на лице Трауна дрогнула и пропала. — Я беспокоюсь. Траун... — он запнулся, подался вперёд, и Траун тут же снова от него закрылся. — Во что ты вляпался? У этой женщины мозги промыты.

Траун резко отвёл глаза. Опустил руки на колени, но напряжение пальцев не дало жесту сойти за небрежный.

— Она сама не своя, — шепнул Парк. — Ты сам не свой. Разыгрываешь тут семью с пленной мятежницей, изображаешь примерного мужа, будто бы всё в порядке. Посмотри на себя. Ты распадаешься по швам.

Тень улыбки.

— Со мной всё в порядке, — сказал Траун. — И с ней тоже. — Он обратил к Парку ту же снисходительную, непринужденную маску, что и раньше. — Ты правда думаешь, что я так легко развалюсь?

— Легко? — Парк выпрямился. — Нет. Вовсе не так легко. Чтобы ты развалился, нужно немало. Изгнание, например. Оставленность. Одиночество. Верно?

Траун отвернулся снова. Взгляд его был прикован к окну, к нимбу искусственного свечения за кромкой гор. Парк наблюдал, отмечал все сокрытые тени чувств на его лице. Вокруг глаз Трауна от напряжения легли морщины, губы были сомкнуты и сжаты; слово "изгнание" нависло над ним тучей — куда тяжелее, чем раньше.

— Она беременна, — резко сказал Траун.

У Парка замерло сердце. Сюрреальность ситуации обрушилась на него ледяной водой. Это было настолько на Трауна не похоже, что Парк едва узнавал сидящего перед ним человека. На миг почудилось: это просто одетая в кожу Трауна тень, выползень из ночи. Влюбиться так с бухты-барахты, капитулировать перед собственным одиночеством, запереть здесь женщину как в клетке, якобы ради её защиты...

Это не Траун. И Траун. Парк был настолько сбит с толку и так расстроен, что голова заболела. Глаза жгло будто огнём.

— Мы венчаемся послезавтра, — сказал Траун, отстранённо и бесстрастно. — Службы уведомлены. К нам пришлют чиновника провести брачный обряд. Будет скромная свадьба, только она и я. — Он неуверенно посмотрел на Парка. Тихо добавил: — И ты. Если хочешь.

Взгляд Парка оледенел.

— Император знает?

— Знает, — Траун невесело улыбнулся уголком рта, оскалил зубы; он ничего больше не добавил, в том и не было нужды. Парк тут же представил, как это было: Палпатин утешает Трауна, пока его, Парка, нет; даёт советы; странная, тёмная его аура царит в зале.

Выползень в маске Трауна. Тень из ночи, одетая в его кожу.

— Значит, Император знает, — на щеке Парка дёрнулся мускул. — Император одобряет. Как насчёт твоего окружения? Гранд-адмиралы тоже одобрили?

Траун склонил голову в неоднозначном жесте.

— А Гера? После того, как ты убил её команду? Её любовника? Её семью?

Траун сидел молча, с жёстким напряжением в плечах. Свойственные человеку движения, то, о чём он обычно не думал, сейчас давались Парку с трудом: моргать казалось неестественно, дыхание ощущалось вынужденным и лишним, глотать стеснённым горлом стало вдруг непросто.

— Ты собирался рассказать мне? — спросил он.

Пауза.

— Конечно, — лицо Трауна казалось резной маской.

Может, он и не лгал. Вероятно, не лгал; не стал бы Траун скрывать от Парка такую тайну. Но что-то в нём желало скрыть, это ясно. Он как можно дольше откладывал этот момент; позволил Парку прилететь сюда, не зная, что происходит, прервать их траурный ритуал на крыше — позволил узнать самому. Нервная тяжесть в желудке Парка перешла в жжение. Он встал на колени, положил руки Трауну на плечи, пытаясь поймать его взгляд.

— Ты знаешь, здесь что-то не так, — мягко, настойчиво сказал он. — Та церемония на террасе, Траун — я видел, когда приземлялся. Это были похороны?

Траун не отрывал глаз от окна и ночи. Парк понял, что он не способен сейчас ответить — он вообще терпеть не мог говорить, не разобравшись в самом себе, прежде чем открыть рот. Траун держал слова под замком, кусая щеку изнутри.