Как я потом поняла, Саша воспринимала свое поведение в тот вечер как слабость. И говорить о нем не любила. Хотя Марату нравилось над ней подтрунивать поначалу, наблюдая, как бледное лицо пунцовеет с каждой секундой сильнее, а из ушей чуть ли не идет пар. Но я давно заметила, что девочка болезненно-самолюбива, а значит, малейшее напоминание о промахе, и она замкнется в себе.
Закроется, и достучаться до нее больше не получится.
Наверное, после этого случая, мы с Сашей по-настоящему близко сошлись. Раньше между нами всегда висело отчуждение, что-то непреодолимое, и она всегда была ближе к Марату, чем ко мне. С ним она закрывалась по вечерам на кухне, рассказывая ему о прошедшем дне, о том, что узнала, и о том, что ей рассказывали. Делилась с ним переживаниями, своими мыслями и выводами. Если я пыталась спросить ее о чем-то, возможно, посоветовать или проявить участие, Саша все пропускала мимо ушей. Либо отстраненно кивала и продолжала заниматься своими делами, либо молча уходила куда-нибудь. Конечно, мне было обидно, потому что я подходила к ней с искренней заботой и вниманием. Даже Марату все рассказала, не жалуясь и не закладывая, а пытаясь понять.
— Это не твоя вина, Ксюш, — успокаивающе пояснил Марат. — Девчонка сама по себе такая.
— Но с тобой она нормально общается! — почти обвиняюще воскликнула я. Конечно, Марат в этом не виноват, но и я не виновата. Мы оба нормальные с ним люди, но почему тогда на меня, как выражается Саша, кладут, а его уважают? — Я же вижу! Она тебя слушает. И слушается. А если я пытаюсь с ней поговорить...
Даже слов не было. Я лишь беспомощно руками взмахнула, а потом устало закрыла лицо, поставив локти на стол.
— Зачем я вообще что-то делаю? Она меня ни во что не ставит.
У парня около рта залегли недовольные складки.
— Она что-то сделала опять?
— Она ничего не сделала мне, Марат. И зачем ты так говоришь? Саша просто на меня...как она говорит? Ах да, забивает. Я говорю, а она ко мне спиной поворачивается на середине фразы...
— Я поговорю с ней, — успокаивающе заверил Марат. — Ксюш, ну не расстраивайся.
Он передо мной присел на корточки и умоляюще снизу вверх поглядел в глаза. Но все равно я видела, что глазки-то лукаво поблескивают. Марат меня, конечно, успокоил тогда, но осадок все равно остался. И хотя слово сдержал — Саша теперь меня слушала. Но это было вынужденное одолжение. А я не слепая.
После истории с платьем все изменилось. Абсолютно все. Теперь Саша постоянно крутилась около меня любопытным хвостиком. Утром, собираясь в университет, я садилась перед зеркалом, и начинала краситься. У меня было много косметики — дорогой, качественной и со вкусом подобранной. А еще у меня была умная мама, которая в детстве мне все популярно рассказала и объяснила. Я в совершенстве знала обо всем, что касалось красоты. Будь я обычной девушкой, с легкостью выучилась бы на парикмахера или стилиста. Тогда такого в России не было, через пару лет появилось, но это дело, с которым я без сомнения справилась бы.
Я рассказывала Саше о видах косметики, правилах пользования, хотя для меня самой было дико объяснять разницу между пудрой и румянами. Казалось немного странным, что она не знала ничего о помаде, тенях...Но если она читать до недавнего времени не умела...
— Тебе только пока рано краситься, — предупредила я на всякий случай. Хотя если Саша захочет, мое предупреждение ее не остановит. — Вот подрастешь, сформируешься немного...
— А когда ты начала это все использовать? — девочка жадно рассматривала пузырьки и коробочки.
— В семнадцать или восемнадцать. Мне мама хоть и объяснила все в детстве, краситься долго не разрешала.
— Зачем тогда объяснять?
— На будущее.
Теперь Саша слушала меня с интересом, и я не чувствовала себя за бортом, как раньше. Сейчас именно я заняла центральное место, и пусть звучит немного нехорошо и самодовольно, но мне это нравилось. Я этим гордилась. Мне наконец-то воздавалось по заслугам. Оказалось, мне стало важным быть для этой девочки нужной.
Я учила ее держаться за столом, в обществе. С боем воевала с ней из-за локтей на столе — от этой привычки дольше всего ее отучала.
— Мне так удобно, — упиралась как баран Саша.
— Так не принято, Саш. Ты живешь в обществе. Здесь все так делают. Ты погляди — и я, и Марат. Все так делают.
— А я не могу, — упрямо выдвигая острый подбородок, спорила она.
— Ты можешь, но не хочешь, — парировала я.
— Я не могу! Потому что я не могу есть и думать о локтях. Это вы такие умные.
— А мы о них не думаем. Это привычка, Саш. И ты привыкнешь.
Она хоть и фыркала недоверчиво, но старалась. Хотела научиться и понять. Это главное.
Как-то в конце осени Саша ко мне подошла и начала нарезать вокруг меня круги. Говорить не спешила, но кружила настойчиво.
— Ты что-то хотела? — мило улыбнулась девочке.
Та очень быстро закивала, так что я вздрогнула от неожиданности, и придвинулась ко мне поближе. Очень резко протянула к моему лицу руку, и я испуганно отшатнулась. Пугали такие жесты — уверенные, неожиданные, к тому же перед лицом. К тому же от Саши.
Возможно, девочка поняла, что я ощутила. Она ухмыльнулась, цинично и успокаивающе одновременно, и качнула головой, так что длинные пряди упали ей на глаза.
— Расслабься. Убивать сегодня не буду. У тебя уши проколоны.
— Проколоты, — поправила я.
— Да. Как ты это делала?
Она меня озадачила.
— Не знаю, — сказала я, нахмурив лоб. — Я маленькая была.
— Я тоже хочу.
— Ну хочешь — давай сделаем.
— Иголку дать? — живо поинтересовалась девочка.
От неожиданности я закашлялась.
— Ты мне предлагаешь? Я не могу. Я крови боюсь.
— А Марат умеет?
Марат, конечно, у меня многое умеет, но вряд ли у него много практики по прокалыванию ушей девочкам.
— А зачем тебе Марат? Давай съездим и тебе все сделают.
— Куда?
Точного адреса я не знала, но неужели в Москве нет места, где покалывают уши? Найдем.
Нашли. Через полтора часа. Но нашли. Выбрали сережки, причем Сашка, при всей своей проснувшейся тяги к прекрасному, ткнула не глядя. Женщина начала подготавливать иголку.
Когда ей сделали прокол, сморщилась именно я. Не Саша. Девочка сидела неподвижно, со скучающим лицом разглядывала висящий на противоположной стене плакат. Лицо даже не дернулось.
— Все, — женщина Сашу по плечу хлопнула, и она поспешно встала. — Хлоргексидином промывайте с месяц, а потом можете на золото заменить.
— Спасибо, — я поблагодарила мастера и расплатилась.
В тот день мы гуляли. Несмотря на прохладную и промозглую осень и мрачные улицы. Все-таки с контролем, наверное, мы перестарались. Саша выглядела счастливой, когда гуляла.
— Ты храбрая, — сказала я в середине разговора, вспомнив большую иглу и отсутствующее выражение лица. Саша непонимающе выгнула бровь. — Ты даже не шелохнулась, когда тебе уши прокалывали.
— А зачем? — тягуче отозвалась девочка, вмиг поскучнев. — Я же сама захотела.
— Все равно. Это больно.
— Ты боишься боли? — теперь она косилась с интересом.
При всей своей кажущейся необразованности и ограниченности, Саша могла разговаривать на разные темы. Я могла говорить с ней на разные темы, не в состоянии поднять их в кругу родителей и друзей. И с Сашкой не надо было казаться лучше. Это не есть хорошо, ибо человек должен стремиться вверх, но с девочкой можно было расслабиться. Если она настроена дружелюбно. Как сейчас.
— Все боятся, — смахнула грязно-желтый лист с плеча.
— Боль разная бывает.
— Ты имеешь в виду физическую и духовную? — Саша неопределенно помотала головой. Я приняла это за утвердительный ответ. — Я любую боюсь. Но больше, наверное, духовную, — подумав, ответила я. — Она сильнее и глубже.
— Если тебе отрежут руку, состояние души будет волновать тебя в последнюю очередь.
Ну и примеры.
— Почему мне должны отрезать руку?
— Просто так. Считай это...как же...сравнением. Нет, метафорой. Да, правильно.
— Предательство ранит больнее.
— Смотря кого.
— Саш, это разные вещи. Когда тебе причиняют...назовем это духовной болью, ладно.
Допустим, предают. Это очень больно. От этого люди жизнь самоубийством кончают.
— Слабые люди.
— Не слабые, — уверенно возразила. — Боль слишком сильная.
— Откуда ты знаешь? Тебя предавали?
Отчего-то я смутилась. Хотя это хорошо, что я никогда это не испытывала на своей шкуре.
— Ну...нет.
— Тогда о чем ты говоришь? — усмехнулась девочка. — Если ты сильный — переживешь. Слабый — будешь страдать. Глупый — покончишь жизнь самоубийством...
— Физическая боль всего лишь физическая, — упорствовала я, жалея, что вообще мы начали этот разговор.
— Возможно. Но я не люблю то, что не могу контролировать. Поэтому она пугает меня больше.
— Ты ее не боишься. Сама сказала.
— Не говорила. И да, боюсь.
— Незаметно.
— Я борюсь со своими страхами, — девочка передернула плечами.
— А если тебе причинят другую боль?
— Отомщу, забуду и прощу.
Я нервно рассмеялась.
— Звучит странно.
— Ну почему? — Сашка подняла с асфальта грязный порванный кленовый лист и повертела его в руках. — За поступки надо платить. Я отомщу. Но я не злопамятная. Я забуду. А забыв, никогда не напомню. Значит, прощу.
— А если не забудешь?
— Значит, не простила. Все просто.
Этот разговор оставил у меня липкий и неприятный осадок. И почему-то запал в душу, так глубоко, что я не смогла его вытравить. Даже со временем. Ненавидела Сашу, а ее разговоры помнила. Пыталась ее забыть, но всплывали чертовы разговоры, и я снова начинала ненавидеть. Иногда мне казалось, что лучше бы она со мной не разговаривала.
Но тогда я откинула этот странный разговор. Мы поехали домой, там уже был Марат и стало не до Саши.
— Вы где были? — он с любопытством на нас поглядывал.
— Вот, — Сашка оттопырила уши с красными мочками и повертела головой в разные стороны. — Зацени. Крутяк?
— Ага. А чего это ты?
Сашка его уже не слушала, убежала на свой диван. Я улыбнулась и притянула Марата к себе.
— Это Саша попросила. Сначала вообще, говорит, проколи мне, Оксан.
Марат прикусил мою нижнюю губу и слегка потянул.
— А ты?
— Ммм...я ее отвезла к мастеру. Ей прокололи. Растет девочка.
— Угу. Теперь хоть проблем с ней меньше.
— Точно, — погладила черные волосы. — Растет же.
— Она нормально себя вела? — со значением поинтересовался парень.
Наш разговор я надежно спрятала вглубь сознания.
— Конечно. Она молодец.
Марат только хмыкнул.
— Молодец.
В ее день рождения произошла еще одна история...объединившая нас с ней. Именно тогда Саша впервые отодвинула Марата, выставив меня вперед. Именно тогда она нуждалась во мне. Лицемерка.
Было мрачное зимнее утро, в комнате немного прохладно, а вот под одеялом с Маратом куда как теплее. Вылезать не хотелось, не хотелось даже двигаться, хотя будильник показывал одиннадцатый час. Марат расслабленно проводил шершавой ладонью по моему бедру, задрав шелковую комбинацию до талии. Через пару минут во мне расцвело другое желание, да и в парне, судя по всему, тоже.
— Ты проснулась? — хриплым ото сна голосом спросил Марат.
— Нет.
— Не ври, — мускулистая рука скользнула между бедер, и я тяжело выдохнула, неосознанно сжав одеяло в кулаке. — Ты не спишь, причем давно.
— Что ты задумал?
Марат осторожно переложил меня на постель, широко раздвинув мне ноги и поцеловал в живот. Сначала. Через минут горячие губы спустились ниже, и я закусила подушку, чтобы громко не застонать.
— Марат, утро же, — вяло и неубедительно возразила я, тая и напрягаясь от каждого движения языка. — Марат...
— Вот так, Ксюш, — довольно пророкотал парень, закидывая мои ноги на сгибы своих локтей. — Чего ты? Сегодня спешить никуда не надо...
Я терялась. Терялась в Марате с каждым днем, с каждой секундой. Окруженная его вниманием, заботой и нежностью. Но кое-что заставило меня вынырнуть из чувственного тумана, а потом и вовсе, испуганно приподнять голову.
— Слышал?
Марат тоже внимательно прислушался. И выглядел недовольным, почти рассерженным.
— Что?
— Оксан.
Я испугалась. Это была Саша, но Саша никогда меня не звала. Должно, наверное, произойти что-то сверх, чтобы Саша позвала меня. Меня, а не Марата.
Я рывком поднялась, поправив комбинацию, и схватила со стула длинный халат. Парень тоже быстро натянул джинсы и направился к двери.
— Она меня звала, — напомнила.
Он только плечом дернул.
— Чего тебе, мелкая? — его голос напоминал рычание. Наверное, еще со сна. — Утро, блин.
— Уйди, — голос девочки звучал громко и зло. — Ты Оксана?
— Зачем она тебе?
— Надо. Ты уйдешь или нет?!
Даже Марат замер. Я отодвинула любимого в сторону и прошла к девочке. Она сидела как-то странно, вся натянувшаяся, словно пружина, и очень бледная. Почти напуганная.
— Марат, выйди, пожалуйста, — негромко попросила я, видя, что девочка явно нервничает.
Он губы поджал, недовольно свел брови на переносице, но послушно развернулся, хлопнув дверью. Я вопросительно уставилась на Сашу.
— У меня...кровь.
Я не поняла вначале, о чем она говорит, а потом удивленно и в то же время с облегчением вздохнула. Саша моего облегчения не разделяла. Она была не напугана, но что-то рядом, тем более, у нее действительно сильное кровотечение. У нее же анемия вроде. И Саша не знала, что с ним делать.
— Давно?
— Я не знаю.
— Иди пока в ванную.
Она беспрекословно подчинилась, захватив с собой простынь. Слишком бледная, взвинченная, такая Саша тоже необычна для меня.
— Живот болит?
— Да.
— Сильно.
Она замялась.
— Нет.
— А если честно?
— Да.
Около часа я потратила на нее, объясняя то, что мне самой объясняла мама пять лет или шесть лет назад. Немного странно. Я никогда не думала, что в 21 год буду вести такие беседы. Но вела. И объясняла то, что обычные девочки должны знать с детских лет.
Сашка сама постирала и только потом легла, натянув по самые уши одеяло и отвернувшись к стене. Марат, которому так ничего и не объяснили, нервно гремел посудой на кухне. Как только я зашла, прикрыв дверь, он ко мне подлетел.
— Ну чего у вас там?
— Ничего. Ешь лучше.
— Я что, не видел? Что случилось, ты можешь мне объяснить?
— Это женские дела, любимый. А не твои, — со слегка лукавой улыбкой витиевато выразилась я.
Марат напряженно переваривал ответ, а потом, додумавшись, ойкнул и закашлялся. У него было такое растерянное выражение лица, что я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться.
— Расслабься, Марат. Все нормально.
На следующий день Саша поднялась с постели и вела себя как ни в чем не бывало. Только вечером, дождавшись, пока Марат выйдет, она подошла ко мне, неуверенно коснулась локтя и тихо сказала:
— Спасибо.
Это первый раз, когда она мня самостоятельно поблагодарила.
