Сломанные сказки

Легче ли? Шапочкова сильно сомневалась — особенно когда глядела на те "украшения", что выносил Ключник из-за Дверей. Да и Фэнь... Трясётся над тем, кого вытащил из объятий вечной зимы, пытается исправлять свои ошибки и убежать от прошлого. Но всё повторяется, это один из треклятых законов, сродни сказочным. Каких богов молить, чтобы подобного не случилось с Сыном Солнца?

— Он чувствует ответственность. К тому же... Ты, наверное, единственный, кто смог сказать ему, что он не прав, и не лишиться... ничего. Кроме Ивана, конечно.

— Брось, ты же постоянно на него...

— Я имею в виду, по-настоящему. Не так, как я. Я всегда оправдывала его поступки. А ты — нет.

Кай немного помолчал, обдумывая слова своего командира:

— Потом я понял.

— Понимать — это другое. Осуждать-то ты его не перестал — в глубине души, ведь так?

Вера была права. Сердце Кая шептало, что это неправильно, что мир создан для другого, для лучшего, и людям не зря была дана способность сострадать. И мозги им не зря даны. Сердце Кая было ещё слишком молодо — и слишком сильно.

Бывший Снежный король так и не ответил — по полу очень вовремя застучали когти Волка, который в нерешительности замер на пороге кухни. Его ярко-жёлтые глаза поймали сонный взгляд Веры — она кивнула и поднялась с места, так и не притронувшись к яблоку.

— Доброй ночи, Кай, — Алька улыбнулась притихшему Ключнику. — Завтра всё будет лучше.

Желая подруге приятных снов, парень всем сердцем надеялся, что она права.

Серый Волк устроился под дверью Вериной спальни. Он положил голову на скрещенные лапы и настороженно поднял уши. Охраняя, де Вульф был всегда очень внимателен. Призрак Эбенгратт ещё не покинул его звериных снов.

* * *

Хамельн

Крысы были настоящим бичом добропорядочного города Хамельн. Его жители не уклонялись от налогов, не приступали закон, жили в страхе перед королём и Богом — и не смогли поверить в справедливый суд, когда подвалы стали кишеть серыми разносчиками чумы. Они сжирали запасы еды, портили воду, а иногда забирались в детские колыбельки и... Ничто не могло их остановить — ни яд, ни огонь, ни дубины, крошащие крошечные черепа. Крыс не становилось меньше. Даже наоборот — они прибывали, как прилив, словно кара за какие-то невидимые грехи.

Собрали хамельнцы совет — чтобы решить, как бороться с напастью, как изгнать крысиное воинство за стены города. Среди шума и гвалта, в котором никто не слышал даже соседа, поднялся круглый, как сыр, бургомистр и сказал:

— Коты.

Услышала его только маленькая, похожая на щепку фрау Вальтер. Она сурово высморкалась в кружевной платочек и покачала головой. Бургомистр же, видя, что слова его никакой силы не возымели, почти выкрикнул:

— Коты!

Разом замолчало бюргерское собрание славного города Хамельна. Устыдились повара, судьи и доярки — и как не подумали про очевидное?

За подвесным мостом, за рвом с сотнями кольев, раскинулся тёмный дремучий лес. Много нехорошего говаривали про то место — и более всего славилось оно своим повелителем — Кошачьим королём. Был он толст и неповоротлив на вид, походил на большую белую пуховую подушку. Однако стоило ему увидеть мышь, или крысу, или выпавшего из гнезда птенца, как становился он стремительным и напоминал белую молнию. Послали Кошачьему королю подношение — триста тысяч голландских куропаток и молока, сколько нашли в уцелевших кувшинах. Явился король в город с сотней полосатых котов, сотней рыжих котов и чёрным в белых носочках герольдом.

Прошла кровавая ночь, полная крысиного визга и кошачьих криков — а утром бюргеры увидели, что крысы размазали кошек по мостовым. Почти ровным слоем. Кусочки костей, мясо и шерсть навевали тошноту — мэр пустил по улицам воду из хранилища, чтобы хоть как-то избавиться от ужасного зрелища. Бургомистра почти перестали уважать.

На следующем совете поднялся с места судья Гангель Мун, похожий на старую крысу, переевшую кроликов. Давно считался он среди жителей Хамельна главным хитрецом, и многие заранее вздохнули с облегчением — уж если у Гангеля есть какая мысль, значит, всё теперь будет хорошо. Молвил Мун:

— Судить крыс мы будем.

Вывесили на доску у ратуши приказ: на свином пергаменте, с золочёным теснением и алой городской печатью. Говорилось в нём, что должно крысиному королю явиться в здание суда вечером, где будут по справедливости чинить над ним расправу.

Крысиный король не явился. Зато явился Крысолов.

Был он худ и высок, в чёрное тряпьё, покрытое пылью дорог, замотан. Шляпа с синим пером закрывала его лицо — только улыбка была видна. Самодовольная, многообещающая и совершенно безумная улыбка. В руках своих сжимал он потемневшую от времени дудку — и уверял, что обладает над крысами огромной властью.

Велика была беда Хамельна: крысы теперь мародёрствовали, не скрываясь, выкрадывали мясо прямо из рук или со скворчащей сковороды, грызли одежду и гобелены... Отчаяние заставило бюргеров поверить Крысолову. Отчаяние — и скупость. Затребовал бродяга непомерную плату за свой труд — золота столько, сколько смог бы унести. Отметили горожане его хромоту и нескладность и подумали, что вряд ли много унесёт такой человек.

Следующим утром, когда висел над рекой и каменными домами Хамельна туман, вышел Крысолов на площадь перед собором Святого Бонифация. Достал словно бы из воздуха длинный плащ — чёрный по левую сторону, красный по правую — одел его, а потом приложил свою дудку к губам.

Жуткая мелодия полилась из тёмного инструмента: потрескивало в ней тающее масло, сыпалось зерно, скрипели колёса мельницы, и шлёпал отбивной молоток по куску говядины. Сладостные звуки для крысиного уха.

Буро-серая волна ринулась из подвалов на улицы: тысячи моровых зверьков спешили на звуки флейты, обещавшие им золотые горы и столько благ, сколько не помещалось в крысином мозгу. Не оглядываясь, шёл Крысолов по улицам, чуть прихрамывая — и за ним неслось тёмное маленькое войско. Ни одного звука, кроме музыки, не было слышно, словно красно-чёрный плащ поглощал их все: и топот лапок, и шелест начавшегося дождя, и стук ставен. Увёл странник крыс до самой реки — но не остановился, зашёл в воду и утопил проклятие Хамельна.

Радость вернулась на улицы славного города. Бюргеры открывали двери и окна, бросали в воздух шляпы и приветствовали вернувшегося бродягу в чёрных одеждах. Марта, дочь бургомистра, кинула ему жёлтый тюльпан, и Крысолов устроил бутон рядом с синим пером, на шляпе.

Бургомистр и судьи — Гангель Мун и Каспар Геллер, у которого крысы сгрызли парик — ждали спасителя у собора Святого Бонифация.

— Для золота, — коротко бросил Крысолов, доставая из-за пазухи серый мешок. Жилист и высок был бродяга, хоть и хром — много бы смог унести денег. Всю казну смог бы унести. Скупостью своей хамельнские судьи были знамениты далеко за пределами своей земли — посмеялись они над Крысоловом, всерьёз поверившему данному ими слову. Ушёл оскорблённый бродяга прочь из города — чтобы вернуться угрозой куда большей, чем какие-то там крысы.

* * *

Берег реки Везер

Нельзя обманывать Крысолова, владеющего силой музыки и носящего на поясе крысиный череп, знак своей истинной сущности. Каждый из его рода носил при себе часть своего естества — самая тяжкая ноша, которую только можно себе вообразить. Куда тяжелее, чем все грязные поступки, которые он совершил в своей жизни.

Река шумела, разбиваясь о камни, и Крысолов прислушался. Голоса уведённых на смерть крыс ещё не исчезли, ещё давили на уши и перемешивались с журчащей водой.

— Раз, два... — бродяга закрыл несколько отверстий на флейте и повернул запястье.

На противоположном берегу Везер замелькали огоньки — словно кто-то зажёг огни и фонарями подзывал заблудившие лодки.

— Раз, два... — пальцы бережно прошлись по гладкой поверхности. Странник в чёрно-красном плаще закрыл глаза и принялся нащупывать ветер.

Ловить его порывы инструментом силы — самая верная смерть для врагов.

— Раз-два... — из флейты полилась новая мелодия. Грустная, будто стонущая, но не в пример сильнее предыдущей. Эта была зовом — таким, что смог бы поднять демонов из преисподней, вырвать ангелов из тумана небес, пробудить в каждом настоящего человека.

Крысы собирались на совет — великий совет, каких уже давно не видывала земля. Вода волнами поднялась до высокого берега, а когда схлынула, оставила после себя сотни скрюченных, покрытых илом тел. Мелодия флейты взвилась выше — и тела зашевелились, захрустели костьми, защёлкали хвостами. Крысолов поднялся среди своего войска — покрытый чёрной шерстью, с коронами, поблёскивающими на трёх ушастых головах и дудкой в когтистых лапах — и худые, жилистые крысы, пародии на людей, поднялись вслед за ним.

Никто не смеет обманывать Крысолова, который выполнил свою работу.

* * *

Информ-отдел Сторожевой Башни

Голова гудела — словно в неё запустили рой пчёлок, и они распевались, готовя к выступлению свой хор. Хотелось попрыгать и вытряхнуть злодеек через ухо — но, к сожалению, с метафорическими пчёлами такое не прокатывало. Фэнь закатил глаза и поплотнее закутался в свою единственную тёплую рубашку. В коридорах сегодня гулял неслабый сквозняк. Оставалось только догадываться, кому задолжал Иван за отопление, и радоваться, что Сторожевая Башня не использовала Фэнхуана в качестве источника тепла.

Шехеразада оставила своих новых подопечных под дверью кабинета. Он у главы Информ-отдела был большой и походил на пузатый чайник, изнутри отделанный мягкими подушками. О последнем Бен узнал от вездесущей Ягвиды. Которая, кстати, вскоре появилась на горизонте в своей гудящей ступе.

Средство передвижения бывшей девы-воительницы уже потихоньку входило в поговорки. Услышишь или, не дай Бог, натолкнёшься на такое ночью — и можно заработать инфаркт. Как и любая женщина, Ягвида обожала украшать свои вещи, и потому ступа была обклеена плакатами, которыми снабжал информаторшу, по всей видимости, сам Иван. Тут были и афиши из кинотеатров, и изображения музыкальных групп, и даже обычные объявления о приезде цирка или продаже сайгачьих рогов. Ступа, как и комната Ягвиды, напоминала сорочье гнездо.

— Ба, кого я вижу, — прокричала рыжая сплетница, тормозя почти над головами Кая и Фэня. — Птенцы собственной персоной!

Снежный король, как всегда, вежливо поздоровался, Бен отделался бурчанием, замаскированным под "Привет".

Ступа аккуратно опустилась на пол, и Ягвида вылезла за борт, чуть не свалившись на своих друзей.

— Не в духе? — она сузила глаза и втянула носом воздух вокруг Бенну. — Моя замануха, кхм-кхм...

Она сняла свой крылатый шлем и достала оттуда фиолетовую ягоду размером с крыжовник:

— На вот, поможет на ура, и пчёл прогонит.

Бен недоверчиво покосился на протянутую руку — и как только она догадалась про пчёл? — и всё-таки отправил ягоду в рот. Эффект, надо сказать, было почти мгновенным.

— И чего ты у целителей не сидишь? — спросил Фэнь, разминая затёкшую шею. В голове медленно прояснялось.

— Знаю много. Слишком. А вот чего вы рядом с этой бестией делаете?

Вопрос был довольно резонным. Только ответа на него ни разведчик, ни ключник дать не могли.

— Ну и молчите себе, будем с Верой дальше безумные теории строить. Одна другой радостнее, — Ягвида оскалилась и мечтательно закатила глаза. — Вчера, когда за заманухой заглянула, предположили, что вы Шизе палатки ставите. Как представишь вас, в грязи ползающих, так и рабочий день веселее становится.

Фэнь был уже готов ляпнуть что-нибудь обидное — первое, что преподнёс бы ему просыпающийся мозг — но первым среагировал Кай.

— Бросьте, она эти палатки одним щелчком пальцев ставит, — смех у него был настоящий, звонкий и совсем мальчишеский. Такой очень быстро можно потерять.

— Да ну? — брови Яги поползли вверх. — А вы, стало быть, эскорт?

— Тётушка Ягвида, честное слово, когда нам разрешат — всё расскажем. Запрёмся в вашей трофейной комнате и расскажем.

Ягвида расплылась в улыбке. "Тётушкой" её никто ещё, пожалуй, не называл — всё больше "карга", да "Костяная нога".

— То-то, — она погрозила пальцем и с кряхтеньем забралась обратно в ступу. — Ты, сынок, заглядывай, как ещё чего пригодится. Я тебе всяко рада. Бывайте.

Кай поблагодарил информаторшу за добрые слова, и она почти сразу же унеслась в правый рукав коридора, чуть не врезавшись в Гамаюна, разносящего корреспонденцию.

— Чего с ней церемониться? — хмыкнул Фэнь, прислоняясь спиной к стене.

— Она помогает. Больше, чем кто-либо ещё из этого отдела. К людям нужно относиться соответствующе.

— Да уж... Потом это частенько аукается.

Кай вздохнул:

— Ты как ёж — выставил иглы и ожидаешь самого худшего. Тебе нужно расслабиться.

— С Шизой расслабишься...

— Она с нами всё равно не идёт. А я прикрою твою спину, если что. Я, знаешь ли, вовсе не слабый.

Бен поднял взгляд — в серо-голубых глазах Снежного короля плескалась решительность. Он верил, во что говорит. Фэнь тоже верил — нутром, но разумом ещё не мог позволить дать себе слабину. Пусть всё идёт, как идёт. И хорошо, что Кай ничего не сказал про ночные кошмары. Это было важно — но Фэнхуан не был готов снова обсуждать своё "милое" прошлое с кем бы то ни было.

— Не слабый... А кто за цветочной дверью превратился в какую-то мелкую блоху?

Кай покраснел:

— Я не... Это была не блоха. На меня всё действует слишком — несколько дюймов, видимо, было многовато для меня.

— Даже феи тебя больше. Даже я был тебя больше.

— Ага, сам был размером с фею.

— А чего оставалось делать, если мы за Дюймовочкой бегали?

— Зато я завалил крота. Один.

— И не удержался на ласточке...

— Крылья у меня не для красоты были.

— Мы даже не видели, что они у тебя есть.

— Да просто...

— Мальчики, я, конечно, рада вашему энтузиазму, но я нашла то, что нам нужно, — за спором парни и не заметили, как из своего кабинета вышла Шехеразада. На ней был зелёно-коричневый охотничий костюм, чёрные волосы каким-то чудом были забраны в пучок, а в руках она держала очередной свиток. — Эта Дверь будет нашим счастливым билетом.

Супруга Сатоена повторяла эту фразу почти каждый божий день.

* * *

Хамельн

Марта узнала его — по жёлтому тюльпану за ухом средней головы — но он свернул ей шею прежде, чем она успела даже пикнуть.

Крысолюди хлынули в город подобно горной лавине, сметающей на своём пути дома, деревья и всё живое. Стеклянные глаза утонувших воинов смотрели в пустоту и отражали огонь, вспыхнувший сразу на нескольких зданиях. Их вёл в бой король — и выдуваемый ветром гимн их смерти, немного грустный, но торжественный и прекрасный. В этой музыке сплелись радость быть живым и сладость убийства, крики убегающих и пламя настоящей справедливости. Такую не зальёшь ни водой, ни вином — только кровью, солёной и терпкой, как медь на глубине моря, в которое впадала Везер.

Чёрно-красный плащ развевался на знамени, которое нёс один из крысолюдей — и все судьи, все бюргеры и бургомистр, забаррикадировавшиеся в соборе Святого Бонифация, знали, что сами накликали на себя беду.