Консерватория:музыка моей души

Послышался легкий вздох, больше похожий на смешок, но повернуться, чтобы проверить, не позволило смущение.

— Что ж делать... Играй так, как удобно тебе, — ответил он, после чего ультрамариновый ветер едва слышно прошелестел. — Иногда полезно услышать себя со стороны.

На моих губах, как будто без моего участия, промелькнула легкая улыбка, вырвавшаяся из глубин и робко спрятавшаяся, показавшись лишь на миг. Второй раз играть было уже не так страшно. Теперь я знала, что бледно-голубые капли падают на благодатную почву слуха человека, понявшего мои чувства, возможно, даже ощущающего их так же, как и я сама.

Как ни странно, но совершенно чужому человеку, лишь пару раз виденному мной, мне удалось открыться гораздо легче, чем собственному преподавателю, терпеливо обучавшему и направлявшему меня в течение месяца. Раз за разом проигрывая эту пропитанную внутренними переживаниями мелодию, перевитую стыдом за собственные чувства, я как будто отпускала собственную нервозность и недоверие. Да, я действительно время от времени давала себе слабину, разрешала пробиться на поверхность жалости к себе, но ведь это только мой груз. Не затронувший ни родных, ни друзей, сокрытый глубоко в сердце и лишь изредка пробивающийся на свободу. Чтобы через малое время и немного слез снова быть заточенному и похороненному, чтобы уступить место благодарности за то, что имею, любви к родным и светлой тоске где-то далеко-далеко за периферией сознания.

Урок закончился неожиданно быстро. Я в удивлении посмотрела в светящиеся еле уловимой доброй насмешкой серые глаза после слов 'на сегодня достаточно', раздавшихся в короткое мгновение тишины, перемежавшее звучание мелодии, которую я сегодня не боялась играть.

Даррак поднялся со стула и произнес:

— До следующего занятия.

Я растерянно моргнула, а он кивнул в знак прощания и покинул музыкальный кабинет, оставив дверь приоткрытой.

Я же, осознав, что смотрю на щель, между дверью и косяком, встряхнулась и, благодарно проведя пальцами по клавишам рояля, опустила крышку. Странное мироощущение замкнутости и отрешенности пространства комнаты от окружающего мира исчезло, как только ее покинул оллам. Я тоже задерживаться не стала. На сегодняшнем занятии по основам олламии метр Муррей обещал рассказать и продемонстрировать, как ставить самый простой блок от влияния музыки души.

Метр оказался человеком слова и ему даже не пришлось прибегать к особому воздействия своего голоса: студенты и так ловили каждое его слово. На данный момент мы, первокурсники, были самыми уязвимыми олламами в консерватории. И если раскрывать свою музыку в той или иной степени умел каждый из нас, то насчет блоков все пребывали в одинаковом неведении. Собственно, правило всегда закрывать дверь музыкального класса, если собираешься играть во всю мощь, пошло именно из-за нас, неумеющих, и отстающих.

Со слов преподавателя выходило, что все достаточно просто. Музыка души из этой самой души исходит и в нее же проникает. Все, что нужно, для того, чтобы оградить себя от нежелательного влияния, это закрыть эту самую душу.

— Оллам должен превосходно уметь и открываться нараспашку и закрываться наглухо, не оставляя ни малейшей щелочки, — вещал метр своим сочным голосом, переливающимся в четком балансе всеми цветами радуги. — Но, уважаемые олламы и не менее уважаемые оллемы, всегда учитывайте факт превосходства: в вопросе влияния всегда превалирует сила воли. Вне зависимости от уровня дара, оллам с сильной волей всегда сможет закрыться от влияния такого же оллама, а иногда даже и дуэта или ансамбля до четырех человек. Но никогда, никакая сила воли не сможет превозмочь направленное влияние группы олламов, например оркестра или хора. Первое, кстати, вы уже испытали на себе.

Раздумывая над словами преподавателя, решилась задать вопрос, появившийся в ходе лекции. Уверенно подняла руку — Тиган Муррей всегда спокойно и даже с поощрением относился к вопросам студентов — дождалась адресованного мне кивка и спросила:

— Метр Муррей, значит ли это, что любой человек с сильной волей сможет успешно противостоять влиянию музыки души?

— Это хороший вопрос, юная оллема, — отметил мужчина и ответил. — Безусловно, это было бы в силах самого обыкновенного человека с крепкой силой воли, если бы он знал о существовании и свойствах музыки души и подозревал о воздействии. Но, как все вы знаете, информация об этом строго секретна, поэтому такой сценарий развития событий кране маловероятен. Но! Существуют люди, сопротивляющиеся влиянию музыки души на интуитивном уровне. Да, таковые действительно есть. Однако их сопротивление можно обойти, если действовать с умом. Этому вас тоже научат в нашем славном учебном заведении. Еще вопросы?

На этот раз руку поднял Байл:

— Метр Муррей, а можно ли каким-то образом снять влияние, наложенное олламом?

— Первый курс, вы меня сегодня определенно радуете работой мысли, — с улыбкой отметил преподаватель, после чего приступил к ответу на заинтересовавший всех вопрос. — Можно, оллам. Но не каждым. То есть для того, чтобы снять воздействие музыки души одного оллама, снимающий должен быть как минимум одного уровня силы с ним. Тот же принцип действует и с дуэтами, и с ансамблями. Каждое воздействие обратимо, если говорить о теории. На практике же снять влияние, которое было наложено на каждого оллама и оллему на посвящении невозможно в силу того, что собрать такой же оркестр с тем же уровнем силы — а это не менее сорока олламов — не получится. По крайней мере, для этой конкретной цели.

Убедившись, что больше ни у кого из студентов вопросов нет, Тиган Муррей приступил к самому интересному: описанию схемы действий при построении блока. Со слов метра все было кристально ясно: при подозрении на нежелательное влияние следовало закрыться, а для этого у каждого из нас должен быть набор звуков, какая-нибудь примитивная мелодия, запоминающаяся, даже навязчивая, несущая в себе чувства скованности, недоверия, настороженности, всего, чего угодно, что помогло бы каждому из нас закрыться.

Преподаватель дал нам минуту на размышление и придумывание этой мелодии, которая, как он сказала, должна быть спонтанной. По прошествии выделенного времени метр стал говорить. Не так, как он обычно говорил при начитке лекции. Его мелодичный голос наполнял пространство, обволакивал, манил, призывал приблизиться, от ровного баланса цвета он перешел к апельсиновому оттенку, у меня даже рот слюной наполнился, так он был похож на сладкий цитрус. Через несколько мгновений после того, как метр начал говорить, я почувствовала непреодолимое желание подойти к доске. Необоснованное, но навязчивое и требовательное. Не понимая, что происходит я медленно поднялась и стала замечать, что другие студенты с теми же растерянными лицами отрываются от стульев и один за другим начинают двигаться по проходу к доске мимо метра с глазами, блестящими лукавством. Я в растерянности оборачивалась, но ничего не могла с собой поделать: ноги сами вели меня к заветной цели. Внезапно мой взгляд наткнулся на Байла. Лицо парня не было озадаченным или удивленным: оно было полно напряжения и внутренней борьбы. В отличие от всех остальных он не двигался, а просто стоял рядом со своим местом.

Прервав свою плавную речь, преподаватель ухмыльнулся и произнес:

— Оллам Байл, весьма и весьма похвально. Остальных прошу занять свои места, — это предложение метр сопроводил приглашающим жестом в сторону парт. — Сейчас вы ощутили на себе воздействие музыки души. Да, как вы уже поняли, музыка души воздействует не только через игру или пение, но и через обыкновенную повседневную речь, ибо это тоже звуки и ими просто нужно уметь правильно пользоваться.

Подобное заявление не стало для меня открытием, что-то подобное я подозревала и ранее. Не зря ведь на лекциях Тигана Муррея студенты сидят так тихо и переполнены энтузиазмом.

— Итак, что вы сделали неправильно. Ваша ошибка была в бездействии дорогие мои олламы и оллемы. Я рассказал вам, принцип защиты и дал время, чтобы подготовиться, но подготовился, как я вижу лишь один из вас. Объясню подробней: когда вы чувствуете нежелательное воздействие, вам следует воспроизводить в мозгу, перед внутренним слухом ту самую мелодию, которая поможет вам закрыть душу. Степень закрытия можно и нужно учиться регулировать. Надеюсь, в этот раз все всё поняли, — преподаватель окинул аудиторию испытывающим взглядом и произнес ожидаемое:

— Попробуем еще раз.

После этих слов он снова начал мелодично зачитывать какое-то стихотворение, а меня снова стало тянуть подойти к доске. Но в этот раз, я уже понимала, что происходит и сосредоточилась на придуманной ранее простой мелодии, состоящей всего из трех нот, поступенно нисходящих. По мере проигрывания их в своей голове я представляла, как покрываюсь скорлупой, но не той, каменной, а более тонкой, сродни яичной.

Пока эта тонкая, но все-таки преграда покрывала меня, желание подняться и приблизиться к доске становилось все менее навязчивым и явственным, пока совсем не исчезло, не оставив и отголоска.

В этот раз вставших и дошедших до пункта назначения оказалось не больше половины.

— Очень хорошо. Сидящие, мои вам комплементы, — произнес метр Муррей. — А остальных предупреждаю, что паломничества к доске мне поднадоели, и следующее задание будет менее скучным.

Студенты ответили взглядами, полными опасений и вернулись на свои места гораздо более подозрительными и бледными, чем до похода к доске.

После прищуренного оценивающего взгляда преподавателя и минутной тишины, подаренной щедрым метром, чтобы все могли настроиться, снова зазвучал сочный, полный силы и внутренней энергии голос. Я не стала дожидаться появления желаний и стала про себя напевать свои три спасительные нотки, чувствуя, как скорлупа покрывает меня быстрее, чем в прошлый раз. Ощутив себя в относительной безопасности и постаравшись взять под контроль азарт, нахлынувший от осознания, что могу не успеть или растеряться и тогда еще непонятно, что придется делать, стала с интересом следить за происходящим. Менее, чем четверть студентов с искренним удивлением на лицах встали со своих стульев и аккуратно полезли под столы. С рядов более сообразительных стали доноситься смешки.

Таким образом Тиган Муррей развлекался до самого конца занятия. Что только студенты на этом странном, но, несомненно, веселом занятии не вытворяли с легкой подачи преподавателя: и приседали, и забирались ногами на столы, и потом в следующий подход вытирали следы собственных ног, как оказалось, заранее припасенной тряпкой, и с важным видом пожимали друг другу руки. Освоившие новое умение не сдерживали улыбок, ухмылок и даже тихого хихиканья.

После каждого неудачного для некоторых подхода он снова объяснял принцип действий, каждый раз все более подробно и красочно и без признаков нетерпения или раздражения. В итоге не осталось ни одного оллама, не уяснившего схему защиты от нежелательного влияния. Перед самым окончанием лекции, когда в очередной раз голос преподавателя разливался в пространстве, но никто под его действием и не шелохнулся, метр довольно улыбнулся.

— Очень хорошо! Я горжусь вами, олламы и оллемы. Вы все молодцы, и я рад, что в этот раз слабых звеньев не оказалось, потому что иначе им бы сейчас было очень неловко.

Мы замерли, непонимающе и неверяще глядя на преподавателя. Неужели он мог заставить возможных отстающих сделать что-то неловкое? Или это у него шутки такие?

Тиган Муррей же, сверкнув веселым лукавством в глазах, попрощался с нами и вышел, оставляя собственных студентов мучиться неизвестностью и опасливыми подозрениями.

* * *

Маркас Двейн и его секретарь сидели в комфортабельной карете, оснащенной рессорами, благодаря которой тряски по мощеной брусчаткой дороге практически не ощущалось. Мужчина держал в руках раскрытую папку, лениво просматривая и так известные наизусть документы. Милдред Уорд смотрела в окно, на ее губах блуждала едва заметная предвкущающая улыбка.

Не отрывая взгляда от бумаг, лорд Двейн произнес:

— Мне уже начинать сочувствовать лорду Бирну?

Милдред сначала хитро прищурилась, а потом сделала удивленные глаза и ответила:

— Не понимаю о чем ты.

— Ну, конечно! — фыркнул Маркас, переворачивая очередной лист.

Каждую совместная поездка шла по определенному плану: секретарь рассчитывала время прибытия в столицу так, чтобы у них была ночь на отдых, оправдывая это тем, что уставшему и с дороги лорду Двейну самому не понравится его доклад, что уж говорить о начальстве? Маркас признавал обоснованность и предусмотрительность собственного секретаря, но не сомневался, что подобные решения имеют под собой двойное дно, а не исключительную заботу о любимом непосредственном начальнике.

Леди Уорд улыбнулась и, оглядев себя, расправила платье. Строгое, но заставляющее работать мужскую фантазию на полную катушку: обрисовывающее женственные мягкие изгибы, расставляющее акценты, от которых сложно было оторвать взгляд, но исключительно приличное. Маркас сам удивлялся, как возможно, соблюдая до последней йоты деловой этикет, выглядеть настолько желанной. Или тут все дело не в одежде, а в женщине? Хотя нет, ведь в обычные дни ему, относящемуся к Милдред, как к собственной сестре, вовсе не сложно оторвать взгляд от декольте, сейчас отороченного кружевом, и линии плеч, острой, добавляющей перчинки и контрастирующей с мягким, обладающим плавными линиями вырезом. Все дело в сочетании, пришел к выводу Маркас и снова погрузился в просмотр документов.

Очень скоро карета остановилась перед главным входом здания департамента внутренних дел. Гостиный дом, в котором они поселились, располагался совсем недалеко от места назначения, и был неизменно избираем за качество сервиса, хорошие условия и краткое время пути, за которое не успеет помяться костюм или платье (последнее более вероятно). Лорд Двейн вышел из кареты первым, подавая руку спутнице.

— Ну что ты, Маркас. Не стоит. Я ведь всего лишь твой секретарь, — кокетливо произнесла женщина, стрельнув полными веселья глазами в начальника, и улыбнулась улыбкой, полной лукавства.

— Но ты так же леди, а я в достаточной степени джентельмен, чтобы это помнить, — ответил ей мужчина и передал папку.

— А на грузоподъемность твое воспитание не распространяется? — иронично вопросила Милдред, раскачивая на ладони передачу, словно взвешивая.

— Но ты ведь мой секретарь, — ответил Маркас, приподняв бровь.

Обменявшись понимающими улыбками, они направились ко входу. Как только порог здания департамента остался позади, на их лицах воцарилось одинаковое спокойное и деловое выражение профессионалов, знающих свою работу и не обращающих внимания на несущественные мелочи. Поднявшись на второй этаж и пройдя полную длину коридора, остановились перед массивной двустворчатой дверью. Маркас коротко постучал и открыл ее, пропуская Милдред вперед.

Войдя в приемную, лорд Двейн приветственно кивнул секретарю — молодому человеку, сидящему за столом, заставленном стопками бумаг. Тот, увидев посетителей, встал и произнес: