— Им пришлось довольно несладко, — сказала она Оже. — Столкнулись с сильной турбулентностью в горловине во время инжекции на другом конце. Но они будут жить, и это самое главное.
— Я думала, путешествия по гиперсети должны были быть обычным делом.
— Это так — если у тебя есть такой опыт, как у слэшеров. Но мы занимаемся этим всего год. Они могут протиснуть лайнер через свои порталы и не касаться бортов. Для нас это большая головная боль — просто доставить один из этих маленьких кораблей в целости и сохранности.
— Что вы только что говорили о технологии слэшеров? Как к этому могут быть причастны слэшеры, если вы говорите, что они даже не знают об этом месте?
— У нас есть своя доля сочувствующих среди умеренных слэшеров, которые считают, что агрессивный экспансионизм нуждается в сдерживающем влиянии.
— Перебежчики и предатели, — презрительно сказала Оже.
— Перебежчики и предатели вроде меня, — произнес мужской голос у них за спиной.
Оже повернулась и оказалась лицом к лицу со стройным, мускулистым человеком неопределенного возраста. Он двигался в серебристом облаке вспомогательных машин, мерцающих на пределе видимости. Оже отступила назад, но мужчина успокаивающе поднял руку и закрыл глаза. Облако машин уменьшилось, втянувшись обратно в его поры, как замедленный взрыв в обратном направлении.
Стоя сейчас перед ней, он выглядел почти как человек.
Последнее поколение слэшеров — как Оже забыла к своей игре с Кассандрой — часто было неотличимо от детей. Эта неотенная тенденция была обусловлена эффективным использованием ресурсов: люди меньшего роста не только использовали меньше расходных материалов, но и были более удобны при транспортировке — важный фактор, даже учитывая почти безграничную мощность их двигателя просачивания. Но этот слэшер выглядел вполне взрослым, хотя и моложавым. Либо он был предшественником неотеников (и их нестабильных прототипов, детей войны), либо принадлежал к одной из фракций, сохранивших некую ностальгическую связь со старомодным человечеством.
У него была безупречная, без морщин, кожа цвета меда и светло-карие, слегка печальные глаза, которые, тем не менее, блестели легким энтузиазмом. Несмотря на то, что, на вкус Оже, в камере было слишком холодно, на мужчине был всего один слой одежды: простые белые брюки и белая рубашка, свободно перетянутая на груди.
— Это Найагара, — сказала Скеллсгард. — Как ты, возможно, уже поняла, он гражданин Федерации Политий.
— Все в порядке, — сказал Найагара. — Я нисколько не обижусь, если вы назовете меня слэшером. Вы, вероятно, расцениваете этот термин как оскорбление.
— Разве это не так? — удивленно спросила Оже.
— Только если вы этого хотите. — Найагара сделал осторожный жест, похожий на некое религиозное благословение: диагональный разрез поперек груди и удар ножом в сердце. — Косая черта и точка, — сказал он. — Я сомневаюсь, что это что-то значит для вас, но когда-то это было знаком альянса прогрессивных мыслителей, связанных вместе одной из самых первых компьютерных сетей. Федерация Политий может проследить свое существование вплоть до этого хрупкого коллектива, в первые десятилетия Века Пустоты. Это не столько стигмат, сколько признак общности.
— И вы заботитесь об этом сообществе? — спросила Оже.
— В широком смысле — да. Но я не прочь предать его, если считаю, что это наилучшим образом отвечает его долгосрочным интересам. Как много вы знаете о нынешней напряженности в Политиях?
— Достаточно.
— Что ж, позвольте мне освежить вашу память в общих чертах. Сейчас в Федерации существуют две противоборствующие группировки: агрессоры и умеренные. Обе стороны в целом поддерживают одну и ту же цель — восстановление Земли. В чем они отличаются, так это в их подходе к Соединенным штатам ближнего зарубежья. Умеренные рады договориться о доступе на Землю посредством взаимных сделок: доступ к гиперсети, лицензионное использование технологий приводов просачивания и ультравосстановителей и тому подобное.
— Ева соблазнилась всего одним яблоком, — сказала Оже. — Соединенные штаты еще помнят, что ваши блестящие машины сделали с нашей планетой.
— Тем не менее, предложение обсуждается. Как вы, наверное, поняли из вашего общения с Кассандрой, умеренные серьезно относятся к этому предложению.
— А агрессоры?
— Агрессоры придерживаются мнения, что Соединенные штаты никогда не подпишут сделку с умеренными — что есть слишком много людей, которые думают так же, как вы, Верити. Так зачем же ждать того, чего никогда не произойдет? Почему бы просто не захватить Землю сейчас, силой?
— Они бы этого не сделали.
— Они могут и сделают это. Единственное, что их останавливало, — это определенный трепет: страх, что трешеры скорее уничтожат Землю, чем позволят ей попасть в руки слэшеров. Тактика "выжженной земли" в самом буквальном смысле этого слова. Тэнглвуд — это больше, чем просто орбитальное сообщество. Это также хранилище достаточного количества целенаправленных мегатонн, чтобы превратить Землю в пылающий пепел.
— Так что же изменилось?
— Все, — сказал Найагара. — Во-первых, планировщики сражения полагают, что они смогут захватить Тэнглвуд достаточно быстро, чтобы предотвратить массовое развертывание этих боеголовок. Даже если они не смогут, новые модели восстановления Земли предполагают, что удар боеголовок можно... перенести. Мы можем убрать радиоактивность вглубь, используя зоны континентальной субдукции. И когда мы пополним планету, вновь интродуцированные организмы будут модифицированы, чтобы переносить повышенный уровень фоновой радиации.
Оже содрогнулась, представив, что означала такого рода тектоническая реорганизация для ее любимых городов. — Значит, вторжение неизбежно?
— Я говорю, что сейчас это гораздо более вероятно, чем было шесть месяцев назад. Вот почему некоторые из нас — умеренные — уже давно выступают за укрепление позиций трешеров. Назовите это сдерживающим фактором.
— И это так просто? Вы помогаете нам заставить этот инопланетный хлам работать только для того, чтобы у нас был шанс противостоять вашему собственному народу, когда начнется это дерьмо?
— Поможет ли это, если я сделаю так, чтобы это звучало сложнее, чем на самом деле?
— Извините, если я не поверю вам на слово, Найагара, но я в своей жизни встречала только двух слэшеров, и одна из них была маленьким лживым дерьмом.
— Если это вас утешит, — сказал он, — Кассандра — одна из самых стойких умеренных во всем движении. Если вам когда-нибудь понадобится друг в Политиях, то это она.
Скеллсгард встала между Оже и слэшером, подняв руки, словно блокируя драку. — Я знаю, это шокирует, — сказала она Оже, — но на самом деле не все они злодеи, которые предпочли бы, чтобы мы были стерты с лица земли.
— Поверьте мне, я сочувствую вашей позиции, — сказал Найагара Оже. — Знаю, что терраформирование Земли перечеркнет дело вашей жизни. Я просто придерживаюсь мнения, что цель оправдывает средства.
— Вы верите, Найагара, что цель всегда оправдывает средства? — спросила Оже.
— В основном, — сказал он. — И некоторые сказали бы, что — судя по вашему собственному послужному списку — вы разделяете в чем-то ту же философию.
— Только через ваш труп.
— Или мертвое тело мальчика? — Он покачал головой. — Простите. Это было неуместно. Но суть остается неизменной: у вас всегда был определенный непоколебимый инстинкт относительно того, что нужно сделать для достижения определенного результата. Я восхищаюсь этим, Верити. Я думаю, у вас есть все шансы завершить эту миссию.
— Теперь мы кое-чего добиваемся, — сказала она. — Как много вы знаете обо всем этом?
— Знаю, что на другом конце этого соединения гиперпаутины пропала конфиденциальная информация, и что у вас есть все необходимое, чтобы ее вернуть.
— Почему вы не можете ее вернуть?
— Потому что я не знаю эту территорию так, как вы. Как и Скеллсгард, или Эйвелинг, или кто-либо еще в этой организации. Единственным человеком, который знал ее достаточно хорошо, была Сьюзен Уайт, и она мертва.
— Это деталь, которую Калискан не удосужился мне сообщить.
— Повлияло бы это на ваше решение?
— Возможно.
— Тогда он был прав, что не упомянул об этом. Но в моем ответе есть нечто большее, о чем вы, возможно, догадываетесь. Дело не только в том, что я не знаю этой территории. Я даже не могу войти туда — я бы умер, если бы попытался.
— А я?
— Вы не сочтете это проблемой. — Найагара повернулся лицом к кораблю, который только что погрузили в пузырь. Техники все еще занимались различными деталями снаружи, но все в их действиях говорило о том, что все шло по плану.
— Вы хотите, чтобы я села в эту штуковину, не так ли? Без малейшего представления о том, что находится на другом конце линии.
— Это тридцатичасовое путешествие, — сказал Найагара. — У вас будет достаточно времени по дороге, чтобы наверстать упущенное.
— Могу я отказаться?
— Сейчас немного поздновато для этого, вам не кажется? — Не дожидаясь ответа от Оже, он переключил свое внимание на Скеллсгард. — Она готова к уроку языка?
— Эйвелинг сказал сделать это сейчас. Таким образом, у нее будет время улечься в постель до того, как она доберется до E2.
— Какой урок языка? — спросила Оже.
Найагара поднял руку. Дымка мерцающих серебристых машин вырвалась из его ладони и пересекла пространство до головы Оже. Она почувствовала приступ яркой сияющей мигрени, как будто ее череп был крепостью, которую штурмовала армия в сверкающих хромированных доспехах, а потом она вообще ничего не почувствовала.
Она пришла в себя от головной боли, ощущения падения и голоса в ушах, говорящего на языке, который она не должна была понимать.
— Ви хайст ду?
— Ихь хайссе... Верити Оже. — Слова слетели с ее губ с нелепой легкостью.
— Хорошо, — продолжил голос, на этот раз по-английски. — На самом деле, превосходно. Воспринято очень хорошо. — Это говорила Маурья Скеллсгард, сидевшая слева от нее в замкнутом пространстве того, что, как она предположила, должно было быть гиперсетевым кораблем. По другую сторону от Оже, на третьем из трех сидений, сидел Эйвелинг.
Они находились в свободном падении.
— Что происходит? — спросила Оже.
— Происходит, — сказал Эйвелинг, — то, что вы говорили по-немецки. Маленькие машины Найагары перестроили ваш языковой центр.
— Вы также владеете французским, — добавила Скеллсгард.
— У меня уже был французский, — раздраженно ответила Оже.
— У вас было академическое понимание письменного французского языка, искаженное в последние годы XIX века, — поправила Скеллсгард. — Но теперь вы действительно можете говорить на нем.
Головная боль Оже усилилась, как будто кто-то только что постучал очень маленьким камертоном по ее черепу и заставил его зазвенеть. — Я бы не согласилась на это... — Она хотела сказать "дерьмо", но слово застряло где-то между ее мозгом и голосовым аппаратом. "Эта ужасная штука во мне". Откуда, черт возьми, взялось "ужасная", удивлялась она?
— Нужно было либо получить этот навык, либо отказаться от миссии, — сказал Эйвелинг. — Через тридцать часов вы будете в Париже, действуя в одиночку, и вам поможет только ваш ум. Ни оружия, ни связи, ни помощи искусственного интеллекта. Единственная помощь, которую мы можем вам оказать, — это язык.
— Я не хочу, чтобы у меня в голове были машины.
— В таком случае, — сказала Скеллсгард, — сегодня ваш счастливый день. Они уже были вымыты, остались только созданные ими нейронные структуры. Недостатком является то, что эти сооружения не прослужат вечно — два, может быть, три дня, как только вы доберетесь до Парижа. Затем они начнут разрушаться.
Любопытство взяло верх над Оже. — Почему бы не оставить машины на месте, если это имеет такое большое значение?
— По той же причине, по которой Найагара не может пойти с нами, — ответила Скеллсгард. — Цензор не пропустил бы их.
— Цензор?
— Вы скоро это увидите, — сказал Эйвелинг, — так что не забивайте этим свою хорошенькую головку. Это наша работа.
Оже почувствовала жужжащую, слегка хрупкую настороженность, которая приходит после слишком большого количества кофе и слишком интенсивной учебы. Однажды, лет пятнадцать назад, она так усердно изучала математику, что после целого вечера манипуляций со сложными уравнениями, заключенными в квадратные скобки, упрощения форм и извлечения общих членов, ее мозг фактически начал применять те же правила к разговорной речи, как будто предложение можно заключить в квадратные скобки и упростить, как некую квадратную формулу для распада радиоизотопов. Вот что она чувствовала сейчас. Ей достаточно было взглянуть на цвет или форму, и ее новые языковые структуры радостно выкрикивали соответствующее слово в ее голове в смешанной какофонии немецкого, французского и английского языков.
— Я могла бы очень разозлиться из-за этого...
— Или вы могли бы просто смириться с этим и признать, что это должно быть сделано, — прямо сказала Скеллсгард. — Обещаю вам, что никаких побочных эффектов не будет.
Оже знала, что протестовать дальше бессмысленно. Машины уже пришли и сделали свое плохое дело. Простой факт заключался в том, что если бы это когда-либо было предложено ей как рациональный выбор, она все равно предпочла бы его трибуналу.
Если это делало ее лицемеркой, готовой принять науку слэшеров, когда это ее устраивало, так тому и быть.
— Мне жаль, если все это кажется резким, — сочувственно сказала Скеллсгард. — Просто у нас действительно не было времени сидеть сложа руки и что-то обсуждать. Нам нужно как можно скорее вернуть это утерянное имущество в надежные руки.
Оже заставила себя успокоиться. — Я так понимаю, мы уже в пути?
— Это была успешная инжекция, — сказал Эйвелинг.
Они сидели втроем в ряд, окруженные приборами, органами управления и откидными панелями. Технология представляла собой любопытную смесь очень надежной и очень хрупкой на вид современности, включая некоторое оборудование, которое, очевидно, было получено прямо от источников слэшеров. Скрепляли все это болты, нейлоновые стяжки и похожие на плевки тампоны из сверхпрочной эпоксидной смолы. Эйвелинг держал одну руку на джойстике, установленном на откидной панели перед ним. Над панелью находился плоский экран, на котором отображался ряд неправильных концентрических линий, похожих на искусно сплетенную паутину, причем линии медленно расползались к краю экрана. Какая-то навигационная система, предположила Оже, отображающая их полет через гиперпаутину. Снаружи ничего не было видно, так как бронированные ставни корабля были плотно закрыты.
Это было примерно так же захватывающе, как поездка в лифте.
— Ну, теперь, когда мы все замешаны в этом деле, — сказала она, — я полагаю, вы можете рассказать мне, в чем все дело.
— Обычно мы обнаруживаем, — сказала Скеллсгард, — что будет проще, если мы покажем вам. Таким образом, мы пропустим всю стадию "ты не можешь ожидать, что я поверю в это дерьмо".
