Затем он увидел ангелов. Они и раньше были в полете, кружили над высокими высотами, крошечные движущиеся точки отражали пастельный свет от их светящихся крыльев. Теперь они падали, кувыркаясь в бушующих потоках воздуха, крылья мерцали и исчезали во тьме.
— Похоже, ты выбрался в нужное время, — сказала Мирока.
Какое-то мгновение он не мог ей ответить, ошеломленный бессердечной бесцеремонностью ее замечания. При жизни Кильона случались шквалы и сдвиги, которые время от времени затрагивали часть города, но ничто даже отдаленно не напоминало по масштабам то отключение электроэнергии, свидетелем которого он был сейчас. Это была буря, способная соперничать со всем, что случалось за последние поколения, возможно, даже столетия. И это не был какой-то злобный, но временный спазм, когда Трясина набрасывалась с раздражительной яростью, прежде чем вернуться к нормальной жизни. Если бы это было так, свет уже начал бы зажигаться снова, но с каждой минутой темнота становилась только более мрачной. Оставалось несколько светящихся пятен, разбросанных тут и там на разной высоте, но, похоже, они могли погаснуть и быть проглочены в любой момент.
— Ты думаешь, я теперь забочусь о себе? — спросил он. Он прикусил язык, ожидая, что она скажет что-нибудь, что он мог бы выплюнуть ей в лицо. — Это город, Мирока. Тридцать миллионов человек. Прямо сейчас большинству из них либо предстоит столкнуться с приступом парализующей зонной болезни — с тем, через что мы только что прошли, только без лекарств, — либо они приходят к осознанию того, что только что потеряли все системы жизнеобеспечения, которые они когда-либо знали. Или и то, и другое. — Он помолчал. — Воздух. Вода. Препараты. Все кончено, пока зоны не вернутся обратно. Если они вернутся. — Он говорил с яростной решимостью, едва узнавая собственный голос. — Им либо больно, либо будет очень больно. Все они, за исключением очень немногих, которым кто-нибудь сможет помочь. Пограничная комиссия была права: надвигалось что-то грандиозное. Но они и представить себе не могли ничего подобного. Это конец всему.
— Они все уладят, Резака. Свет снова включится.
— Мирока, послушай меня. Я говорил об этом с Фрэем. Власти знали, что должно было произойти что-то ужасное. Они ждали, готовились к тому, что это произойдет. Не какая-то локальная реорганизация пограничных линий, а что-то большое, что-то катастрофическое. Вот почему возникла нехватка лекарств. Они запасались антизональными препаратами, зная, что это надвигается на нас.
— Так что все будет в порядке. Они все контролируют.
— Смотри, — сказал он, заставляя ее снова уставиться на темнеющий шпиль. — Становится все хуже. Огней стало меньше, чем минуту назад. Те части, которые держались до сих пор, выходят из строя. Тебе кажется, что кто-то контролирует ситуацию? Тебе кажется, что этот город вот-вот возьмет себя в руки и будет жить дальше?
— Прошло всего несколько минут.
Она была права, и он знал это — было еще слишком рано делать поспешные предположения, — но в глубине души он чувствовал ледяную уверенность в том, что быстро ситуация не улучшится.
— Даже если бы у них были запасы лекарств, их не хватило бы на всех. Им повезет, если они смогут доставить достаточное количество средств людям, которые должны быть ответственными, не говоря уже о простых гражданах.
— Сейчас это не наша проблема, — сказала Мирока. — Это не значит, что мне все равно, ясно? Это не значит, что у меня нет сердца. Но смена зоны произошла и здесь, только вокруг нас нет города, в котором можно спрятаться.
— У нас есть лекарства, — сказал Кильон.
Она глубоко вдохнула. — Сейчас мы ничего не можем сделать для города. Нам все равно потребуется два-три дня, чтобы вернуться без лошадей, и какая от нас тогда будет польза? Этого маленького мешочка с лекарствами надолго не хватит, не так ли?
— Если бы я мог что-то сделать, я бы сделал. — Но Кильон знал, что ему придется основательно пополнить свой запас антизональных препаратов, просто чтобы отныне поддерживать жизнь им двоим.
— Мы продолжаем двигаться, — сказала Мирока. — Именно так, как я тебе и говорила. Найдем другое место встречи и надеемся, что кто-нибудь появится. Чего мы не будем делать, так это не останемся здесь дальше. Это место уже начинает меня пугать. Я чувствую запах этих гребаных воргов.
— Мы просто оставим лошадей?
— Что ты имел в виду?
— Не знаю. Похороним их или что-нибудь в этом роде. — Он беспомощно пожал плечами. — Тогда будет не так очевидно, что мы были здесь.
Мирока, казалось, по крайней мере на мгновение задумалась над этой идеей, прежде чем ответить. — Много ли хоронил лошадей?
— А ты как думаешь?
— У тебя уйдет день на то, чтобы с такой маленькой лопатой вырыть могилу достаточно большого размера, при условии, что в земле не встретится камень, как только ты проберешься через верхний слой почвы. Тогда у тебя все еще будет другая лошадь, от которой нужно избавиться. Два дня, и это при условии, что у тебя хватит сил перетащить тонну мертвого мяса, когда ты закончишь копать.
— Значит, мы просто уйдем? Просто уйдем и отправимся пешком?
— Я бы не смогла выразить это проще, даже если бы попыталась.
— Для тебя это легко, не так ли? Меняй планы, переключай передачу, продолжай двигаться. Это то, что ты делаешь. Но я — это не ты, Мирока. Я напуган и не уверен, что ты действительно понимаешь, что делаешь.
Она театрально огляделась по сторонам. — Ты видишь, чтобы кто-нибудь еще давал тебе советы?
— Нет.
— Тогда не похоже, что у тебя чертовски большой выбор, не так ли?
Мирока вернулась в лагерь и начала разбирать их пожитки, отбрасывая в сторону то, что они не могли унести на себе. Кильон немного помедлил, прежде чем спуститься по склону и присоединиться к ней. Позади него темнота Копья только усилилась, даже когда небо побледнело навстречу дневному свету и холодному, как сталь, обещанию нового дня.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Они шли до рассвета, а затем и до восхода солнца, следуя по широкой, изрытой колеями дороге, которую уже прошли мальчики-черепа, Мирока ни разу не оглянулась, как будто увидела все, что ей было нужно.
Кильон завидовал ее прагматичному восприятию — принимая это как должное, а не как какое-то фундаментальное отсутствие любопытства, — но он не мог перестать оборачиваться, чтобы посмотреть на Копье, всегда с надеждой, что что-то могло измениться, что, возможно, появился проблеск света там, где раньше была тьма. Но по мере того, как день светлел, в любом случае становилось все труднее что-либо сказать. Копье больше не было черной полоской на фоне ночного неба, а отдаленной серо-голубой массой, горой невероятной крутизны, ее внутренняя чернота была приглушена лигами окружающей атмосферы, что делало практически невозможным определить, горели там огни или нет. Конечно, он не видел никаких признаков движения, ни поездов, ни летающих предметов, но это не означало, что не велось какого-то публичного восстановления. В любом районе сложная, энергозатратная инфраструктура транзитных систем вернется в последнюю очередь.
По всей земле семафорные вышки стояли в мертвой неподвижности.
Темп Мироки был неумолимым, но он все равно настаивал на том, чтобы они останавливались каждые пару часов либо для повторного введения антизональных препаратов, либо для проведения достаточного количества тестов, чтобы убедиться, что он правильно рассчитал дозу. Он внимательно следил за своими часами. Хотя они больше не показывали синхронное время, совокупные различия были не больше, чем он ожидал бы, если бы зона оставалась неизменной после судорожного изменения предыдущей ночи. Им нужно было бы продолжать принимать лекарства, но, по крайней мере, ситуация, казалось, не ухудшалась. Судя по дозам, которые он раздавал сейчас, в коробке было достаточно специфического для сдвига зоны лекарства, чтобы им двоим хватило где-то на неделю, до десяти дней. Когда они будут исчерпаны, останутся другие лекарства, менее эффективные, менее тонко настроенные, но которые все равно сохранят им жизнь еще на несколько дней. Но не недели и уж точно не месяцы. Лекарства были рассчитаны на то, чтобы помочь ему в гораздо более щадящих условиях, когда было бы необходимо ввести лишь крошечную часть суточной дозы, которую он сейчас отмерял.
Во время их второй остановки, когда день стал еще светлее, он обнаружил Мироку, стоящую на коленях на земле с расстеленной перед ней картой. Карта была потрепанной, коричневой по краям, как будто ее спасли от пожара. Мирока вносила в нее исправления огрызком карандаша, зачеркивая одну границу зоны и добавляя другую.
— Ты думаешь, это точно? — спросил он.
— Если у тебя нет лучшего предположения, я соглашусь с этим. Мы подошли к другой границе, я могу внести некоторые уточнения. На данный момент это все, что у нас есть.
У карты было две стороны. На одной стороне была изображена местность в радиусе нескольких сотен лиг от Копья, пунктирная линия экватора почти идеально пересекала основание города. Кильон увидел дорогу или тропу, по которой они шли от Конетауна, в том месте, где она пересекалась с тропой, по которой прошли мальчики-черепа и по которой они сейчас двигались. Сначала они двигались строго на запад; теперь, по-видимому, в юго-западном направлении, хотя без гироскопа или точной фиксации, основанной на небесной навигации, не было никаких средств проверить это. Помимо дорог и семафорных путей, на карте было отмечено множество ориентиров и наземных населенных пунктов, но лишь немногие из них что-либо значили для него. Пристань фортуны — одно из названий, которое он узнал, — лежала к югу, по меньшей мере в сотне лиг от их нынешнего местоположения. Он знал, что это ближайшее крупное поселение к Копью, но с таким же успехом оно могло находиться на другом конце света, несмотря на всю его надежду добраться туда без помощи Мироки. Даже с картой он почти терялся.
Другая сторона карты была не намного лучше, но, по крайней мере, он узнал больше ориентиров. Упокоение души было самым большим населенным сообществом где-либо на Земле, за исключением Копья, и оно действительно было на другом конце света. Оно лежало далеко на западе, за Дочерьми, тремя горами, нарушающими наклонную линию с правильностью пулевых отверстий, даже за Богоматерью, самой высокой из всех гор, такой высокой и широкой, что со склонов она больше не казалась горой, а просто пологим выступом земли. Оно лежало к западу от высохших вод Лонг Гэша и Старого моря — отмеченных на карте черным цветом, хотя у него было подозрение, что с тех пор, как была составлена карта, воды отступили еще дальше. Здесь, как и на другой стороне, виднелись извилистые границы зон. В Копье зоны были достаточно большими, чтобы охватывать территории и районы города. Там, где сейчас находились Кильон и Мирока, зоны были еще больше, но на другой стороне карты они были достаточно обширны, чтобы поглотить целые географические области, целые горные хребты, равнины и бывшие моря. Несмотря на совершенно разные масштабы между одной стороной карты и другой, Мирока еще пыталась перерисовать границы зон и на этой стороне, как будто это имело значение.
Взгляд Кильона упал на участок карты, который был совершенно пустым, на безликое отсутствие к востоку от самой северной Дочери. Это было так, как если бы все детали и нанесенные чернилами оттенки были стерты.
— Что это?
— Проклятие. Но тебе не нужно беспокоиться об этом. Это очень далеко от того места, где мы окажемся. — Она подняла глаза, держа карандаш во рту. — Доверься мне.
— Почему на этой части ничего не помечено? Неужели никто этим не занимался? — Пустота, Проклятие, простиралась на сотни лиг в поперечнике — достаточно далеко, чтобы поглотить все на другой стороне карты.
— Никто не входит внутрь. Никто не выходит. Это просто большой старый мусорный бак; по сравнению с ним остальная часть этой холодной, сухой дерьмовой планеты выглядит как гребаный райский сад в погожий денек.
— Хорошо, что ты не религиозна, — саркастически заметил Кильон.
— Ничего не могу поделать с тем, что слетает с моих губ, Резака. Это не значит, что это соотносится с тем, что у меня в голове. — Удовлетворенная своими исправлениями, она отложила карандаш и сложила карту, сделав это очень осторожно, чтобы не порвать хрупкий документ. — Привал окончен, — объявила она. — Нужно продолжать двигаться.
Мирока была права насчет этого. Они не могли оставаться в этой зоне бесконечно, даже если бы у них был неограниченный запас препаратов. Они не были рождены для этого, и это все еще убивало их — просто несколько медленнее, чем если бы у них не было лекарств. Но в конечном счете им нужно было перейти в другую зону, к которой они были лучше приспособлены. Кильон имел лишь самое смутное представление о старой конфигурации границ, не говоря уже о новой, поэтому он не был уверен, насколько можно доверять исправленной от руки карте Мироки.
Им оставалось только путешествовать и надеяться, что рано или поздно часы зафиксируют переход к условиям, в которых они могли бы жить.
Конечно, не было никаких гарантий, что это произойдет. Не было такого закона природы, по которому указанные зоны сохраняли бы свои характеристики, меняя размер и форму. В противовес странам, сохраняющим политическую и культурную самобытность, даже когда их границы сокращались или увеличивались, перемещающиеся по карте зоны не были похожи, даже когда они просачивались и извивались на другом конце света, подобно бродячим амебам. Когда зона смещается, может измениться почти все, включая сам характер самой зоны. Даже если раньше существовал выход из этой зоны, проход в более пригодное для жизни место, не было никакой гарантии, что он существует сейчас. Они могли быть окружены со всех сторон зонами, которые были еще менее гостеприимными, чем эта.
Но они не могли думать об этом. Не сейчас. Все, что они могли делать, это продолжать двигаться и надеяться, что впереди их ждет что-то лучшее.
— Пожары, — сказала Мирока через час после полудня, указывая на серию линий дыма, поднимающихся от горизонта. — Кое для кого плохие новости. Это могут быть мальчики-черепа, сжигающие несколько деревень, или деревни, сжигающие нескольких черепов. Сегодня сводится много счетов.
— Как ты думаешь, далеко мы продвинулись?
— Четыре лиги. Может быть, пять.
Всякий раз, когда Кильон оглядывался назад, Копье казалось не более далеким, чем в прошлый раз. Казалось, что все сооружение медленно, с хрустом, двигалось за ними по пятам, следуя за ними, как больное животное. Ему показалось, что он может различить тонкие струйки дыма, поднимающиеся с разных уровней, переплетенные и вытягиваемые боковыми ветрами и термальными потоками по мере их подъема.
— А это место встречи? Сколько еще осталось? — Без очевидного масштаба на карте он не смог бы определить, как далеко им предстояло зайти.
— Десять-двенадцать лиг.
— Это то, что ты сказала в прошлый раз.
— Решила, что таблетку нужно подсластить. Но будь спокоен — сейчас я говорю правду. Мы будем там завтра в это же время.
