2084

— Пепел. Прах. Фотография не существует. Никогда не существовала.

— Но она существовала! Она существует в памяти. Я ее помню. Вы ее помните.

— Я ее не помню.

Егором овладело чувство смертельной беспомощности. Разве можно отрицать очевидное? Личжэн задумчиво смотрел на него. Больше, чем когда-либо, он напоминал сейчас учителя, бьющегося с непослушным, но способным учеником.

— Есть партийный лозунг относительно управления прошлым, — сказал он. — Будьте любезны, повторите его.

— "Кто управляет прошлым, тот управляет будущим", — послушно произнес Егор.

— Именно так, — одобрительно кивнул Личжэн. — Так вы считаете, что прошлое существует в действительности?

— Да.

— И где, по-вашему, оно существует, если оно существует?

— В документах. Оно записано.

— В документах. И...?

— В уме. В воспоминаниях человека.

— В памяти. Очень хорошо. Мы, партия, контролируем все документы и управляем воспоминаниями. Значит, мы управляем прошлым, верно?

— Но как вы помешаете людям вспоминать? — закричал Егор, опять забыв про шкалу. — Это же происходит помимо воли. Это от тебя не зависит. Как вы можете управлять памятью? Моей же вы не управляете?

Личжэн снова посуровел. Он опустил руку на рычаг.

— Напротив, — сказал он. — Это вы ею не управляете. Поэтому вы и здесь. Запомните: действительность существует лишь в человеческом сознании и больше нигде. Не в индивидуальном сознании, которое может ошибаться — только в сознании партии, коллективном и бессмертном. То, что партия считает правдой, и есть правда. Невозможно видеть действительность иначе, как глядя на нее глазами партии. И этому вам вновь предстоит научиться. Вы должны смирить себя, прежде чем станете психически здоровым.

Он умолк, как бы выжидая, когда Егор усвоит его слова.

— Вы помните, — снова заговорил он, — как написали в дневнике: "Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре"?

— Да.

Личжэн поднял левую руку, тыльной стороной к Егору, спрятав большой палец и растопырив четыре.

— Сколько я показываю пальцев, Егор?

— Четыре.

— А если партия говорит, что их не четыре, а пять, — тогда сколько?

— Четыре.

На последнем слоге он охнул от боли. Стрелка на шкале подскочила к пятидесяти пяти. Все тело Егора покрылось потом. Воздух врывался в его легкие и выходил обратно с тяжелыми стонами — Егор стиснул зубы и все равно не мог их сдержать. Личжэн наблюдал за ним, показывая четыре пальца. Он отвел рычаг. На этот раз боль лишь слегка утихла.

— Сколько пальцев, Егор?

— Четыре.

Стрелка дошла до шестидесяти.

— Сколько пальцев, Егор?

— Четыре! Четыре! Что еще я могу сказать? Четыре!

Стрелка, наверно, опять поползла, но Егор не смотрел. Он видел только тяжелое, суровое лицо и четыре пальца. Пальцы стояли перед его глазами, как колонны: громадные, они расплывались и будто дрожали, но их было только четыре.

— Сколько пальцев, Егор?

— Четыре! Перестаньте! Как вы можете? Четыре!

— Сколько пальцев, Егор?

— Пять! Пять! Пять!

— Напрасно. Вы лжете. Вы все равно думаете, что их четыре. Так сколько пальцев?

— Четыре! Пять! Четыре! Сколько вам нужно. Только перестаньте, перестаньте делать больно!

Вдруг оказалось, что он сидит и Личжэн держит его за плечи. По-видимому, он на несколько секунд потерял сознание. Захваты, державшие его тело, были отпущены. Ему было очень холодно, он трясся, зубы стучали, по щекам текли слезы.

— Вы — непонятливый ученик, — мягко сказал Личжэн.

— Что я могу сделать? — со слезами пролепетал Егор. — Как я могу не видеть, что у меня перед глазами? Два и два — четыре.

— Не всегда. Иногда три или пять. Иногда сколько угодно. Вам надо постараться. Вернуть душевное здоровье нелегко.

Он уложил Егора. Захваты на руках и ногах снова сжались, но боль потихоньку отступила, дрожь прекратилась, осталась только слабость и озноб. Личжэн кивнул человеку в белом, все это время стоявшему неподвижно. Человек в белом наклонился, заглянув Егору в глаза, проверил пульс, приложил ухо к груди, простукал там и сям; потом кивнул Личжэну.

— Еще раз, — сказал Личжэн.

В тело Егора хлынула боль. Стрелка, наверно, стояла на семидесяти — семидесяти пяти. На этот раз он зажмурился. Он знал, что пальцы перед ним, их по-прежнему четыре. Важно было одно: как-нибудь пережить эти судороги. Он уже не знал, кричит он или нет. Боль опять утихла. Он открыл глаза, Личжэн отвел рычаг.

— Сколько пальцев, Егор?

— Четыре. Наверное, четыре. Я увидел бы пять, если б мог. Я стараюсь увидеть пять.

— Чего вы хотите: убедить меня, что видите пять, или на самом деле увидеть?

— На самом деле увидеть.

— Еще раз, — сказал Личжэн.

Стрелка остановилась, наверное, на восьмидесяти — девяноста. Егор лишь изредка понимал, почему ему больно. За сжатыми веками извивался в каком-то танце лес пальцев, они множились и редели, исчезали один позади другого и появлялись снова. Он пытался их сосчитать, а зачем — сам не помнил. Боль снова затихла. Он открыл глаза, и оказалось, что видит то же самое. Бесчисленные пальцы, как ожившие деревья, строились во все стороны, скрещивались и расходились. Он опять зажмурил глаза.

— Сколько пальцев я показываю, Егор?

— Не знаю. Вы убьете меня, если еще раз включите. Четыре, пять, шесть... честное слово, не знаю.

— Уже лучше, — сказал Личжэн.

В руку Егора вошла игла. И сейчас же по телу разлилось блаженное, целительное тепло. На мгновение он почувствовал благодарность к Личжэну. И тут же одёрнул себя: Личжэн — враг. В его власти прекратить пытки, вывести его из-под удара. Есть ведь способы — устроить побег, потом изменить имя, внешность, отправить на проживание куда-нибудь подальше от столицы. Но вместо этого лишь новые мучения.

— Вы знаете, где находитесь? — спросил его мучитель.

— Догадываюсь. В Минипере.

— Знаете, сколько времени вы здесь?

— Не знаю. Дни, недели, может быть месяцы...

— А как вы думаете, зачем мы держим здесь людей?

— Чтобы заставить их признаться.

— Нет, не для этого. Подумайте еще.

— Чтобы их наказать.

— Нет! — воскликнул Личжэн. Голос его изменился до неузнаваемости, а лицо вдруг стало и строгим и возбужденным. — Нет! Хотите, я объясню? Чтобы вас излечить! Сделать вас нормальным! Вы понимаете, Егор, что тот, кто здесь побывал, не уходит из наших рук неизлеченным? Мы не просто уничтожаем наших врагов, мы их исправляем. Вы понимаете, о чем я говорю?

Он наклонился над Егором. Лицо его, огромное вблизи, казалось отталкивающе уродливым оттого, что Егор смотрел на него снизу. И на нем была написана одержимость, сумасшедший восторг. Сердце Егора снова сжалось. Если бы можно было, он зарылся бы в койку. Он был уверен, что сейчас Личжэн дернет рычаг просто для развлечения. Однако Личжэн отвернулся. Он сделал несколько шагов туда и обратно. Потом продолжал без прежнего исступления:

— С такими, как вы, нам не по пути. Партии нужны люди, беззаветно, всей душой ей преданные, не допускающие ни капли сомнения в подлинности её учения. Ни один из тех, кого приводят сюда, не может устоять против нас. Всех промывают дочиста. Даже этих жалких предателей, которых вы считали невиновными — Трикке, Изировича и Жюэня — даже их мы в конце концов сломали. Я сам участвовал в допросах. Я видел, как их перетирали, как они скулили, пресмыкались, плакали — и под конец не от боли, не от страха, а только от раскаяния. Когда мы закончили с ними, они были только оболочкой людей. В них ничего не осталось, кроме сожалений о том, что они сделали, и любви к Великому кормчему. Трогательно было видеть, как они его любили. Они умоляли, чтобы их скорее увели на расстрел, — хотели умереть, пока их души еще чисты.

В голосе его слышались мечтательные интонации. Лицо по-прежнему горело восторгом. Он не притворяется, подумал Егор; он не лицемер. Хуже: он фанатик и поэтому убежден в каждом своем слове. Личжэн остановился, посмотрел на него. И опять заговорил суровым тоном:

— Не воображайте, что вы спасетесь, Егор, — даже ценой полной капитуляции. И если даже мы позволим вам дожить до естественной смерти, вы от нас не спасетесь. То, что делается с вами здесь, делается навечно. Знайте это наперед. Мы сомнем вас так, что вы уже никогда не подниметесь. Вы никогда не будете способны на обыкновенное человеческое чувство. Внутри у вас все отомрет. Любовь, дружба, радость жизни, смех, любопытство, храбрость, честность — всего этого у вас уже никогда не будет. Вы станете полым. Мы выдавим из вас все до капли — а потом заполним собой.

Он умолк и сделал знак человеку в белом. Егор почувствовал, что сзади к его голове подвели какой-то тяжелый аппарат, а на голову надели нечто, напоминающее шлем с прорезями для глаз.

Егор сжался. Снова будет боль, какая-то другая боль. Личжэн успокоил его, почти ласково взяв за руку:

— На этот раз больно не будет. Смотрите мне в глаза.

Лёгкий укол, и сознание помутилось А когда прояснилось, Егор вспомнил, кто он и где находится, узнал того, кто пристально смотрел ему в лицо; но где-то, непонятно где, существовала область пустоты, словно кусок вынули из его мозга.

— Это пройдет, — сказал Личжэн. — Смотрите мне в глаза. С какой страной воюет Остазия?

Егор думал. Он понимал, что означает "Остазия" и что он — гражданин Остазии. Но с кем она воюет, и есть ли вообще какая-либо война, он не знал.

— Не помню.

— Остазия воюет с Океанией. Теперь вы вспомнили?

— Да.

— Океания всегда воевала с Остазией. С первого дня вашей жизни, с первого дня истории война шла без перерыва — все та же война. Это вы помните?

— Да.

— Одиннадцать лет назад вы сочинили легенду о троих людях, приговоренных за измену к смертной казни. Выдумали, будто видели клочок бумаги, доказывавший их невиновность. Такой клочок бумаги никогда не существовал. Это был ваш вымысел, а потом вы в него поверили. Вспомнили?

— Да.

— Только что я показывал вам пальцы. Вы видели пять пальцев. Вы это помните?

— Да.

Личжэн показал ему левую руку, спрятав большой палец.

— Пять пальцев. Вы видите пять пальцев?

— Да.

И он их видел, одно мимолетное мгновение, до того, как в голове у него все стало на свои места. Он видел пять пальцев и никакого искажения не замечал. Потом рука приняла естественный вид, и разом нахлынули прежний страх, ненависть, замешательство. Но был такой период — он не знал, долгий ли, может быть, полминуты, — светлой определенности, когда каждое новое внушение Личжэна заполняло пустоту в голове и становилось абсолютной истиной, когда два и два так же легко могли стать тремя, как и пятью, если требовалось.

— Теперь вы по крайней мере понимаете, — сказал Личжэн, — что это возможно.

— Да, — отозвался Егор.

Личжэн с удовлетворенным видом встал. Егор увидел, что слева человек в белом сломал ампулу и набирает из нее в шприц. Личжэн с улыбкой обратился к Егору.

— Прежде чем мы закончим беседу, вы можете задать мне несколько вопросов, если хотите.

— Любые вопросы?

— Какие угодно. — Он увидел, что Егор скосился на шкалу. — Отключено. Ваш первый вопрос?

— Что вы сделали с Юлией? — спросил Егор.

Личжэн снова улыбнулся.

— Она предала вас, Егор. Сразу, безоговорочно. Мне редко случалось видеть, чтобы кто-нибудь так живо шел нам навстречу. Вы бы ее сейчас вряд ли узнали. Все ее бунтарство, лживость, безрассудство, испорченность — все это выжжено из нее. Это было идеальное обращение, прямо для учебников.

— Вы ее пытали?

На это Личжэн не ответил.

— Следующий вопрос, — сказал он.

— Великий Кормчий существует?

— Конечно, существует. Великий Кормчий — олицетворение партии.

— И никогда не умрет?

— Конечно, нет. Он вечен, как партия. Следующий вопрос.

— Братство существует?

— А этого, Егор, вы никогда не узнаете. Даже если мы решим выпустить вас, когда закончим, и вы доживете до девяноста лет, все равно не узнаете, как ответить на этот вопрос. Сколько вы живете, столько и будете биться над этой загадкой.

Егор лежал молча. Он так и не задал вопроса, который первым пришел ему в голову. Он должен его задать, но язык отказывался служить ему. На лице Личжэна как будто промелькнула насмешка. Даже очки у него блеснули иронически. Он знает, вдруг подумал Егор, знает, что я хочу спросить! И тут же у него вырвалось:

— Что делают в комнате 451?

Лицо Личжэна не изменило выражения. Он сухо ответил:

— Узнаете со временем.

Сделав пальцем знак человеку в белом, он отошёл в сторону. Беседа, очевидно, подошла к концу. В руку Егору воткнулась игла. И почти сразу тот уснул глубоким сном.

Глава 21.

— В вашем восстановлении три этапа, — сказал Личжэн, — Учеба, понимание и приятие. Пора перейти ко второму этапу.

Как всегда, Егор лежал на спине. Но захваты держали его не так туго. Они по-прежнему притягивали его к койке, однако он мог слегка сгибать ноги в коленях, поворачивать голову влево и вправо и поднимать руки от локтя. И шкала с рычагом не внушала прежнего ужаса. Если он соображал быстро, то мог, избежать разрядов; теперь Личжэн брался за рычаг чаще всего тогда, когда был недоволен его глупостью. Порою все собеседование проходило без единого удара. Сколько их было, он уже не мог запомнить. Весь этот процесс тянулся долго — наверно, уже не одну неделю, — а перерывы между беседами бывали иногда в несколько дней, а иногда час-другой.

— Итак, вы прочли книгу Моуцзы, — полуутвердительно произнёс Личжэн, — по крайней мере какие-то главы. Прочли вы в ней что-нибудь такое, чего не знали раньше?

— Вы ее читали? — сказал Егор.

— Я ее писал. Вернее, участвовал в написании. Как вам известно, книги не пишутся в одиночку.

— То, что там сказано, — правда?

— В описательной части — да. Предложенная программа — вздор. Тайно накапливать знания... просвещать массы... затем восстание джоберов... свержение партии. Вы сами догадывались, что там сказано дальше. Джоберы никогда не восстанут — ни через тысячу лет, ни через миллион. Они не могут восстать. Причину вам объяснять не надо; вы сами знаете. И если вы тешились мечтами о вооруженном восстании — оставьте их. Никакой возможности свергнуть партию нет. Власть партии — навеки. Возьмите это за отправную точку в ваших размышлениях.

Личжэн подошел ближе к койке.

— Навеки! — повторил он. — А теперь скажите мне, для чего мы держимся за власть. Каков побудительный мотив? Говорите же, — приказал он молчавшему Егору.

Тем не менее Егор медлил. Он заранее знал, что скажет Личжэн: что партия ищет власти не ради нее самой, а ради блага большинства. Ищет власти, потому что люди в массе своей — слабые, трусливые создания, они не могут выносить свободу, не могут смотреть в лицо правде, поэтому ими должны править и систематически их обманывать те, кто сильнее. Что партия — вечный опекун слабых, преданный идее орден, который творит зло во имя добра, жертвует собственным счастьем ради счастья других.