Рик Часть2 Ключ.

Относительно ориентации на местности можно выделить такие направления: на Западе, ниже перекрытия, возле Лабиринта имелись два выхода, ведущих к разным точкам кухонных помещений, строго на Юг находилась женская территория, "Зона амазонок", где располагались Люся и Нюра, где заправляла хозяйством Командирша, и где я, собственно, впервые очутился в Замке. Восточная заградительная линия соседствовала с рукавами, которые впоследствии касались территорий Русого и Чернявого. На Юго-востоке ещё был коридор, ведущий к витакамере.

Мишаня, планировавший свою водно-заградительную полосу на Юго-восточном направлении, самом вероятном пути отхода в случае окончательной невозможности остановить гадов, прошёлся ироничным языком по данным направлениям: "попугаем Чернявого", "раскатаем Русого", "подлечимся в витакамере"... Но самым приоритетным, естественно, направлением выбрал "зону амазонок" — лис был не прочь попасть в курятник, обаять представительниц относительно слабого пола (я то видел их, и некоторые были совсем не хилыми — взять хотя бы Командиршу с её дружиной), и таким образом получить преимущество на местности. Я покивал неопределённо головой на его разглагольствования, поощрительно похмыкал — после общения с Фиалкой Мишаня значительно приободрился — пусть чешет языком, работает на камеры и публику. У меня же были определённые планы, которые ещё рано было озвучивать. И потом, рано ещё думать об этом — неизвестно как пойдёт наше с гадами противостояние. А вдруг мы их остановим?.. Покачал задумчиво головой — не должны бы.

Теперь насчёт расстановки наших сил. Самая ответственная и опасная задача была у Мурло: удержать основную стену от центра до восточного упора — если гады сходу прорвут её, то... не было и смысла заваривать эту катавасию. Хотя... Под начало Мурло отдавалось двадцать бойцов. Левый фланг должна была защищать Розетта, у которой забрали её лучниц, а вместо них дали разведчиков... которые должны ещё вернуться. Ужасно расстроенную девушку пришлось успокаивать мне. Лук-то у неё не отобрали, а при достаточном времени она может смастерить и укомплектовать своих разведчиков. Тем более задача у неё не менее важна: заманить гадов в Лабиринт и там их бить. Лучниц возглавила одна из них — Настя, и их на начало столкновения прикомандировали к Мурло, как мобильную группу быстрого реагирования. Ещё была одна группа, возглавляемая Отвёрткой, так называемых наблюдателей: на стене были сделаны импровизированные кармашки, из которых человек мог относительно безопасно следить за перемещениями противника, при этом долгое время оставаясь незамеченным. Таких точек было оборудовано пять, только четыре — на основной стене, а одна — на случай обхода гадами слева, поэтому Отвёртке, с учётом того, что он вызвался контролировать самый опасный участок, придавалось трое. Итого, в резерве остались: я в качестве координатора действий, Мишаня и Фиалка, ответственные за водную атаку, Гермес в качестве связиста и два бойца резерва на экстренный случай: Дядя и того же возраста дама — Нуда, известная в отряде своим скепсисом, бойкая и подвижная, но зануда ещё та.

Вымотавшись сверх меры, отряд в итоге стащил из близлежащего пространства всё хоть как-то применимое в качестве строительного материала на укрепления, но возведя стратегически важные стены, Мурло вознамерился создать ещё один лабиринт в районе последней траншеи, но тут уж я не выдержал и сказал: "Хватит. Нужно отдохнуть". Веско так, но тихо. Правда, я ещё нёс что-то насчёт "дохлых кляч на бегах" и Аннах Карениных, которые не в силах сползти с перрона на рельсы, зато затоптанных спешащими пассажирами. Но это уже про себя, бормотание легко общающегося с самим собой человека. Мурло и не думал спорить. Впрочем, я не припомню, когда он спорил. И оставшееся барахло пустили на последнюю западную баррикаду, а народ наконец-то расползся по сторонам, выискивая более-менее удобные места для перекуса и последующего горизонтального времяпрепровождения.

Я тоже собрался заняться чем-то подобным, да решил напоследок окинуть взглядом нашу крепость с внешней стороны, так сказать, представить себя на месте гадов. Но стоило чуть пройти, как наткнулся на Отвёртку с подчинёнными ему наблюдателями. Прислушался к ораторствующему заму по связи с общественностью и выругался про себя. Тот нёс что-то о подвиге, самопожертвовании, в общем, вёл себя, как Матросов, заправляющий пулемётную ленту, свинец которой он должен вскорости собрать грудью.

Разъярившись не на шутку, я тут же жуткими матерными помехами пресёк это телевещание и популярно на пальцах объяснил опешившим наблюдателям и завядшему Отвёртке их "героические" действия: не высовываться, дышать через раз, кашлять и пукать исключительно с глушителем — то есть максимально продержаться на своих местах не засвеченными, корректируя и направляя наш огонь и внимание. Потом немного остыв, посоветовал осторожно проверить мощность пукалок — с какого расстояния и какую толщину щитов могут пробить, а параллельно изобрести систему сигнализации, дабы не совсем на пальцах, среди которых самый заметный — средний оповещать замерших в готовности бойцов. "Ты у нас башковитый, Отвёртка, — напутствовал я напоследок, — так что откручивать у тебя есть что. Разумно надо подходить к своим задачам, а не патетически: Ленин то, Ленин сё... А брёвна резиновые не каждый додумается водрузить на хрупкие плечики, когда и так весь пролетариат сидит на шее и ножками дрыгает, требуя хлеба и зрелищ..." Отвёртка совсем поник головой — ему показалось, что я опять его ругаю.

До чего иногда бестолковые подчинённые попадаются! Это был следующий раунд моих раздумий, зачатый с командирской колокольни. Идеальный солдат обязан улавливать телепатические сигналы начальства, зреть в инфракрасном и рентгеновском диапазонах и бдеть границы, начисленные свыше аки курица на яйцах... Не зря ведь в армию берут в основном мужиков.

Осмотр наших трудов не вселил в меня особого оптимизма, наоборот, вызвал жёсткий приступ какого-то сюрреализма: казалось, что я очутился совсем не в том месте, куда изначально, только-только вывалившись из материнской утробы, направил свои стопы. Почудилось, будто попал в какой-то неправильный сон, с довольно реальными и красочными персонажами, но действием, совершенно не налазящим на голову... М-да, с такими снами без цианида не разобраться, щипай — не щипай себя, а по морде бьют больно. Стоп-стоп, никакого суицида, так лёгкое бичевание окружающей реальности (павлиньим пером ниже пояса). А то, что ж, не хочешь ходить к стоматологу — так зашейте дёсна ещё в детстве? А потом всю жизнь сидеть на манке и толчёном мясе? Ну уж нет, хочешь, чтоб было весело, брось перед собой банановую корку и разомни ягодицы (это в том случае, если удастся приземлиться на задницу) — и вперёд забавлять себя...

Моё внимание привлекла ещё одна группка дю... дюлек, что ли: Розетта и её бравые лучницы (вернее, уже Настины). Худенькие, подвижные, под стать очаровательно — костедробильному эльфу, некоторым грудь даже не мешала натягивать тетиву. Зато у других... в общем, ничего луки, крепенькие. Я подошёл полюбопытствовать, и Розетта с такой кривенькой усмешкой, как сын на Ивана Грозного с загипсованными обеими руками протянула свою новую игрушку. Корпус был сделан из очень жёсткого материала, чем-то напоминающего кость, я даже окинул взглядом помещение: какое чудище раскурочили амазонки, чтобы добыть это чудо. Тетива из какого-то шнура, попробовал... Можно было бы подтянуть. Впрочем, это для девушек. Взвесил в руке стрелу.

— Наконечник нужно сделать потяжелее... А так ничего, мы ведь не в поле, и не нормативы Робин Гуда сдавать собираемся, — подмигнул Насте, рассеяно улыбнулся, вспоминая своё "индейское" детство, Чингачгука и прочих могикан, томагавк, вырытый против бледнолицых с соседнего двора. — Эх, наконечник бы наточить, — проговорил про себя, щупая тупую галечную насадку.

— Что-что наточить? — встрепенулась Настя, а я испуганно захлопнул рот — этим живодёрам только подкинь идею, быстро из гадов ёжиков наделают летательных... то есть, летальных.

— Нет-нет, всё нормально, хорошие луки, а... позвольте-ка полюбопытствовать насчёт вашей меткости, — скорчил свою самую неотразимую улыбку и ослепил блеском зубов всех девчонок. Только у Розетты оказался стойкий иммунитет на меня.

Шагах в двадцати стояла замысловатая конструкция, на которой новоиспеченные лучницы до моего прихода тренировались и сейчас произвели по выстрелу. Одна не попала совсем, отчего-то смутившись моего пристального внимания, остальные же более-менее зацепили мишень. Я похмыкал, но лицо постарался удержать в нейтральном положении — незачем расстраивать эти чудесные создания. Показать бы, как надо... Не то чтобы я сомневался в собственной меткости... да негоже командиру лицом в грязь при чистых-то носочках.

— Ничего, ничего... Дай-ка, — протянул руку ближайшей девушке.

Уперев один конец лука в пол, согнул его и набросил ещё две петли на край. Вот теперь тетива имела должное натяжение. Положил стрелу, прицелился, оттянул тетиву, аж жилы заскрипели, приподнял чуть-чуть носик наконечника и... Выстрел.

Шух! — мишень дрогнула, почти от средины со звоном отлетела стрела, и конструкция, замерев на мгновение, завалилась назад.

Я даже не смотрел в сторону девушек, этак прищурено глядя вслед стреле.

— Ну вот, что-то вроде этого, — проговорил нехотя. — На, держи, — вернул лук. — Кстати, — резко повернулся к Розетте — девушка ловко смяла удивление, разгладила лицо в спокойном внимании, вот только носик её подрагивал, словно в волнении, — а вы навесом пробовали стрелять? Очень удобная вещь, особенно в баррикадных потехах.

— Это как? — уточнила любопытная Настя, пока Розетта обдумывала достойный ответ мне.

— А вот так.

Прошёл к заваленной конструкции, отодрал сегмент, похожий на большой горшок и поставил его за мишенью. Вернулся, снова одолжил лук с хорошо натянутой тетивой, прикинул траекторию и силу натяжения (ветра здесь не было), выстрелил.

Девушки заворожено следили, как стрела стремительно несётся вверх (благо, потолок позволял), на мгновение зависает вверху и потом резко падает вниз...

Восторженные охи и ахи, а я хмуро потребовал ещё одну стрелу, ибо предыдущий выстрел, не взирая на бурную и положительную реакцию зрительниц, оказался банальным перелётом.

Щёлкнула тетива, обожгла пальцы...

Фьюить — и стрела влетает в макушку мишени... Сила инерции такова, что мишень зашаталась, но устояла. Тьфу ты! Недолёт.

Вот же ж стрелок косоглазый! Девушки настороженно затихли, когда я поставил третью стрелу и стал плавно поднимать лук вверх. Настя побежала к мишени, стала в сторонке, но я уже ни на что не обращал внимания кроме застывшего от обилия нелестных слов куска пластика. Огонь! Ну же, ну же!

Стрела исчезла за мишенью, и раздался характерный звон.

— Есть! — вслед удару донёсся радостный крик Насти.

Я мысленно утёр чело, скупо улыбнулся, вернул лук и вразвалочку пошёл прочь. К своему наблюдательному пункту. Сил моих больше не было на что-то ещё. Хватит с меня осмотров. Мой скептический, упаднический взгляд вряд ли более укрепит баррикаду, а вот конечности уже подкашиваются и в голове лёгкий туман... Что-то знакомое... Мужик под шафэ...

Оказывается, вставляет это замковое предприятие. И я снова ухмыльнулся, вспоминая фокусы с луком... Или луковые фокусы?

До чего же мужики охочи повыпендриваться! И я не исключение. Если разобраться, то я нахрапом побил свой детский рекорд. Попроси кто-нибудь повторить попадание по кастрюле — и не повторю... Зато как эффектно! Девчонки — симпатюли, горе-лучницы аж пищали от восхищения! Грудь так и хотелось развернуть, как меха баяна и исполнить нечто залихватское, типа: "Вдо-о-оль по Питер-ской!" или торжественно-помпезное: "Союз нерушимый...". Может хоть чуть-чуть меня Розетта зауважает... посмотрит глазками тёплыми на меня, пацифиста долбанного, проведёт ручкой убийственной по щеке и скажет: "Не желаешь ли, Рикушка, поучаствовать в броске через бедро?" А потом, когда хрустнет позвоночник, нежно вправит челюсть и участливо поинтересуется: "Как ты себя чувствуешь, милый?" Естественно, прекрасно! И вообще, мне здесь удобно на полу, не надо меня никуда тащить и окатывать холодной водицей, сейчас чуть-чуть проморгаюсь и смогу встать на четвереньки... Садись, дорогая, я уже закусил удила... Вот она, семейная идиллия.

Кривая ухмылка устало сползла с моей подвижной хари, когда я устраивался между Дядей и Гермесом у Командирской точки, с которой скоро я буду руководить очередной замковой битвой. Тараканьи бега и паяльная лампа под пятки... Грустно. Где справедливость? Меня, праведного алкоголика заставляют работать совершенно не по профилю... А я в который раз поднимаю трясущиеся лапки и шепчу молитвенно: "Господи, сделай так, чтоб всё было нормально. Чтобы все остались целы: и мы, и гады, какими б гадами они не были. Чтобы никому не было больно, ибо никакая игра, никакой азарт не оправдают боль и причинённое горе! Чтобы меньше на Земле и в Замке стало злости, ибо злой человек — это неправильно. Чтобы все обрели в душах покой, потому что только внутренняя неудовлетворённость и неспокойствие толкают на плохие поступки..."

— Вам плохо?

Мне показалось, что я сплю, услышав такой простой, человеческий вопрос. Не припомню, когда мне его задавали раньше... Это было давным-давно, и касалось, кажется, похмельного синдрома. Конечно! Мы же гордые, стальные... натянутые пружины. И неурядицы, неуверенность легче спрятать за ёрничаньем и кривой ухмылкой всезнающей, всепонимающей и только-только сбрившей усы Моны Лизы...

Кто-то настойчиво коснулся моего плеча, и я неуверенно развернул в необходимую сторону ту часть организма, в которую ем. И на которой крошки, остатки салата, бутербродные комбинации — и прочее съедобное и не очень ясно формирует мимику, поверхностную часть айсберга внутреннего состояния.

— Что-то случилось? — встревожено пошевелил губами Дядя; звук же до меня доносился, словно сквозь вату.

— Да... нет. — Язык вяло покатал во рту горькую слюну.

— Но у вас такое лицо... — он задумчиво приподнял глаза. — Будто у вас разорвался аппендикс, а вы забыли позвонить близкому человеку и поздравить его с днём рождения.

Его сравнение на мгновение вырвало меня из дремотной безысходности, в которую я погружался с каждой секундой, словно проваливаясь в зыбучие пески — хватаешься за, казалось бы, спасительную песчинку, а она, как миллиарды похожих, тоже обваливается, погребая беспокойный, кровесодержащий бурдюк под себя.

— Интересно... — невнятно пробормотал, снова прикрывая глаза от нестерпимо яркой реальности.

— Скажите, у вас там, откуда вы пришли, остались близкие вам люди? — Хороший вопрос. Его монотонный голос с неким тщательно сдерживаемым эмоциональным фоном звучал на удивление внушительно и успокаивающе. Я кивнул головой — по диагонали. — Вот видите, — приободрился собеседник. — Я старше вас, поэтому послушайте одну истину: чем сильнее человек погружается в пучину не жизнеутверждающих чувств, как то: тоска, безысходность, депрессия, апатия, чёрное одиночество — да-да! — воскликнул он и уточнил возбуждённо, видимо, проследив за движением моих губ, вне моего контроля пожелавших изобразить ехидство, — одиночество ведь может быть истоком жизни — нести радость и просветление. Чем сильнее человек проникается негативом, тем сильнее удаляется от близких и неравнодушных к нему дюлей... или людей, — добавил задумчиво. — Это похоже на бездонный мрачных тонов колодец, уходящий вглубь любого пространства... Свет вверху всё уменьшается, превращаясь в булавочную точку, грудь сжимается от нехватки кислорода, голову стискивает давление... — он увидел, как я вздрогнул, и продолжил более спокойным тоном. — Согласен, это страшно, извините... Поэтому помните всегда — не стоит бросать и терять связь с близкими. Ведь они — это маячки света, ваши якоря посреди бескрайнего и достаточно равнодушного пространства, — он испытующе и... мудро изучал моё лицо, а я не мог отвести взгляд от его каких-то бесцветных и невзрачных глаз... Я уже проснулся, странная речь незнакомого мне человека несказанно взбодрила и пробудила угаснувшее было желание побороться.