Уместно, думается, отметить, что весьма расширительное толкование фашизма, никак не оправданное ни исторически, ни логически, нередко проявляется в миропонимании и фразеологии западных либералов, не избежавших, к сожалению, косвенного воздействия советско-коммунистической пропаганды. Подчас эскапады западных авторов поражают. Американский политолог А.Грегор опубликqвал в 2000 г . книгу "Два лика Януса: Марксизм и фашизм в двадцатом веке", в которой с самым серьезным видом пытается доказать, что марксизм представлял собой, мол, лишь вариант фашизма. Почтенный автор как-то не учел, что Маркс публиковал свои книги на 60-80 лет раньше, чем появился итальянский фашизм. Так что, формально следуя логике Грегора, скорее фашизм можно считать разновидностью марксизма. Разумеется, правда, только в том случае, если построить схему, в которой фашистский "основоположник" Муссолини, напомним, бывший ранее социалистом -марксистом, использовал бы свои прежние взгляды при построении нового учения.
Подчас и на Западе можно встретить употребление слова "фашизм" в качестве ругательства, лишенного какого бы то ни было внутреннего смысла. Даже весьма авторитетный деятель культуры — директор Британского музея Дэвид Вилсон не избежал в 1998 г . такого соблазна. В связи с требованием Греции о возвращении украденных у нее древних ценностей, он заявил, что "требование греков о возвращении им древних скульптур — это культур-ный фашизм (оказывается, бывает и таковой! — ГЧ), это национализм, представляющий опасность для культуры".
В среде обществоведов, а также писателей и деятелей искусства на Западе еще в 30-е годы сформировалась, а после второй мировой войны получила научное обоснование концепция тоталитаризма с ее главными разновид-ностями — большевистской в СССР, национал-социалистической в Германии и фашистской в Италии (последние две разновидности следовало бы объединить под рубрикой "правототалитарная модель", чтобы противопоставить ее "левототалитарной" большевистской системе с ее утопической попыткой ликвидации частной собственности и рынка). И тем не менее, несовместимое с этим действительно научным представлением расширенное толкование фашизма и порожденное таким толкованием употребление слова "фашизм" в качестве грубого поли-тического (а иногда и попросту бытового) ругательства, созданное коммунистической пропагандой, продолжает-ся и, видимо, будет продолжаться. Ведь крайне трудно людям отказаться от устаревших схем и стереотипов, по сути дела вошедших в их плоть и кровь!
Расширенная интерпретация фашизма приобрела настолько всеобщий характер в историчесих трудах, полито-логии, политической практике, социальной и политической журналистике, повседневном лексиконе, что борьба против такого неправильного применения термина была бы непрактичной и неразрешимой задачей, напоминала бы сражение с ветряными мельницами. В свое время замечательный режиссер Михаил Ромм создал докумен-тально-художественный фильм "Обыкновенный фашизм" (1966). Многие кадры этого фильма, посвященные Германии или Италии, воспринимались зрителями как срез советского образа жизни. Рассказывали, что Ромм был вызван на заседание Секретариата ЦК КПСС, на котором "серый кардинал" М.А.Суслов задал ему вопрос: "Михаил Ильич, почему мы вам так не нравимся?" В данном случае название фильма было своего рода мимик-рией с целью протащить его через цензуру. Но в середине 90-х годов тот же термин был употреблен А.Н.Яковлевым, бывшим деятелем КПСС, великолепно знающим подноготную коммунизма и решительно с ним порвавшему. На вопрос, как он мог бы определить большевизм, Яковлев ответил: "обыкновенный фашизм". Чи-тающая публика прекрасно поняла, что Яковлев имел в виду. Но он вряд ли был бы понят широкими кругами, если бы из его уст прозвучало: "Обыкновенный тоталитаризм". Профессор Ланкастерского университета (Вели-кобритания) Мартин Блинкхорн остроумно заметил, что требование отказаться от широкого употребления слова "фашизм" было бы равнозначно требованию, чтобы турок праздновал Рождество.
Все это, разумеется, так. И в то же время вновь и вновь приходится вспоминать, какими могучими и опасными средствами интеллектуального порабощения обладали коммунистическая и сопряжённая с ней лево-либеральная пропаганда. Глубочайшие последствия их воздействия на сознание широких слоев населения продолжают и, видимо, еще долгое время будут продолжать сохраняться.
Слово "фашизм", не имеющее никакого логического смысла само по себе, оказалось поразительно живучим. Трудно найти другой термин, другое слово, которое бы столь часто и столь не к месту употреблялось самыми разнообразными, подчас противоположными по своим взглядам, по интеллекту, по ментальности людьми. Как бы нелепо ни было это само по себе, с сохранением термина, очевидно, придется сталкиваться и нашим потомкам
Журнал ВЕСТНИК Номер 21(306) 16 октября 200
Россия и судьба коммунистической идеи в XX в.
elar.urfu.ru/bitstream/10995/4709/2/uvmi3-2005-01.pdf
А. Дель Ноче выделял в итальянском фашизме. 'две души': ... основоположников марксизма в уничижительной характеристике непролетарских ... Тот же самый стиль мышления проявил М.С. Горбачев в период пе рестройки 80-х гг. ... 1 4 Furet F. Da Lenin a Gorbaciov: L'oppio dei popoli // Liberal. 1996. N 13.
ФАШИЗМ: ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ, БУДУЩЕЕ
Уолтер Лакер
СУЩНОСТЬ ФАШИЗМА
Что такое фашизм? Этот вопрос горячо обсуждается уже несколько десятилетий, но до сих пор не стал яснее. Политологи пытались создать "обобщающую" модель, описывающую все разновидности фашизма, но неспеци-1 алистам эти упражнения не покажутся интересными. Можно бесконечно рассуждать о том, был ли нацизм высшей, наиболее завершенной формой фашизма, а режим Муссолини — лишь остановкой на полпути; или же итальян-1 ский фашизм (потому, что он появился на сцене пер-1 вым) должно использовать в качестве эталона для оценки всех прочих разновидностей фашизма. В этом случае на-1 цизм в ретроспективе представляется гипертрофированной модификацией некоей новой ультрарадикальной идеи, последовательно доведенной до логического завершения. Можно без конца дискутировать о том, чем были нацизм и итальянский фашизм — движениями к обновлению (по за-1 мыслу или вопреки замыслу их основоположников), или же это были движения реакционные. Безусловно, фашизм не является ни крайней левой, ни крайней правой. Во многих отношениях фашизм не был консервативным — его целью являлось создание нового человека и нового общества.
Вполне вероятно, что новое определение фашизма вовсе не нужно. Однако нам кажется, что оно необходимо, ибо в повседневной речи термин "фашизм" употребляют по по-1 воду и без повода. Публицисты и ораторы склонны назы-1 вать своих противников фашистами (или, по крайней мере,
5
полуфашистами и профашистами), так что это слово стало обозначать более десятка явлений, отрицательных по своему характеру. Поэтому легче определить, чем фашизм не является. Отнюдь не все диктатуры XX века были фашистскими. Ни Япония 1930-х гг., ни Турция при Ататюр— ке, ни Польша при Пилсудском, ни франкистская Испания не были фашистскими странами. Точно так же не были фашистскими военная диктатура Пиночета в Чили и власть полковников в Греции.
Уже при первом появлении фашизма на исторической арене важно было понять, что эта нетрадиционная политическая идея содержит некоторые существенно новые элементы. Но тогда этого не сделали. Все соглашались, что фашизм крайне националистичен и антидемократичен, но относительно других его особенностей единогласия не было и, поскольку вполне естественно толковать новые явления с помощью старых аналогий, некоторые аналитики использовали для сравнения бонапартистскую модель (Наполеона Бонапарта или же Наполеона III). Другие же сопоставляли фашизм с крайне правыми антилиберальными группировками конца XIX в. Дать строгое определение, что такое фашизм, было непросто, поскольку всего лишь два государства стали фашистскими. (Существовавшие во время Второй мировой войны режимы типа вишистского не были подлинно фашистскими, хотя некоторые из них, например, режим в Хорватии, приложили немалые усилия, чтобы продвинуться в этом направлении.)
Не был фашизм и явлением статичным. В ранний период своей истории итальянский фашизм был весьма радикален, после захвата власти стал гораздо умеренней в отношении многих существенно важных вопросов, а на последней стадии существования — снова радикалистским. Итальянский фашизм в городе отличался от фашизма в сельской местности.
Всего шесть лет прошло от захвата власти нацистским
6
режимом до начала развязанной им войны, но за эти годы все внутренние потребности Германии оказались подчинены военным нуждам. Поэтому можно лишь гадать, какой стала бы политика нацистов в случае победы Германии: изменилась ли бы экономическая система? Какими оказались бы отношения с церквовью? Что ожидало бы представителей "низшей расы"— уничтожение, изгнание? Стал бы режим умереннее политически, то есть, говоря социологическим языком, более рутинным и нормализованн ым ?
В одном, однако, многие были согласны уже тогда — фашизм — явление европейское. И сегодня это представляется справедливым в отношении "исторического" фашизма. В те времена фашизм в отсталых странах был технически неосуществим, поскольку мобилизация масс была невозможна, а пропаганда и террор — малоэффективны. С меньшей уверенностью можно полагать, что это справедливо и сегодня, поскольку с распространением современной техники условия для возникновения неевропейских разновидностей фашизма реально существуют во многих районах мира.
От прежних диктатур фашизм отличается наличием массовой партии, монополизировавшей власть с помощью армии и секретных служб и насильственно устранившей все другие партии. Во главе этой партии нового типа стоит вождь, обладающий, по существу, неограниченной властью, обожаемый своими последователями и являющийся средоточием квазирелигиозного культа. Партийная доктрина становится обязательным символом веры не только для членов партии, но и для всех прочих граждан, и эта доктрина постоянно тиражируется средствами могучей пропагандистской машины. Подобная партия (перерастающая в дальнейшем в государственный аппарат) не могла существовать ранее, ибо не существовало средств столь интенсивного влияния на массы и столь жесткого
7
контроля над социальной, политической и культурной сферами
Сказанное выше относится и к коммунистическим режимам. Действительно, вмешательство фашистского государства в экономику было гораздо меньшим, чем при коммунистическом режиме. Советская идеология настаивала на том, что режим имеет классовый характер и что антагонистические классы необходимо постепенно устранить. Согласно фашистской доктрине, высшей целью, наоборот, является солидарность классов. Коммунизм был строго атеистичен, в то время как фашизм был неявно де— истичен и стремился к интеграции организованных религий при условии, что церковь признает и поддержит верховенство государства. Если фашизм был открыто националистическим, милитаристским и экспансионистским явлением, коммунизм в теории был интернационалистским и антимилитаристским и не стремился к территориальной экспансии. Тем не менее, в особенности начиная с 1930-х гг., не всегда можно было усмотреть невооруженным глазом разницу между фашизмом и коммунизмом.
Во многом обе системы были весьма сходны, почти тождественны, кое в чем — различались; и нет ничего удивительного в том, что после победы фашизма в Германии им суждено было столкнуться. Гитлер убедил себя, что если Германия незамедлительно не приобретет нового "жизненного пространства", страна рухнет, ибо не будет обладать сырьевыми ресурсами, необходимыми для поддержания статуса великой державы и обеспечения достойного уровня жизни граждан.
У Советского Союза не было похожих стимулов, хотя в длительной перспективе страна могла бы чувствовать себя в безопасности, по меньшей мере, при условии, что коммунизм советского типа победит в Европе и сопредельных частях Азии. Сталин не нуждался в немедленной экспансии.
8
Что способствовало доминированию массовых партий нового типа и какие факторы ограничили бы дальнейшее развитие фашизма? Хотя в этом уравнении "факторы" — лишь одна из составляющих, их наличие весьма важно. Однако сами по себе благоприятные условия не смогли бы привести к власти Гитлера и Муссолини. С другой стороны, в отсутствие благоприятной политической ситуации даже величайший политический гений не смог бы проложить себе дорогу.
И в Германии, и в Италии приходу к власти нацистов и фашистов во многом способствовали ведущие силы старого порядка: в Германии — консерваторы и окружение Гинденбурга, в Италии — консерваторы и монархия. Гитлер был лидером сильнейшей парламентской фракции и, согласно конституции, ему мог быть предложен пост канцлера. Отдавая себе отчет в собственной слабости, консерваторы все же полагали, что смогут руководить нацистами и заставят их действовать "разумно". Причины, приведшие одиннадцать лет назад к фашистскому перевороту в Италии, были сходными.
Даже зная то, что мы знаем сегодня, нельзя сколь — нибудь определенно утверждать, что Гитлер и Муссолини осмелились бы захватить власть незаконными средствами. И даже если бы осмелились, невозможно быть уверенными, что они преуспели бы в этом. Действительно, в других странах насильственные фашистские перевороты не удались; но это не решающее доказательство, поскольку нацизм и итальянский фашизм были сильнее и встречали меньшее сопротивление, чем те, кто потерпел поражение.
Почему в одних странах возникли мощные фашистские партии, а в других нет, что влекло к фашизму мужчин и женщин и вызывало гораздо больше энтузиазма, чем демократические движения? Британские и французские наблюдатели, посещавшие Италию и Германию в 1930-е гг., с восхищением и даже завистью писали о царившем в
9
фашистском движении духе нового оптимизма. Фашизм победил в странах, где чувствовалось, что старый порядок уже "не работает", где демократия не имела глубоких корней, где национализм поднялся высокой волной и где был велик страх перед экономической катастрофой и общественными беспорядками. Не будь Первой мировой войны и послевоенного кризиса, фашизм или вообще бы не возник, или же остался бы идеологией немногочисленной секты. Так вот, в результате послевоенного кризиса большие группы населения этих стран были готовы поддержать движение, которое, в отличие от других партий, выступало не за узкие групповые или классовые интересы, а провозглашало верность ценностям общества в целом, заявляло, что стремится к солидарности и порядку и что это единственный путь спасения страны от хаоса.
Подобное объяснение может вызвать множество возражений. Можно, например, доказывать, что послевоенный кризис в Италии в 1920 г. проявился острее, чем в 1921 г., а в 1921 г. — острее, чем в 1922, когда состоялся "поход на Рим". К 1922 г. интенсивность кризиса сгладилась, и угроза революции минула. Во всяком случае, мнение Муссолини было однозначным: "Заявлять, что в Италии все еще существует большевистская опасность, — подменять действительность страхом" ("Popolo d'ltalia", 2 июля 1921 г.).
