Стёпка испытал мгновенный приступ уже однажды (а то и дважды, если вспомнить лесную стоянку с костями) пережитого ужаса. Невозможно было без внутренней дрожи смотреть на чудовищно уродливое, как бы вдавленное сильным ударом лицо или, точнее, самую настоящую морду, омерзительно бледную, с перекошенным во влажном оскале ртом и выкаченными бельмами глаз. Какие зомби, какие вампиры! Вот оно, мерзейшее из отвратнейших созданий, реальное воплощение самых кошмарный ужасов и самых ужасных кошмаров, вот оно — растопырилось на крыльце, собираясь не то завыть, не то сразу броситься и глодать, глодать, глодать...
Что там делал в это время Ванька, куда прятался Гугнила, Стёпка не видел. Страх, всепоглощающий и обессиливающий, овладел его существом. Ноги ослабли, колени того гляди подломятся, холодный пот выступил по всему телу. "Если прыгнет — не убегу". Людоед, неотрывно глядя на Стёпку, вязко причавкнул кривозубым ртом, и мелькнуло что-то почти осмысленное в мутной глубине его глаз. Сдвинул он редкие белесые бровки, сморщился, голову набок склонил... Узнал, обмирая догадался Стёпка, вспомнил меня, да кто же этого гада на свободу выпустить позволил?
По спокойному-то размышлению и не было в этом костогрызе ничего особо жуткого и особо пугающего. Ну, урод. Ну, на морду шибко противный. Мало ли вокруг уродов с противными мордами? Но то ли сам людоед умел внушать жертвам пронизывающий до костей страх, то ли некое постороннее колдовство ему сейчас в том способствовало, а не устоял бы Степан, поддался бы, и никакие самые разгузгайные гузгаи не сумели бы тому воспрепятствовать... Если бы не сверкающая отточенной сталью эклитана. Мешала она людоеду, ой, как мешала. Боялся он её, пожалуй, столь же сильно, как сам Стёпка сейчас боялся людоеда.
В таком неустойчивом равновесии и замерли они, не решаясь ни вперёд бросится, ни назад отступить. Стоял, не дыша, Ванька, втянул испуганно голову в плечи Гугнила, назойливо звенели зависшие в тёплом густом воздухе мухи, ленивый ветерок равнодушно шевелил пыльную листву тополей. Секунды размеренно и неумолимо перескакивали одна за другой, и в голове звонким болезненным эхом отдавался каждый щелчок невидимых стрелок.
— Ну что, малец? Хороша наука? — донёсся как сквозь вату довольный голос вурдалака. — А говорил, пужаться не умеешь. Дело-то не хитрое, нашлося бы токмо кому пужать... — и, обращаясь уже к людоеду: — Почто телишься, душегубец? Почто притих? Затем ли за тебя золотом плачено? Грызи его, пока не опамятовал. А на меч не смотри, не смогёт он его поднять. Силов у него с перепугу навовсе не осталося. Запотел он наскрозь с перепугу-то.
Насчёт перепуга он был, несомненно, прав, но в остальном абсолютно ошибался. Сил у Степана было хоть отбавляй и с мечом управиться он мог сейчас не хуже, чем, например, в подвалах Оркулана. И людоед это, кажется, понимал, потому что ни бросаться на Степана, ни тем более грызть его он не торопился.
— Только дёрнись, ур-род, — подтверждая его сомнения, твёрдо выговорил Стёпка, подрагивающей рукой направляя острие эклитаны в людоедскую морду. — Только попробуй. Узнаешь тогда, ушлёпок, хватит ли у меня силов.
А сам вдруг отчётливо осознал, что сила силой, а действенных средств против этого гада у него и в самом деле нет, и что от эклитаны в данном случае не будет ни малейшей пользы. Ну рассечёт магический клинок эти вонючие лохмотья, это жалкое подобие штанов — и что? И ничего. Людоед с таким же успехом набросится на него и без одежды, если, конечно, страх свой преодолеть сумеет. И чем тогда от него отбиваться прикажете? Представил Стёпка на секунду, как катаются они по земле, визжа, кусаясь и царапаясь, представил, как тянутся к его шее кривые жёлтые клыки — и передёрнулся от отвращения. Не хочу такого! И всё настойчивее, вытесняя страх, вырастала в его груди обжигающая ненависть и к этому тошнотному костогрызу и к хозяевам его, не погнушавшимся использовать мерзкого выродка в своих целях.
Людоед тоскливо взвыл, качнулся вперёд и опять замер, не отводя жутковатого взгляда от эклитаны. Невозможно было поверить, что он — тоже человек, что он, может быть, умеет говорить и думать, что за этим неестественно выпуклым лбом бродят какие-то мысли и желания... Впрочем, понятно, какие там у него желания: напрыгнуть, загрызть и сожрать.
Трудно сказать, как бы дальше развивались события, если бы, совершенно неожиданно в происходящее не вмешался Ванька.
— Дай-ка я с ним по-своему поговорю, — деловито сказал он, выходя вперёд и держа склодомас на плече так, как зачастую носят в походе длинные вёсла или удочки. Короткий жезл в таком положении смотрелся нелепо, но Ванесу это, кажется, не мешало.
"Ты куда прёшься, дурак? — чуть не вырвалось у Стёпки, — Жить надоело?" Однако непонятная реакция людоеда заставила его вовремя прикусить язык. Лобастый убивец вздрогнул и попятился, глядя на Ваньку с нескрываемым опасением. Интересно, что такого пугающего увидел он в обычном белобрысом подростке? Или на него склодомас так действует?
— Ждраштвуй, внучок, — слегка шепелявя, чужим ознобным голосом произнёс Ванька. — Ужнал меня?
Стёпка чуть не поперхнулся. Какой ещё внучок? В своём ли Ванька уме?.. Людоед, между тем, отрицательно замотал тяжёлой головой. Надо же — и вопрос понял и даже отвечает.
— Не ужнал? — удивился Ванька. — А ты пришмотришь! И глажа не прячь! На меня шмотри!
Уродец, потерявший почти всю свою ужасность, старательно прятал взгляд.
— Я шкажал на меня! — рявкнул Ванька.
Голос его загрохотал вдруг, словно усиленный мощными динамиками.
— На меня шмотри!!!
Мурашки побежали даже по Стёпкиной спине, что уж говорить про остальных. Людоед вообще усох чуть ли не вдвое.
Ванька был уже не Ванька. Стёпка таращился на него в оба глаза и, мягко говоря, офигевал. Вместо его конопатого друга возвышалась сейчас посреди двора двухметровая костлявая фигура, почти скелет, пугающий своим мертвящим обликом до глубинной дрожи: с потрескавшимися выступающими рёбрами, с голым черепом, с огромными провалами глазниц, с оскаленными в злой ухмылке зубастыми челюстями... в обрывках непонятной одежды и с длинным волнистым мечом на плече. Вообще-то это был не настоящий скелет, а такой призрак, почти реальный, почти осязаемый, внутри которого едва заметно угадывался Ванес. Получается, что не прошло для него бесследно то безрассудное знакомство с людоедским мечом, вон как вовремя проявилось, во всей устрашающей красе и леденящей душу мощи.
— Ты пошто, шелудяка, на швет выполш? — вкрадчиво и почти печально спросил Ванька-Людоед. — Проголодалшя?
Услышь это Стёпка в другом месте и в иной обстановке, не удержался бы от смеха, но сейчас, в двух шагах от пугающего скелетообразного морока смеяться ему совсем не хотелось. Ванька-то, конечно, сидит там внутри, но кто его знает, вдруг Людоедская натура возьмёт верх — и берегитесь тогда все, кто не успел убежать.
Скукожившийся уродец, очевидно, тоже подумывал о бегстве. Он сделал робкий шаг назад, шевельнул лапками — и замер в нерешительности.
— Шлаву мою ужашную убогоштью швоей пожоришь? — с напором продолжил Людоед, подступая к крыльцу и занося меч над головой. — Шмерть тебе жа то! Шмерть!!!
Тотчас вслед за этим предельно пафосным воплем, волнистый клинок описал широкую дугу и, зацепив по пути один из столбов крылечного навеса и едва не перерубив его, обрушился на тщедушное тело. К счастью своему, перетрусивший костогрыз в самую последнюю секунду ухитрился шмыгануть в избу. Скелет-великан шагнул следом и без труда просочился в сени, даже не склонив головы. В последнюю минуту Ванька оглянулся, и в глазах его, едва различимых сквозь полупризрачность людоедской фигуры, мелькнул то ли испуг, то ли недоумение, мол, что это я, куда это я?..
Пару секунд спустя в глубине дома раскатисто загремело и затрещало; огромный меч со смачным хряском рубил всё подряд, бренчала, падая, посуда, что-то сыпалось, ломалось и раскалывалось... И сквозь яростную какофонию неостановимого разрушения, сквозь жалобные вскрики и ойканья то и дело прорывался шипящий клич: "Шмерть! Шмерть! Шмерть!"
Побледневший Гугнила тянул вожжи, придерживая возбуждённую лошадь. Та круто выгибала шею и всхрапывала, по вороной атласной коже волнами пробегала нервная дрожь. Стёпка вытер с виска капельку холодного пота, повернулся к вурдалаку и с радостью обнаружил, что и такие вот наглые клыкастые мордовороты тоже, оказываются, умеют испытывать страх. Эвон физиономия как побледнела, смотреть приятно.
Стёпка хотел сказать что-нибудь ехидное, что-нибудь предельно язвительное, но воображения у него сейчас хватило только на то, чтобы похвастаться:
— А мой-то людоед покруче будет. Не то что ваш недогрызок.
Вурдалак метнулся взглядом по сторонам, затем растянул губы в кривой, многообещающей улыбке:
— Вот ужо и добегалси ты, демон. Теперича тебя не одни лишь дознаватели, отныне тебя все таёжные чародеи гонять будут до полного твоего успокоения.
— С чего это вдруг?
— А вот с того-самого, — указал вурдалак. "Шмерть!" — тут же с готовностью донеслось из распахнутой двери.
Хотел Степан презрительно ухмыльнуться в ответ — и не успел. Вурдалак сдёрнул с тесьмы амулет, размашистым жестом очертил перед собой круг. Сверкнуло магическим выплеском, взметнувшийся порыв ветра бросил в лицо древесную труху. Стёпка непроизвольно зажмурился, но тут же поскорее открыл глаза, чтобы посмотреть на то, как отразившееся от него заклинание ударит по недругу, как уже случалось не раз прежде с другими покушавшимися на него врагами. Но вурдалак то ли уже знал (откуда?), что прямой магией демона не возьмёшь, то ли просто случайно использовал нужное заклинание... И его удар достиг цели. Воздушный вихрь сорвал с места лежащую у стены замшелую колоду и покатил её прямо на Степана. К счастью, вихрь ещё не успел набрать силу, и колода не столько ударила, сколько толкнула. Но всё равно было больно. Стёпка попятился и упал, выронив эклитану.
Разрастающийся вихрь ищуще гулял по двору, пробовал на крепость то борта телеги, то кровлю сарая, трепал лошадиную гриву, раздувал на съёжившемся гоблине рубаху. Гугнила сообразил, что дело плохо и, ойкнув, неловко кувыркнулся вниз. Говоришь, прямая магия на демона не действует? Ну-ну. А где ты, скажи на милость, увидал прямую магию? Нету здеся никакой магии, всего лишь обычный смерч. Сейчас вот оторвёт от забора какую-нитось доску покрепче да и приложит демону по его шибко умной голове, вот тогда и поглядим, чья здеся сила чьей покруче окажется.
В воздухе крутился поднятый мусор, пыль, обрывки травы, — и сквозь всё это затягивающееся в тугой узел безобразие смотрели на поверженного демона торжествующие глаза вурдалака. Стёпка попытался встать, охнул от внезапно прорезавшейся боли в ушибленной ноге...
И вдруг всё кончилось, словно кто-то на паузу нажал. Вихрь бесследно развеялся, поднятый мусор и щепки попадали наземь, воздух вновь загустел в летнем зное, и по ушам ударило внезапной тишиной.
— Ты почто, морда зубастая, безобразничаешь в чужом подворье? — грозно вопросил в этой тишине женский голос.
Посреди двора стояла неизвестно откуда взявшаяся огромная женщина, судя по габаритам явно троллиха. Красиво вылепленное, с крупным носом и ярко-синими глазами лицо её заставило Стёпана вспомнить какую-то известную скульптуру, виденную не то в Москве, не то в Питере. В руках женщина держала наперевес увесистое коромысло. Белый платок был завязан сзади, и кончики его торчали над головой задорными рожками. Из-под просторного цветастого платья виднелись сапоги размера примерно этак шестидесятого.
— Ты на кого руки свои поганые поднять осмелился? — голос у троллихи был гулкий, сочный, и вкрадчивый рокот его не предвещал вурдалаку ничего хорошего. — Спрячь свою цацулю с глаз моих сей же миг! Спрячь, говорю!
— Отойди от меня, — не слишком уверенно огрызнулся вурдалак. — А то ведь не погляжу, что ты баба...
Бумц!!!
Выбитый сильным ударом, амулет отлетел далеко в сторону. Вурдалак скривился, схватившись за ушибленную руку.
— Так его, Дугинея! — это уже тётка Милава показалась из-за избы — женщины, видимо, попали во двор через соседский огород. Вооружена Зашурыгина супруга была самым подходящим для хозяйки корчмы оружием — большой чугунной сковородой. Она примерилась ею к вурдалачьей голове и добавила для пущей внушительности: — А коли не уймётся, пусть пеняет на себя... Ты как, Стеславушка, цел?
— Почти, — признался Стёпка, потирая ушибленную голень.
Поднявшись, он первым делом глянул на Ковыляев. Суровые братовья, как ни странно, по-прежнему толпились в воротах и не помощь своему предводителю вовсе не спешили. Странные они были подельники — тут их главаря коромыслом охаживают, а им хоть бы что. Впрочем, удивляться этим непоняткам было некогда, да не слишком и хотелось.
Он подобрал рукоять, выдвинул эклитану, — и на глаза ему попался закатившийся под телегу вражий амулет. Подлого вурдалака нужно было наказать. А то будут тут всякие воздушные вихри на честных демонов напускать... С первого удара удалось вонзить острие в синеющую в центре искорку. Хрустнул камень, в руку стрельнуло нерастраченной магией; молния, ветвясь причудливым ультрамариновым зигзагом, полыхнула по траве. Только что выбравшийся из-под телеги Гугнила вздрогнул, в который уже раз испугавшись, а у ворот в тот же миг словно выдохнул кто-то... Оглянулся Стёпка, а Ковыляев-то и нет. Исчезли братовья, лопнули мыльными пузырями, только муть лохматая на том месте заклубилась. Выходит, не разбойники это были, а мороки наколдованные, оттого и топтались в отдалении, что пользы от них в настоящем бою не дождёшься. Для отвлечения их используют, для отвода глаз, для того, чтобы таких вот дураков малолетних да доверчивых пугать...
— А мы задами попёрлися, — невесело хохотнула троллиха. — В обход тоисть, чтобы Ковыляи нас допреж срока не углядели. А они вон чево...
Налюбовавшись на развеивающуюся послеморочную муть, Стёпка оборотился к разбойнику и, честно говоря, не слишком удивился тому, что увидел. Если ненастоящие Ковыляи без затей растворились в воздухе, то с ненастоящего вурдалака просто сползла наколдованная личина, и обнаружился под ней ещё один давний и не слишком приятный знакомец. У стены сарая сидел, баюкая пострадавшую руку не кто иной, как Стодар, собственной своей подлейшей персоной. Вот отчего лицо его казалось каким-то недоделанным. А ведь можно было догадаться, после той встречи-то, у лесного костра...
— Ты глянь што деется! — ещё раз удивилась троллиха. — Так энто ж маг весский! Как его... Стужемир. Я его надысь у управы видала. Ишь чего удумал — гниль свою под чужой личиной прятать!
Непонятно откуда повылазила вдруг босоногая и чумазая ребятня. Да так много, словно со всей Проторы они сюда на бесплатное представление сбежались. Кто в ворота распахнутые заглядывал, кто на крышу сарайки забрался, большая часть на заборе повисла, во все глаза таращась на поверженного весича.
— Ответствуй, уморыш, как на духу, почто Стеслава притесняешь? — прогудела Дугинея.
