9. Мне представляется, что летать на "Шёки", возможно, одновременно и на "Хаябусе", высокоманёвренном истребителе, который нравился ему больше, Набунагэ снова стал, вероятно, во второй половине 1944 года или в 1945 году на севере Японии. Можно предположить также, что его авиационная воинская часть была дислоцирована на Хоккайдо или на Южных Курилах, например, на острове Итуруп. Может быть, что ему уже при новом назначении присвоили звание майора. Какое-то время он, предполагаю, был командиром авиационного полка, а затем стал, вероятно, начальником штаба этого или другого авиаполка или соединения. В сведениях о конкретной службе из этого периода войны у меня уверенности нет, поскольку мне не встретились особенные, эмоционально ярко окрашенные, жизненные впечатления лётчика. Его глазами я лишь ясно увидел его подчинённых, сослуживцев, юных японских пилотов, многие из которых погибли, что особенно горько.
10. Если мне правильно удалось определить дату последнего, тяжелейшего воздушного боя в районе, по-видимому, какого-то пролива между Тихим океаном и Охотским морем вблизи Курил, то японский лётчик-истребитель армейской авиации майор Набунагэ погиб около 10 часов утра в самом начале августа 1945 года, возможно, 1-го числа, то есть недели за две до официального прекращения военных действий. Он получил несколько тяжёлых ранений в жестоком и неравном бою с истребителями ВВС США. В этом бою были сбиты все молодые лётчики, вместе с которыми он поднялся в небо в то утро. Его самолёт получил серьёзные повреждения и управлялся с трудом, истребитель остался без боеприпасов и почти без горючего. Истекая кровью, майор Набунагэ из последних сил удерживал машину в воздухе, понимая, что спастись уже не сможет. Он завершил жизнь точным таранным ударом в надстройку грузового судна, шедшего без поднятого флага государственной принадлежности, как я предполагаю, из США в какой-то из советских дальневосточных портов. Майор был уверен, что наносит вред вражескому судну.
Виденное лётчиком в последние секунды жизни оказалось записано в моём подсознании. Поэтому я считаю его последние зрительные впечатления своеобразным, но абсолютно точным документом. В частности, по увиденному лётчиком мне удается, сверяясь со справочниками, которые приходится для анализа увиденного разыскивать и приобретать, определить, например, марку самолёта или тип судна.
11. Неожиданно для себя (замечу, что вообще вся "видеоинформация" оказывается неожиданной для меня, поскольку относится ко времени, в которое я лично ещё не родился и в моей собственной жизни видеть не мог, или же, как в описываемом сейчас случае, событие происходит на значительном удалении от меня) я попрощался с вдовой моего японского летчика — Ёко, — когда около 1 мая 2002 года увидел её астральным зрением за 8 тысяч километров от Урала. Вначале мне показалось, что она лежит и спит, и я искренне пожалел, что она не видит меня. Потом я обратил внимание, что Ёко была во всём белом. Не сразу я вспомнил, что белый цвет в Японии траурный, и только тогда понял, что она ушла из жизни, и её тело подготовили для погребения, возможно, кремации. На секунды я увидел её молодой, сберёгшейся в моём подсознании. Молодое лицо Ёко проступило по дорогим мне чертам и вновь сменилось обликом женщины, состарившейся без погибшего на войне мужа. Её роскошные, некогда чёрные волосы выбелила седина. Только брови Ёко остались чёрными. В наступившем посмертии ей, вероятно, открылось нечто обо мне, как восприемнике души её погибшего мужа, благодаря чему я осознал её уход, а с помощью её сознания, приведшего моё зрение к её телу, в последний раз увидел Ёко и смог с ней проститься.
12. Благодаря воспринятой визуальной информации, я смог бы узнать лица японского лётчика, его жены Ёко и его отца по фотографиям соответствующего периода, если они где-либо сохранились.
Вы согласитесь, глубокоуважаемый господин Премьер-Министр, что в сложившейся ситуации очень многое: и подобные мои впечатления, и ощущение, можно сказать, глубокой и живой, получающей ощутимое развитие связи моей души с Японией, и мои размышления над смыслом увиденного и затем прочувствуемого, и навеянное всем этим моё художественное произведение — для стандартного, пусть образованного, человека, могут показаться достаточно неожиданными, необычными. Противоречащими бытующим в европейском обществе представлениям о жизни и смерти. Ведь не все верят или знают, что в нашем мире для каждой души реально происходят чередования уходов и новых рождений. С особенным недоверием мои результаты могут быть восприняты на Западе, где даже учёные серьёзно опасаются обращаться к этой далёкой от традиционности, хотя уже и не новой тематике, чтобы не потерять свои должности и работу, не говоря уж о простых, малообразованных верующих. Простые люди не решатся отступить от традиции, чтобы не получить конфессионного порицания. Мои представления, основывающиеся на продолжительных и настойчивых исследованиях и разысканиях, противоречат почти всему, о чём стандартный западный человек читал и знает. Тем удивительнее показалось мне равнодушие к моей личности и моим результатам высокообразованных японцев из Хоккайдского университета, в том числе людей буддийской культуры, которые, безусловно, знакомы с явлением многократных воплощений, или перерождений, душ. Не хотелось бы думать, что они опасаются осуждения со стороны своего руководства или возможного преследования за контакты с человеком из России. Получается, что русскую литературу изучать можно, а контактировать с современным им русским пишущим человеком возбраняется. Тогда, тем более, этим специалистам по современной русской литературе необходима высокая официальная санкция, позволяющая сотрудничество со мной. Но, может, я ошибаюсь?
А для меня эти впечатления, поначалу глубоко сокровенные, накапливаясь и требуя документального подтверждения или опровержения, стали чем-то вроде растущей внутренней проблемы, разрешить которую хотелось бы ещё в этой жизни, а не откладывать до посмертия, то есть состояния, из которого я вряд ли что смогу сделать для людей, живущих в этом мире.
Вы понимаете, конечно, глубокоуважаемый господин Премьер-Министр, что, в силу изложенного, для меня крайне проблематичны архивные поиски в далёкой Японии, скорее, неосуществимы. Если мне не ответили литературоведы, владеющие русским языком, то вряд ли кто из работников неизвестных мне японских архивов поймёт моё к ним обращение без предварительного прочтения моей книги, естественно, на их японском языке. Для такого желательного результата моя книга должна быть переведена и издана, что мне не по силам. Кто тогда в далёкой стране поймёт и проникнется моей заботой о том, чтобы люди, которым в Японии обо мне ничего неизвестно, узнали о воинском подвиге их родственника, лётчика Набунагэ? Кто из неосведомлённых о новых психотехнологиях поверит, что я узнал об этих незнакомых людях не по чьим-то рассказам, а от моего собственного подсознания, которое знает всё, как знает обо всём подсознание и каждого человека. Кроме того, значительное число архивов утратилось ещё во время массированных бомбардировок, характерных для той Тихоокеанской войны. Может оказаться, что рассчитывать на старые архивы, сгоревшие в Японии, и не стоило.
Вряд ли оправданно обратиться мне и к дочери этого лётчика, Анико, выросшей без отца. Я ведь не знаю, как она к нему относится. Не обязательно она расположена к отцу так же сердечно, как её мать, Ёко. Но, даже будучи воспитанной ещё в старой традиции уважения к предкам, вряд ли всё же Анико воспримет меня в качестве своего "родственника", как бы хорошо к ней ни относился я, предполагая о ней, что ей сейчас, в 2018 году, около семидесяти четырёх лет, и что живёт, дай Бог, она в Японии, возможно, и в Большом Токио. Ни в малейшей степени я не хотел бы её чем-либо обязывать или огорчать, если бы даже знал её точный адрес. Решать, знакомиться ли со мной, предстояло бы, безусловно, ей, если интересно. Речь ведь идет о новом типе родственных отношений, не через кровь, а через воплощённую во мне душу её отца, и к восприятию подобной новизны в том, что касается родства через души, общественное сознание сегодня, к сожалению, в массе пока не готово.
Но, может быть, если бы моя книга, как произведение современной русской художественной литературы, была переведена на японский язык и издана в Вашей стране, то она вызвала бы отклик не только у Анико, но и у тех, уже малочисленных ветеранов, кто ещё живы и помнят летчика-истребителя армейской авиации Императорских Военно-Воздушных Сил Японии по фамилии Набунагэ, однако до сих пор не знают, как он сражался в последнем бою и как погиб. Таким образом, моя последняя надежда опирается на живую пока память и неравнодушие ещё живых ветеранов той войны. С их помощью и моим участием что-то новое о том времени открылось бы и широкому кругу японских читателей.
Теперь, надеюсь, Вы понимаете, по какому обширному комплексу новых причин я посчитал возможным обратиться к Вам, и не столько как к государственному деятелю, сколько как к человеку и гражданину, которого хорошо знают во всём мире. Ваше сочувственное содействие помогло бы обратить внимание какого-либо японского издательства к моему роману. Думаю, что впоследствии и Вы с интересом прочли бы мою книгу, уже на японском языке. Прочитав её, Вы поймете и мое душевное волнение, и объясните для себя мои усилия узнать об этом храбром и стойком японском воине возможно больше. В нём я также ощущаю не только его личные качества, но и черты национального японского характера, обладая которыми, человек с величайшим терпением и изобретательностью, прилагая все силы и используя встречающиеся ему обстоятельства, настойчиво ищет практическое решение возникшей перед ним проблемы, пока она не будет решена положительно.
Даже если весь мир в это время убеждён, что и задача такая смысла не имеет, и решения её нет, что и без того, и без другого мир и живёт до сих пор, и как-нибудь и дальше обойдётся. Подобная позиция, продиктованная преимущественно узостью и косностью мышления, грозит, думается, потерей темпа развития, касающегося, в том числе, непрерывно изменяющихся общественно-экономических отношений и утратой потенциального конкурентного первенства. А ведь причина продолжительного мирового лидерства воссозданной после войны Японии заключается именно в развивающемся и в настоящее время национальном характере японцев, не страшащихся нового и не боящихся никакого труда. Как же отказать характеру в развитии сегодня тех черт, что прорастают в день завтрашний, что способны вывести к новым полезным качествам, обогащающим человека?
Если выявится, что хотя бы малая часть из того, что мне довелось узнать из моего собственного подсознания, соответствует действительно произошедшим событиям той непрерывно отдаляющейся от нас суровой и трагической эпохи, буду рад, когда и мне удастся вписать несколько эпизодов в реальную историю великой страны, к которой я отношусь с искренним уважением и любовью. Освоение новейших научно разработанных технологий и появление новых возможностей у современного человека побуждает и меня, осознавшего в себе японские корни, полученное использовать для достижения полезного практического результата, в данном случае касающегося части истории, пусть речь идет не о великом человеке или выдающемся деятеле, а только о военном лётчике, каких в Японии были тысячи. Мне горько было бы узнать, что я ошибался в трудоёмкой и долговременной моей работе, хотя интуитивно я ощущаю, что основные результаты могут оказаться верны. Тем более, хочется знать правду, если кто-то может мне помочь выяснить её.
Никто не должен быть забыт, и ничто не должно быть забыто.
В память воинов, отдавших все силы и свои жизни за процветание Отечества, справедливо ожидать полной отдачи не только от оставшихся, благодаря погибшим, жить, но и от тех, кто осознаёт в себе души ушедших героев с их оставшимся не реализованным в наступившей мирной жизни потенциалом. Этого наши души требуют от всех нас.
Еще раз прошу Вас великодушно простить мою смелость.
С глубоким и искренним уважением к Вам, господин Премьер-Министр,
Николай Пащенко"
— Что скажешь, Борис? Господин Премьер-Министр?
Ответить автору Густов не успел, вздрогнул от неожиданно прозвучавшего вопроса и проснулся. В последнюю микросекунду перед пробуждением Борис мгновенно ухватил и запечатлел в памяти образ всей нашей разбегающейся и, одновременно, сбегающейся Вселенной, и увиденное впечатлило и потрясло его воображение. "Рассмотрю после полёта, если не забуду", решил Борис и проснулся совсем. Сказала или не сказала строгая мисс Рэнди: "Просыпайтесь, бездельники", или это ему только почудилось?
— Через тридцать секунд начинаю торможение, — объявила мисс Рэнди.
— Где мы? — спросил Борис. — Прошу карту.
— Посадка будет произведена в автоматическом режиме, — равнодушно напомнил приятный и приветливо звучащий женский голос. Карта экипажу показана не была.
Снова по обеим сторонам носа аэрокосмического корабля поднялись защитные люки и открыли сопла системы торможения. МиГ выбросил вперёд бело-голубые в фиолетовой окантовке факелы и начал постепенное торможение и снижение. Пилотов в ремнях вновь потянуло ногами под приборные панели и стало вдавливать перегрузкой в ложементы преобразованных при снижении кресел. Вновь постепенно МиГ засветился, вспыхнул и окутался оранжево-красным шаром из пламени, уподобившись яркому метеору. За ним вытянулся длинный огненный и, сразу затем, клубящийся дымный след. Вновь на высоте тридцати километров мисс Рэнди вернула пилотов в положение по-боевому и доложила о наращивании оперативного запаса топлива при снижении до двадцати тонн.
— Атакует неизвестный противник, — неожиданно оповестила мисс Рэнди. — Левая задняя полусфера, дистанция сто сорок километров. Две ракеты "воздух-воздух" типа "Феникс" с самолётов типа F-14 "Томкэт". Государственная принадлежность самолётов не обозначена. Авианосец в радиусе пятисот километров не обнаруживается. Противоракеты активированы. Атакую. Пуск первой противоракеты. Пуск второй противоракеты. Защитный противоракетный комплекс "Шиповник" активирован.
— Это не американцы, если нет авианосца, — сказал Хэйитиро, с интересом следя за остающимися за хвостом и тающими шлейфами от пущенных противоракет российского производства. В действии он их увидел впервые. — Ракеты "Феникс" не новые, но всё ещё дорогие, поскольку точные и летают на пяти скоростях звука. Поэтому у них за полёт выгорает полтора миллиметра толщины внешней оболочки. Кому-то очень надо нас сбить.
— Тоже так думаю, — отозвался Борис, — напродавали по всему миру. Теперь и воюют все, кому в голову придёт. Похоже, "Томкэты" с сухопутного аэродрома. Мы снова где-то над океаном поблизости от Азии. Мешают облака. А если мы над Персидским заливом, где тогда американский авианосец, неужели перевели?
— Не нравится мне над заливом, — признался Хэйитиро. — На море не укроешься в складках местности. Видимость до горизонта и дальше.
