62
ращением с представительницами ее пола в исламском обществе, выносят смертный приговор, то это подтверждает сказанное выше. Если христианских священников убивают в Иране и Центральной Африке, иностранцев — в Алжире, а коптов — в Египте, это отнюдь не результат недоразумения.
Шиитский и суннитский ислам по-разному относятся к элитарному характеру власти и диктатуре. Учение шиитов основано на том, что двенадцатый имам (потомок пророка Али), давно и таинственно исчезнувший, явится вновь, и только тогда государственная власть станет законной. Пока этого не произошло, верующие мусульмане нуждаются в руководстве, и поскольку у большинства из них нет достаточных знаний, Коран истолковывают религиозные сановники-муджахиды, высшими из которых являются аятоллы. Руководить могут как отдельные личности, подобные покойному Хомейни и его преемнику Хаменаи, так и группа аятолл (сура-йе раббари).
"Мусульманские братья" в Египте и в других странах в этом отношении более либеральны. Их главный наставник Сайед Кутб, казненный при Насере в 1966 году, заявлял, что бразды правления мусульманской страной не обязательно должны находиться в руках тех, кто носит чалму. Достаточно, если государство принимает шариат, заменяющий конституцию и своды законов.
Однако у ислама нет всеобъемлющей системы законов. Лишь в небольшой части Корана обсуждаются право и общество (как и Мухаммад не оставил никаких указаний относительно преемника). Многие аспекты в жизни общества вообще не обсуждаются в Коране. Короче говоря, только глубокие знатоки Корана способны истолковывать все подобные неясности, и эту роль вряд ли могут играть короли и президенты, сколь религиозны они бы ни были. Однако некоторые арабские лидеры, как, например, Муаммар Каддафи (Ливия),
63
однозначно отвергают подобные требования священнослужителей и требуют признать их право на толкование Корана. Они называют экстремистов "шарлатанами и еретиками", которых следует уничтожать, как диких зверей, ибо их цель — разрушить ислам и расколоть нацию.
В клерикальном фашизме роль массовой партии играет община верующих. Они выходят на гигантские демонстрации, вступают в народную милицию и в элитные формирования. Население тщательно контролируется системой участковых надзирателей, аналогичной системе "квартальных уполномоченных" (blockwart) при нацизме.
Когда клерикальные фашисты находятся в оппозиции (Алжир, Египет), их террористические организации работают на подрыв государственной власти, убивая крупных правительственных чиновников, иностранцев, туристов и представителей национальных меньшинств страны. Клерикальные фашисты в Северной Африке и на Ближнем Востоке к настоящему времени осуществили больше террористических актов, чем нацисты и фашисты до прихода к власти. В Германии за три года до установления нацистского режима было совершено примерно 300 политических убийств, и не все из них осуществили нацисты, тогда как в Алжире в 1992-1994 гг. было убито несколько тысяч человек.
Насилие — общая черта исторического и клерикального фашизма; оно требует сурового наказания всех противников режима. Аллах, быть может, и милостив, но не его фундаменталистские представители на земле. В противоположность старомодным диктатурам (и азиатским тираниям) радикальный ислам требует полного подчинения. Он контролирует не только политическую активность граждан, но любую их деятельность, даже досуг. Сфера частной жизни сведена к минимуму, и во многих отношениях она находится под таким тотальным контролем, о котором европейский фашизм даже мечтать не мог.
64
Оппонентов режима уничтожают, сажают в тюрьмы, вынуждают покидать страну. При Хомейни и его преемниках были убиты десятки тысяч человек. Эмиграция из Ирана и Алжира (законная и не законная) намного превышает эмиграцию из нацистской Германии (350 тысяч покинувших страну, включая евреев) и бесконечно превышает этот же показатель для фашистской Италии. Клерикальный фашизм — это не просто одна из сторон в конфликте между политическими режимами, это одна из сторон в конфликте между современным и антисовременным обществами; и неудивительно, что такого рода конфликт заставляет столь многих стать беженцами.
И, наконец: политический ислам агрессивен. Порожденный защитной реакцией на современность и цивилизацию Запада, он уже на ранних этапах своего развития предъявляет претензии на руководство миром: Запад не только обанкротился морально и политически, но уже близок к гибели, и единственная сила, которая способна установить новый мировой порядок — это политический ислам. Запад погружен в глубокий кризис морали и культуры, поскольку отверг религию как руководящий принцип. Ислам же не прошел периодов Реформации и Просвещения, он готов и способен выполнить ту миссию, которую христианство провалило.
Подобные претензии не оригинальны — их провозглашали уже в 1950-е гг. такие левые радикалы, как Франц Фанон, не менее страстно призывавший к применению силы против прошившего Запада. Но Фанон и его друзья могли предложить лишь некую мифическую надуманную идею Третьего мира, тогда как фундаменталисты выражают чувства многих миллионов верующих, порожденные страхом и злобой. Движение фундаменталистов объединяет традиционное ощущение общей для всех миссии.
Их агрессивность имеет, вероятно, и иные причины: если западную цивилизацию не разрушить, то западный
65
рационализм, западная наука, западный секуляризм и западные развлечения одолеют ислам и приведут к его гибели. Поскольку невозможно, да и незачем, строить стену, чтобы отгородиться от влияния западной культуры, то единственный способ остановить сегрегацию — это разрушить источник зла; отсюда следует необходимость исламизи— ровать Испанию и Францию, а затем всю Европу и остальной мир.
Что питает исламистов, и в чем слабость этого движения? Популярность ислама — это реакция на все возрастающую роль Запада в области культуры и политики. В прошлом чрезвычайно развитая культура и огромная сила, ислам ныне беден и слаб. Его попытки копировать западные институты и обычаи, предпринятые в XIX — начале XX вв., потерпели крушение. Это привело к бунту против Запада под флагом арабского (а также североафриканского и персидского) национализма. И нынешний ислам — это традиционно политическая религия на второй стадии бунта против Запада. Раньше, в конце 30-х гг., у фашизма в его простом и чистом виде были последователи в мусульманском мире. Партия "Мыср аль-Фатат" ("Молодой Египет") Ахмада Хусейна черпала вдохновение в европейском фашизме, то же можно сказать и о социал-националистической партии Сирии Антуана Са'аде и панарабской партии Баас, которая впоследствии раскололась на сирийское и иракское крылья, ожесточенно воюющие друг с другом, несмотря на минимальные идеологические различия.
Два поколения арабских военных, в том числе Насер и Садат, а позднее — Саддам и Асад, в молодые годы подпали под влияние европейского фашизма или его разновидностей в других регионах Но их партии не были исключительно исламскими; в руководящих кругах партии Баас были и арабы-христиане. После поражения стран оси, когда фашизм лишился ореола всепобеждающей силы, его
66
восточным последователям пришлось припасть к другим источникам вдохновения — коммунизму, правому и левому популизму, и наконец, к исламу. Первый натиск фашизма на Ближнем Востоке был безуспешен, но за ним последовал второй — всплеск мусульманского радикализма.
Выше упоминалось о связи между социально-экономическими бедами и активизацией мусульманского радикализма. Государства с самыми острыми политическими проблемами одновременно переживают самые тяжелые экономические трудности. Судан и Бангладеш относятся к беднейшим странам мира. В течение многих лет в Судане происходит сокращение валового национального продукта, а Бангладеш постигли стихийные бедствия. Алжирская экономика не развивается уже долгие годы, доход на душу населения там упал, уровень безработицы составляет 50%, а для молодежи этот показатель еще выше. Миллионы людей не имеют приличного жилья. В экономике бывших советских мусульманских республик наблюдается резкий спад (за исключением Казахстана, где, впрочем, в 1993 г. инфляция составила 150%); экономика Таджикистана находится по существу в катастрофическом состоянии. В то же время ежегодный прирост населения в таких странах, как Алжир и Судан, превышает 3%. В 1974 году в Алжире было 16 миллионов жителей, ныне — 31 миллион. За этот же период население Судана удвоилось — с 18 до 35 миллионов, то же произошло с населением Ирана — оно увеличилось с 30 до 60 миллионов. В какой-то степени контроль за рождаемостью практикуется в этих странах, пусть и не с благословения властей, но произошло это слишком поздно, и результаты вряд ли проявятся в обозримом будущем. В конце Второй мировой войны население города Алжира составляло 300 тыс. человек, ныне — 2 миллиона. Население Тегерана (вместе с пригородной зоной) выросло с 1 до 10 миллионов.
Алжир и Иран — страны, производящие нефть и имею-
67
шие значительные доходы от продажи нефти и природного газа. Алжирские нефтяные доходы были растрачены при "социалистическом" режиме Хуари Бумедьена; Иран пережил значительный экономический подъем в 1960— 1970-е гг., однако революция 1979 г. и последовавшие за ней события положили ему конец. Ныне безработица в Иране достигла почти 50%, доход на душу населения резко снизился.
Если при шахе Иран развивался достаточно быстро, то как могло случится, что на смену шаху пришла теократическая диктатура? Ответ на этот вопрос в следующем: как бы быстро ни развивалась страна, население, в особенности средний класс, хотело, чтобы это происходило еще быстрее. Следует добавить, что оппозиция диктатуре шаха выступала под знаменами свободы, а не режима аятолл. И в результате демократы и левые революционеры проложили дорогу режиму, которого они вовсе не хотели и который расправился с ними быстрее, эффективней и еще более жестоко, чем могло сделать правительство шаха.
Сказанное об экономических и социальных проблемах относится практически ко всем мусульманским странам, кроме крупнейших экспортеров нефти, таких как Саудовская Аравия и малонаселенные эмираты Персидского залива. Это справедливо даже для Пакистана и Турции, где рост производства и дохода на душу населения был невелик, но сопровождался либо высоким уровнем инфляции (Турция), либо такими непроизводительными расходами, как большие ассигнования на военные нужды (в Турции, и в Пакистане).
Когда большие группы населения оказываются за чертой бедности без особых надежд на то, что положение их изменится, популистские движения, утверждающие, что спасение придет через веру, способны мобилизовать огромную армию безработных. Можно, однако, надеяться, что массы, которым обещают столь много, а делают для
68
них так мало, не будут слепо поддерживать режим, и вскоре начнется пассивное сопротивление, а затем сформируется активная оппозиция.
Во времена тяжелых кризисов политический ислам может оказаться серьезным претендентом на власть в мусульманском мире. Но радикалы идут еще дальше: они уверены, что на них возложена всеобъемлющая миссия. Фантазии о глобальной миссии вряд ли реализуются, но даже бедная и относительно слаборазвитая страна может оказаться весьма опасным соседом, если у нее будет современное оружие.
Иран ведет по числу терактов, осуществленных во многих странах мира — содержит лагеря для подготовки террористов, снабжает их оружием, поддерживает инфраструктуру террористических групп в Ливане, Египте и в других районах Ближнего Востока и Африки. Иран имел непосредственное отношение к взрывам и убийствам в Европе, Северной и Южной Америке и Азии. В долговременной перспективе это вряд ли принесет выгоду Ирану, но в настоящий момент такие действия несомненно заставляют помнить о такой опасности. Северную Корею никто не принимал бы всерьез, если бы не ее ядерная программа. То же относится и к Ирану в связи с его стремлением обзавестись ракетами дальнего радиуса действия, ядерными вооружениями, биологическим и химическим оружием. Терроризм и даже обладание средствами массового уничтожения не могут превратить Иран в мировую державу: наоборот, применение такого оружия приведет страну к гибели.
Пока правители Ирана не проявляют склонности к самоубийству, они скорее предпочитают владеть средствами массового уничтожения в первую очередь для того, чтобы обеспечить своей стране доминирующее положение на Ближнем Востоке. Их политика исходит из предпосылки, что малые страны Ближнего Востока не могут в
69
военном отношении сравняться с Ираном, но такая предпосылка может оказаться ошибочной. Иран также не принимает во внимание вероятность того, что вызванный им кризис может выйти из-под контроля и привести к катастрофе.
Западные критики признают недостатки своего общества и без напоминаний со стороны ислама. Аскетизм шиитского ислама и других радикальных сект, требующих строгого соблюдения религиозных ритуалов, (некоторые из них носят мазохистский характер), вряд ли сможет найти энтузиастов на Западе. Ислам — древняя религия, и некоторые прославляют ее как бунт против Просвещения и разума, но если Запад или Восток почувствуют потребность в определенной дозе фундаментализма, то у них есть свои религии, не говоря уже о различных эзотерических культах нового времени.
Сила радикального ислама — это сила популистской системы, которая привлекает простых людей, обещая хоть какую-то уверенность в опасном и нестабильном мире Слабость политической религии состоит именно в том, что она обещает счастье на земле. Она вынуждена демонстрировать реальные успехи, поскольку не может ссылаться на смягчающие обстоятельства, когда дела обстоят не так, как хотелось бы. Отгораживаясь от современной цивилизации, радикальный ислам изолируется и от современной науки — источника силы и благосостояния. Исламские сановники искренне верят, что если современную науку надлежащим образом исламизировать, то она сможет исправно служить исламу, но подобная идеологическая обработка означает отставание. Да и вообще сомнительно, насколько эффективно можно использовать науку в теократической системе.
Результаты правления фундаменталистов в Иране не свидетельствуют в их пользу. Несмотря на значительные доходы от экспорта нефти, экономика страны пере
70
живает застой и упадок. И нет оснований полагать, что если радикалы придут к власти в Алжире, Египте или другой мусульманской стране, положение там будет иным.
Что же случится, когда обещания и пророчества не исполнятся? Теоретическая возможность — либерализация: и действительно, рамки свободы постоянно расширяются, и в большей степени, особенно в Тегеране, чем можно было бы ожидать. Небольшие нарушения исламского кодекса игнорируются, а коррупция среди чиновников смягчает строгости исламской ортодоксальности, что напоминает советскую систему, которая никогда не была полностью идентична оруэлловскому "1984"; это же происходит и с радикальным исламом.
Но когда трудности обостряются, а режим в то же время не в состоянии либерализоваться, не подвергая опасности собственное существование, он обычно становится еще более радикальным. Даже если исламисты придут к власти и в других странах, они не смогут оказать существенной помощи муллам в Тегеране. Они не смогут заручиться серьезной финансовой поддержкой, и их собственное руководство окажется под угрозой. Самое большее, на что они смогут надеяться — "фундаменталистский интернационал" небольшого числа стран, временно координирующий политические и террористические акции.
