Много говорилось о террористах-самоубийцах, от которых, как некоторые полагают, невозможно защититься; но то же говорили и о японских летчиках-камикадзе. На самом деле, лишь немногие захотели стать кандидатами в самоубийцы, и нет оснований полагать, что в будущем их окажется больше. В прошлом иранские руководители вели себя осторожно и отвергали какие-либо обвинения в государственном терроризме. Но если тео— краты почувствуют себя загнанными в угол, без борьбы они власть не отдадут. Осторожная политика и непризнание вины уйдут в прошлое.
71
Очевидно, что радикальный ислам слаб: не создав жизнеспособной альтернативной социально-экономической системы, он не способен конкурировать с остальным миром. Цели и стиль правления исламских правителей и удручающая жизнь фундаменталистского общества (вспомним траурные процессии и самобичевание черных шиитов) противоречат темпераменту, надеждам и чаяниям большинства людей. В чрезвычайной ситуации человек может разделять фанатизм, но фанатизм не способен накормить голодных или сделать жизнь более радостной. В наше время нельзя отгородить общество от запретных импортных развлечений. Если режим шаха подорвали магнитофонные записи речей Хомейни, то режим аятолл расшатывают телевизионные передачи из других стран, которые через спутниковые антенны смотрят миллионы иранцев.
Фашизм лучше, чем исламисты, понимал, что массы необходимо развлекать. Аятоллы не предлагают ни хлеба, ни зрелищ — одни лишь религиозные ритуалы; подобно фашизму они в состоянии мобилизовать массы, но как долго смогут удержать их мобилизованными? Следует отметить еще две не менее серьезные ошибки: радикальному исламу следует понять, что для успешного распространения идей необходим средний класс — предприниматели и интеллигенция, которыми, несомненно, сложнее манипулировать, но без сотрудничества которых радикальный ислам обречен.
Кроме того, долгие годы радикалов заботил западный Сатана, но они не заметили, что за это время возникли и другие центры глобального значения. Так, вместо того, чтобы поддержать добрые отношения с Индией, они угрожали ей. Китай и Россия также обеспокоены радикальным исламом. Короче говоря, клерикальные фашисты бросили вызов не только Америке и Европе — и другие политические силы в мире рассматривают их как потенциальных врагов. Даже если бы все исламские страны
72
были едины, такое отношение к внешнему миру неразумно: рассчитывать лишь на поддержку меньшинства — самоубийство.
Хвастливые заявления иранских правителей, что больше миллиарда мусульман жаждут присоединиться к их битве, — фантазия чистой воды. Самые многонаселенные мусульманские страны — Индонезия, Пакистан, Турция — не желают быть вовлеченными в дело, в которое сами не верят. Пример Ирана не привлекает даже фундаменталистские группы этих стран, и хотя они и не отказываются от иранских денег и оружия, следовать за аятоллами не желают.
Радикальный ислам усилился в основном в Центральной, Западной и Восточной Африке, где число приверженцев ислама в течение одного поколения возросло вдвое. Стратегия, применяемая в этих отсталых странах, была сходной, а то и просто одинаковой. Первый этап — строительство мечетей, исламских центров и школ. Для привлечения новообращенных издавались газеты, вещали радио— и телестанции. Предпринимались также попытки заменить английский и французский языки арабским. Следующий этап (значительное число жителей уже обращено в истинную веру) — образование политических партий и начало подготовки боевых отрядов. Продолжается кампания по превращению страны в исламскую республику, основанную на шариате. Вооруженные отряды — основной инструмент захвата власти. Сначала их главная цель — уничтожение противников, таких как христианские миссионеры, и дестабилизация государства (в случае, если власти не желают пойти на уступки радикальному исламу).
Такова была стратегия от Мали и Нигера на Западе Африки до Сомали и даже Танзании. Этому религиозному империализму во многом способствовала экономическая отсталость страны и низкий культурный уровень ее населения. В Африке южнее Сахары — в странах Сахеля -
73
ислам стал религией беднейших из бедных и наиболее отсталых элементов.
Однако распространение радикального ислама тормозилось отсутствием единства среди его последователей: Саудовская Аравия — наиболее активный и щедрый финансовый спонсор — не координировала своих действий с иранцами и их суданскими союзниками (сосредоточившими усилия на Восточной Африке) и с Каддафи, который к тому же является сторонником той разновидности ислама, которая не по нутру ортодоксальным священникам. Радикальному исламу пришлось также столкнуться со старой проблемой особого характера африканского ислама с его культом святых и элементами анимизма, которые особенно заметны в таких значительных африканских мусульманских странах как Сенегал и Нигерия (северная). Фундаменталисты Севера могут смириться с "африканским путем к исламу", но с ним никогда не согласятся ни иранцы, ни саудовцы, ибо в африканском исламе роль женщины куда значительнее, чем в арабском мире и в Иране. Несмотря на глубокие внутренние противоречия, вторжение радикального ислама в Африку — явление огромной важности.
Исламизм (но не сам ислам) — единственная сила в сегодняшнем мире, которая открыто выступает за экспансию, гегемонию, экспорт революции и призывает к джихаду — священной войне против внутренних и внешних врагов, к войне против других культур, компромисс с которыми невозможен. Джихад — отправная точка и основная тема радикального ислама.
Иногда пытаются объяснить понятие джихада как чисто духовную концепцию, но духовной она остается лишь до тех пор, пока радикальный ислам не почувствует себя готовым для всеобъемлющего джихада. Ясно, что невозможно одновременно бороться и со всем миром, и с внутренними врагами ислама. Поэтому "исламская угроза" преувеличена
74
Западом, и не только потому, что он представляет ислам более фанатичным и агрессивным, чем тот есть на самом деле, а просто потому, что ислам внутренне слаб. Исламский радикализм скорее похож на итальянский фашизм — колосс на глиняных ногах, нежели на германский нацизм. Его постигнет судьба Италии Муссолини, но ждать этого придется, наверное, долгие годы, претерпевая немалые страдания. Ни государство хорватских усташей, ни клеро— фашисты в Словакии не имели доступа к ракетам и ядерному оружию. Сочетание фанатизма и современного оружия массового уничтожения представляет собой опасность, не существовавшую в прошлом.
Клерикальный фашизм — наиболее заметная среди новых разновидностей фашизма в Третьем мире, но ни в коей мере не единственная. Президент США Джордж Буш во время войны в Персидском заливе назвал Саддама Хусейна фашистом. На подобные эпитеты, к тому же высказанные в пылу битвы, не стоит обращать особого внимания. И все же такое определение иракского режима выходит за рамки обычной риторики. Особенности политической системы Ирака не исчерпываются военной диктатурой и однопартийносгью. Такие характерные черты, как движение в направлении тоталитаризма, широкое использование террора и пропаганды, культ личности вождя, необузданный национализм, военная агрессия, сближают этот режим с большинством фашистских режимов и движений 1930-х гг. Репрессии в Ираке более жестоки, чем были в Египте при Насере, и если Хусейн все же пользуется немалой поддержкой, особенно в кругах ближневосточной арабской интеллигенции, то это потому, что он выступает с антизападными и панарабс— кими лозунгами.
Перед Второй мировой войной к неевропейскому фашизму (и не без причины) относились с известной долей пренебрежения как к "фальшивке". Фашизм предпола
75
гает наличие определенной стадии общественного развития, инфраструктуры и способности к эффективному управлению. В противном случае фашистская диктатура невозможна. С тех пор ситуация изменилась, — фашизм вне Европы оказался не только возможен, но кое-где превратился в реальную действительность. Иракский и сирийский режимы обладают явственными фашистскими чертами, хотя по своей направленности они скорее секу— лярные, нежели религиозные, а власть принадлежит военным с политическими амбициями, а не религиозным сановникам. И иракское и сирийское руководство принадлежат к партии Баас — элитаристской панарабской группировке, возникшей в 1930-е годы отчасти под влиянием европейского фашизма.
После войны партия Баас, однако, не намеревалась копировать предвоенные фашистские режимы. Она поняла, что единственный шанс захватить власть — военный переворот, а не массовое движение, и вербовала рекрутов и своих сторонников в кругу молодых армейских офицеров. До прихода к власти Саддама Хусейна и Хафеза эль-Асада и в Багдаде, и в Дамаске происходили частые смены одного военного диктатора другим. Чтобы удержаться у кормила власти дольше, чем предшественники, новым диктаторам было необходимо создать еще более беспощадный механизм управления — не старомодный военно-полицейский режим, а современный, предоставляющий возможность использовать для подавления оппозиции террор и пропаганду.
С середины 1970-х гг. и Ирак, и Сирия прошли долгий путь; в обоих государствах установились пусть не совсем идентичные, но националистско-социалистические режимы. Оба режима жестоко подавили движения национальных меньшинств в своих странах, но культ вождя в Багдаде проявляется сильнее, чем в Дамаске. Культ Саддама Хусейна можно сравнить с культом Сталина или
76
Мао. Оба государства стремятся расширить свои территории, но политика Ирака более агрессивна, чем сирийская. Иракская агрессия против Ирана и Кувейта закончилась поражением, но диктатура была настолько сильной, что Саддаму удалось не только удержаться у власти, но даже стать объектом поклонения для немецких неонацистов, сторонников Jle Пена и русских неофашистов. И это не случайно: Саддам символизирует все, что их восхищает — вождизм, жестокость, агрессивность и антизападничество.
И в Сирии, и в Ираке правят националисты. Они не доверяют стремлению фундаменталистов разрушить арабские национальные государства и создать исламское сверхправительство, для которого границ между мусульманскими странами просто нет. Подавляя внутреннюю исламистскую оппозицию, Саддам и Асад одновременно поддерживают всеобщее возрождение ислама. В настоящее время такая политика способствует снижению напряженности в конфликте с радикально настроенными священнослужителями, но в будущем этого может оказаться недостаточно. Иранцы и бойцы фронтов мусульманского освобождения в других странах знают, что бывшие баасисты — на самом деле не ортодоксальные мусульмане, что их цель — создание светского государства. Обе стороны практикуют катман (в шиитской теологии так называют хитрую уловку) и прекрасно осознают неискренность обоюдных заявлений, но сейчас, когда и те, и другие оказались в изоляции, обещание поддержки, пусть только на словах, предпочтительней открытой вражды.
Духовные метания арабской и мусульманской интеллигенции от секуляризма к фундаментализму и от коммунизма к фашизму были мучительны, хотя весьма интересны для наблюдения. В Турции, Египте, Пакистане, Бангладеш интеллигенция оказала серьезное сопротивление политическим амбициям ислама, а в Алжире и Иране
77
голосовала ногами против этих амбиций, но кое-где в интеллигентских кругах ислам стал популярным. Многие бывшие марксисты открыли в себе подобный фундаменталистский дух, а значительная часть интеллигенции Африки и ближнего Востока, не питая особых иллюзий по отношению к саддамовской "республике страха", поддержала его вторжение в Кувейт.
Насколько искренни эти фундаменталистские или пан— исламские настроения? Обусловлено ли единство Саддама и его режима с народом всеобщей солидарностью братьев-арабов (или мусульман) или антизападничество Саддама-элемент его глубокой симпатии к мировоззрению фашистского типа. А может быть, это всего лишь интеллектуальная мода, не серьезней былой страсти к марксизму-ленинизму? Возможно, эта часть интеллигенции, как и многие русские правые, на самом деле понимает, что их будущее с Западом и секуляризмом, а не с азиатским миром, понятие которого, собственно, никогда не было четко определено. Но все же они испытывают неприязнь к Западу, поскольку не чувствуют себя в отношениях с ним комфортно. Возможно, здесь присутствует и немалая доля оппортунизма, желание оказаться поближе к власти в русле господствующего течения. Мотивы поведения весьма различны для разных стран и разных людей.
Большая часть приведенных наблюдений относится к шиитскому исламу, практикуемому в Иране. Однако существуют и другие движения. В некоторых отношениях они весьма похожи на шиитский ислам, в некоторых — резко отличны от него. Воинствующие группы суннитского ислама также проводят активную пропаганду, организуют массовые выступления и акты террора. Они также характеризуются элементами фашизма и стремятся к установлению диктаторских и агрессивных режимов. Но в то же время век телевидения, факсов и компьютеров придал и суннитскому исламу новые черты.
78
ИСТОЧНИКИ СУННИТСКОГО ФУНДАМЕНТАЛИЗМА
Первоначально исламский фундаментализм возник перед Второй мировой войной в Египте и Индии как движение религиозного возрождения и культурной революции. Ближний Восток и Северная Африка выходят на политическую арену лишь в 1960-е гг.. В то же время активизируют свою политическую деятельность Хомейни и его последователи. В Пакистане это произошло еще раньше — после получения независимости и раскола Индийского субконтинента. Большинство мусульман стремилось иметь собственное государство, но не теократию. Поэтому борцами за независимость Пакистана и его первыми лидерами стали твердые сторонники светского государства Мухаммад Али Джинна и Лиакат Али-хан.
Объяснить политизацию ислама можно поражением се— кулярного национализма. Но это нельзя отнести к происходившему в Египте. Хишам Шараби, видный американский специалист, писал в 1966 году, что "ислам в современном арабском мире — уже пройденный этап". Сейчас это заявление можно рассматривать как своего рода близорукость, но тогда оно представлялось вполне корректным, и его мнение разделяли многие специалисты. В 1960-е гг., на которые приходится пик популярности Насера, каирская радиостанция "Голос арабов" вела пропаганду на огромной территории от Атлантики до Индийского океана. При Насере "мусульманские братья" были жестоко подавлены и не имели ни малейшего влияния. Они привлекли с себе внимание позднее, лишь при преемниках Насера, когда в 1971 г. ислам стал государственной религией Египта, а исламские радикалы получили гораздо больше прав, в частности, эфирное время на радио и телевидении.
В Алжире исламисты стали важным фактором лишь в
79
результате арабизации страны. Как и в Египте, алжирские исламисты выступают против властей, которые приложили немалые усилия в их поддержку. Президент Египта Анвар Садат был убит в 1981 г., президент Алжира Мухаммад Будиаф — в 1992 г. Израильский вопрос не играл важной роли в радикализации арабских государств. Для Ирана и Алжира, стран с наиболее развитым политическим исламом, проблема Израиля безусловно не была первостепенной.
