— Вы неподражаемы в своих вселенских планах, Ваша Грандиозность! — ехидно заметила Крылова.
— Не обзывай меня этим пошлятским титулом, придуманным подхалимом Лютцем! — неожиданно в раздражении воскликнул Мэтр. — Пусть так обращаются к моему Крымову, — он обожает лесть в брежневском стиле по ассоциации с "Дорогой Леонид Ильич". А меня можешь просто звать: "Совершеннейший" или "величайший".
Глава 303 "Гениальный негодяй"
— Что ж, Величайший, как я поняла, ваш Крымов — беспринципный негодяй!
— Пусть так, — спокойно согласился Сатана. — С одним небольшим уточнением: он гениальный негодяй! Двадцать лет он единолично и успешно правит самой огромной державой, расширив её территорию, и добившись того, что с Россией снова стали считаться в мире. И всего этого он достиг не по праву крови, а исключительно собственными талантами.
— При нём Россию стали бояться даже бывшие друзья и соседи, — напомнила женщина.
— А как бы ты хотела? — жёстко улыбнулся ей покровитель всех тех, для кого успех любой ценой — жизненное кредо. — Это большая политика, детка! Святоши и моралисты здесь не выживают. В отличие от всех этих правящих "импотентов Европы", мой будущий протеже — человек дела! Настоящих поступков... Николай Крымов — суперзвезда! Звучит ведь? Согласись! Да, он игрок со своим понимание морали, принципов, долга и чести. Зато он знает, чего хочет. Именно таким и должен быть великий политик. Благодаря ему Россия будущего снова станет великим государством. Истинным раем!
— Ты так расхваливаешь его, братец, словно уже видишь в нём верного слугу, — проницательно усомнились в лояльности своенравного политика Крылова.
"Мэтр" и в самом деле так рьяно нахваливал своего протеже, будто ещё недавно в беседе с мэром столицы Собакиным не утверждал обратное, — что из Крымова никудышный шахматист, и будто не смаковал с издёвкой, как он сам "выстрелил себе в ногу" на переговорах с арабскими шейхами из ОПЕК по поводу цены на нефть. Но такова была его тактика — запутывать всех вокруг, чтобы никто до последней минуты не мог понять весь хитроумный рисунок задуманной им партии, в этом Мэтр мог дать сто очков форы любому мастеру большой политики или гроссмейстеру.
Но Крылова была ему всё-таки сестра и потому обмануть её было сложно. Она была настоящий дьявол в ангельском обличье, такая же прожжённая чертовка, видящая людей насквозь.
— Как и многие болезненные честолюбцы-карлики, твой Крымов, братец, не понял главного: чтобы иметь моральное право властвовать над людьми их, как минимум, нужно любить; искренне желать облегчить им существование на этой часто жестокой земле. Поэтому, прежде, чем добиваться власти, любой человек обязан прежде разобраться с собственными бесами, понять имеет ли он право претендовать на такой ответственный пост. А для таких как эти Крымовы, Цезари, Бонапарты, Сталины, власть, — это лишь способ утолить собственное непомерно раздутое ЭГО. Мудрец сказал: "Хотите увидеть своего главного врага? Посмотрите в зеркало!". Поэтому рано или поздно, но твой Крымов проиграет. Его ждёт очень жестокий прогрыш.
— А я считаю, что он красавчик! Настоящий харизматик! — отмахнулся Мэтр. — И народ его любит, — чёрт хитро прищурился на сестру и вытащил из кармана бутылку водки с портретом действующего президента на этикетке. — Во, как его уважают! Высшее признание — водка "Крымовка"! Сам-то он не пьёт, однако и народу не мешает культурно потреблять. Не то что тот дурак и размазня Горби!
Крылова несогласно покачала головой, и "Мэтр" снова заканючил:
— Пусти меня за эту дверь, Машунчик! Прошу! Открой! Иначе ты разобьёшь мне сердце, а я всё-таки твой брат.
Глава 304 "Ухо за ухо"
— Давай по-деловому! — пустился в торг хитрый сатир. — Давай так: ты мне этого Запального, а я тебе выпущу из ада предшественника моего Крымова — Годуновского. Всё-таки царь Борис, хоть и алкаш был, зато при жизни такие щедрые пожертвования сделал на алтарь вашего культа, что тебе с папашей грех его не выручить. Ну как? Ухо за ухо!
Рыжая задумалась. "Мэтр" ждал, что она согласится, вместо этого сестра взялась читать ему очередную мораль, хотя у братца зубы начинало сводить от её проповедей.
— Ты, братец, действительно был любимым сыном у нашего отца: получил от него больше энерќгии и талантов, чем другие ангелы. Ты стал обладателем самой сильной воли и самого развитого сознания. Отчего стал упиваться собой. Любовь к другим покинула твоё сердце. Ты желал лишь поклоняться себе как Богу — своему сознанию, своей духовности, своим способностям. Постепенно твоя гордыня превратила тебя из ангела в того, кем ты сейчас являешься. И Крымов необходим тебе, как твой наместник на Земле — наместник нового Верховного Бога, каким ты давно себя возомнил. Так ты погубишь себя и тех, кто по глупости служит тебе. Покайся во зле, любимый брат! Пока ещё есть возможность. И мы вместе пойдём к отцу, ты же знаешь, как он добр и не злопамятен.
— Пусть я таков, как ты говоришь, и мой Крымов толкает прежний — ваш мир к краю пропасти! — раздражённо воскликнул Сатана. Его начинала всерьёз бесить рыжая бестия, не желающая по-родственному разрулить проблемку. — И я с превеликим удовольствием сложу футуристическую оду его адским свершениям — пылающей энергии, разожжённой им последней грандиозной войне, бесконечным разрушениям, катастрофам и массовым истреблениям во имя построения нового великого царства!
— Вот поэтому я вам не союзник! — отрезала Крылова.
— Ну хватит! — обладатель солидной бородки рассерженно топнул ногой, совсем как маленький, избалованный мальчик, которому не позволяют что-то, чего он очень желает. — С меня довольно! Я устал слушать этот бред. Или ты откроешь мне дверь, Марья, или я силой войду туда! Так что лучше уйди с дороги!
— Не бывать этому! — она упёрла руки в бока и тоже топнула ногой. И тут же её светлые одежды превратились в напоминающее армейскую униформу платье в стиле сафари, цвета хаки, вместо кроссовок на ногах появились крепкие армейские ботинки.
"Мэтр" сдвинул брови, лицо его приняло злой вид, он решительно шагнул к прикрывающей собой дверь сестре.
— Не советую — предупредила рыжая кошка, готовясь выпустить коготки. — Тебе прекрасно известно, братик, что тебе меня не победить.
Мэтр и сам знал, аксиому: когда два человека вступают в конфликт, побеждает вовсе не тот, у кого крепче бицепсы или нож в кармане, а тот, у кого более высокий духовный уроќвень. Когда вступают в конфликт два ангела, побежќдает тот, чьё сердце полно любовью, и, следовательно, кто ближе к Богу. Но злость его была такова, что он забыл про азы. И по привычке надеялся запугать противника своей магией.
В этот момент на плечо Крыловой откуда-то с потолка в качестве последнего "козыря из рукава" свалился "десантник". Это был огромный чёрный тараканище — величиной с пудовый мужской кулак; он угрожающе защёлкал крепкими челюстями и зашевелил длинными усищами.
— Фас её, Люц! — велел насекомому-монстру хозяин.
Но ангелоподобное создание столь неожиданный демарш братца не испугал: пренебрежительным щелчком пальцев она сбросила таракана на пол и занесла над ним ногу в тяжёлом ботинке, перепуганное "чудовище" зигзагами ударилось в бега. "Рыжая зажигалка" шикнула вслед:
— Шик, отсюда! А то размажу по полу!
Словно огненный Серафим она вдруг метнула и на братца столь обжигающий взгляд, что ему тоже пришлось спешно уносить ноги.
Глава 305 "Усатый батька ждать не любит"
О приезде Михоэлса в Минск сразу стало широко известно, встретиться и побеседовать с ним стремились, кроме артистов и режиссеров, известные белорусские писатели, художники и другие деятели культуры, в номере "люкс", который занимал Михоэлс, всегда был полон гостей.
Отъезд Михоэлса из Минска был намечен на вторник 13 января. Накануне, в понедельник, в городских театрах не было спектаклей, и Михоэлс решил провести этот день в гостинице. Около 17 часов один из посетителей, оставивших воспоминания о том вечере, зашел к нему в номер: "В просторной гостиной его "люкса" за большим обеденным столом, сервированным кофе, спиртными напитками и легкой закуской, сидело человек десять ведущих белорусских артистов, деятелей ВТО и режиссеров, большинство принадлежали к еврейской национальности. Шел оживленный и довольно беспорядочный разговор на самые разные театральные и литературные темы. По ходу неожиданно возник вопрос, который широко обсуждался среди еврейской общественности как Москвы, так и Минска — о еврейской республике в Крыму. Естественно, многих интересовало, соответствуют ли действительности эти слухи. И у кого, по их мнению, можно лучше прояснить этот вопросом, как не у самого председателя президиума еврейского антифашистского комитета. Михоэлс твердо сказал: "Все это ерунда. Забудьте о еврейском Крыме. Никогда этого не будет. И слава Богу". Он повторил: "И слава Богу!" и перевел разговор на другую тему.
Около 18 часов в номере раздался телефонный звонок. Кто-то из гостей поднял трубку и сказал, что просят Голубова. Спутник Михоэлса по этой поездке, сидевший на другом конце стола, почему-то засуетился, мне даже показалось, что побледнел, и подошел к телефону. Выслушав то, что ему говорили, он прикрыл ладонью трубку и обратился к Михоэлсу. Сказал, что звонит его друг, бывший однокурсник, еврей. У его сына сегодня свадьба. Он узнал, что Михоэлс в Минске, и просит умолить Соломона Михайловича приехать к ним хотя бы на полчаса: молодым это будет память на всю жизнь, машину он подошлет к гостинице. Голубов повторил: "Он умоляет сделать им этот подарок". И с вопросительным выражением на лице замолчал, ожидая ответа Михоэлса. Михоэлс почему-то спросил: "Значит, пора?". Потом сказал: "Ну, пора так пора". И попросил Голубова передать его другу, что он приедет. Мы спустились проводить Михоэлса и Голубова до выхода из гостиницы. С порога Михоэлс обернулся и произнес с каким-то странным выражением: "Что ж, посмотрим, какие нынче еврейские свадьбы!".
Этой ночью ни Михоэлс, ни Голубов в гостиницу не вернулись. Утром мне сообщили, что они погибли неподалеку от гостиницы на повороте с улицы Белорусской на улицу Ульяновскую под колесами какой-то автомашины".
*
На Ярославском вокзале Сергей Палагин едва успел сесть на последнюю электричку. Ещё только собираясь уничтожить бывшего начальника по "эскадрону смерти", он заранее отдавал себе отчёт, что взбешённое руководство объявит на него настоящую охоту, и заранее подготовил себе лежбище на первое время: снял дачу в двухстах километрах от столицы. Перед глазами тут же всплыла безлюдная улочка на окраине небольшого села, в ложбине, отчего её часто затягивало туманом, наползающим с близкой реки; прячущийся среди яблонь арендованный им домик с остеклённой верандой и крытой шифером крышей...
Если же он почувствует приближение взявших след "чистильщиков", то там же поблизости в лесу можно заранее оборудовать себе схрон, — места там болотистые, глухие.
Сергей переходил из вагона в вагон мчащейся электрички, раскачиваясь и цепляясь в поручни. Ехать ему долго. Надо убедиться, что его не ведут профессионалы из собственной конторы, которые умеют прикинуться обычными попутчиками.
И каждый раз что-то Палагину не нравилось, и он шагал дальше.
Наконец опустился на скамью: в этом вагоне кроме него ехало всего двое и оба не вызывали подозрений. Сжатое в комок тело понемногу расслабилось. За окном в сплошном мраке изредка проносились огоньки придорожных посёлков и полустанков. Мерный стук колес убаюкивал. Сергей вздрагивал и заставлял себя не спать, но через пару минут дремота возвращалась... Бороться с накопившейся усталостью было трудно. В конце концов Сергей разрешил себе на полчаса отключиться, и сразу будто провалился в тёмную полынью глубокого сна...
Накануне в номер минского гостиницы "Центральная", где остановилась опергруппа МГБ, несколько раз звонил из Москвы сам Абакумов и подгонял: "Давайте там скорее!". Это означало что "усатый батька" (как здесь в Минске Сталина зовут белорусы) ждёт рапорта об успешном выполнении своего приказа. Хозяина томить в ожидании опасно. Операцию наметили на вечер 12 января 1948 года.
Около 15.00 Михоэлс и сопровождающий его в этой поездке театральный критик Голубов-Потапов пообедали в ресторане и вернулись в гостиницу. Скоро в номер пожаловали посторонние, тем не менее учитывая нетерпение Москвы, операцию решили не переносить. Как было условлено с агентом Голубовым-Потаповым, ему позвонил боевик и "уговорил" вместе с Соломоном Михайловичем приехать на свадьбу к его знакомым.
Старший лейтенант госбезопасности Борис Алексеевич Круглов вместе с двумя другими боевиками подъехали к гостинице. Машина, а это был массивный немецкий "Хорхь", принадлежала министру госбезопасности Белоруссии генерал-лейтенанту Лаврентию Цанаве (только заменили государственные номера и за руль сел член опергруппы).
Из дверей гостиницы к ним вышли Михоэлс и провокатор Голубов. Они даже не подозревали, что всего час назад судьба их была определена окончательно. И час назад роли оперативников тоже были окончательно распределены. Поставить финальную точку было доверено самым опытным по части "мокрых" дел. Нанести же смертельный удар непосредственно Михоэлсу выпало Круглову.
И вот теперь палач с интересом рассматривал идущего к нему клиента и пытался понять, может ли человек за полчаса до гибели что-то почувствовать. У артиста оказалось очень выразительное значительное лицо, — настоящий интеллигент.
"С таким хлопот не возникнет", — удовлетворённо отметил про себя палач. Их глаза встретились. Круглов улыбнулся знаменитому режиссёру и пожал протянутую руку. Рукопожатия у артиста было деликатное, ладонь мягкая. Сложением он тоже был слаб, хрупок, хотя на сцене мог производить впечатление могучего гиганта (сотрудникам перед операцией показали кинохронику выступлений артиста). Вероятно, войдя в образ своих персонажей, Михоэлс умел преображаться, становясь пластичен и искрясь энергией. Будто самой природой был предназначен для игры, сцены, — как бы слеплен уверенной рукой скульптора.
Круглов сказал, что страшно рад знакомству и, распахнув заднюю дверцу, добавил:
— Спасибо, что приняли наше приглашение, для нас это огромная честь!
Михоэлс с какой-то грустной улыбкой и глубоким вздохом уселся на задний диван. Круглов и ещё один боевик расположились согласно заранее намеченному плану — один спереди рядом с шофёром, другой на заднем диване рядом с "театралами". По пути напарник Круглова, которому предстояло кончить Голубова, пытался затеять разговор, но оба пассажира отвечали скупо, скорее из вежливости, беседа не клеилась. Но "тамаду", которого по сценарию операции должен был изображать Круглов, это не смущало, он расхваливал якобы накрытый к приезду дорогих гостей обильный стол, прекрасных людей, которые очень обрадуются такому знакомству. Все эти искусственные, лживые словоблудия наслаивались, становились длинными, тяжеловесными и в конце концов где-то оборвались в шуме автомобильного мотора. От усталости самого "отвлекальщика". Наступила давящая тишина. Каждый думал о своём. Михоэлс был настолько погружён в себя, что словно не замечал унылых пейзажей Беларуси, ещё не восстановившейся после войны, стальным катком прокатившейся по этим метам.
