| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Это было общество с устоявшимися ритуалами и четко определенной элитой. Большая часть деловых операций велась на "старом складе (fondacus) генуэзцев", где в XII в. был основан первый торговый квартал, который к описываемому времени значительно разросся. Но особо торжественные действия могли происходить в генуэзской церкви, или крупные споры с местными властями — во дворце эмира. Иногда срочные дела, связанные с прибытием или отбытием корабля, могли решаться прямо под открытым небом на пристани. Более популярным местом стал винный склад, естественное место встречи латинских эмигрантов в мусульманском государстве. Все, что заслуживало отчета — будь то покупка в кредит, признание или погашение долга, учреждение компании, регистрация договора перевозки, покупка или продажа дома, составление завещания, развод или подтверждение отцовства, спор или требование, адресованное мусульманским властям, выдача доверенности, достижение совершеннолетия — все это происходило в присутствии нотариуса, чтобы он записал и засвидетельствовал данные действия с помощью пространных формул. Триада знатных людей — консул, священник и ведущий купец — часто находилась рядом с нотариусом. Теальдо, священник, был универсальным помощником, свидетелем или доверенным лицом почти в двадцати процентах зарегистрированных сделок, частым получателем доверенностей или комиссионных в качестве агента по конкретным делам. Чибо да Чибо и его многочисленная семья были самыми важными — с точки зрения объема совершаемых деловых операций — из клиентов Пьетро Батифольо и, следовательно, предположительно, среди генуэзских купцов Туниса, с которыми соперничали только семьи Эмбриако, Санто-Амбросио, Сигенбальдо и Узодимаре: они участвовали не менее чем в 50 из 133 зарегистрированных сделок. Но признанным лидером общины был консул Балианно Эмбронио. Тот факт, что он был даже больше востребован в качестве свидетеля, чем священник, отражает его председательствующую роль "крестного отца". Его практическое значение заключалось в его обязанности представлять перед эмиром общие интересы общины.
Это была нелегкая работа. За короткий период, охватываемый этими записями, Эмбронио пришлось дважды жаловаться на нарушения генуэзско-хафсидских договоров. Он сопротивлялся попыткам вмешаться в установленные процедуры покупки и продажи вина путем взимания налога или "арендной платы" за склад; он запер помещение и передал ключ Теальдо до тех пор, пока статус-кво не будет восстановлен. Он упрекал таможенников в превышении своих полномочий и был вынужден осудить отказ эмира давать ему аудиенцию два раза в месяц в соответствии с устоявшейся практикой. Напряженные отношения переросли во вспышку насилия 3 мая 1289 г. Двумя днями ранее консул отправился во дворец эмира, чтобы потребовать доходы, причитающиеся Генуе от продажи масла некоторыми генуэзскими купцами: часть налога должна была быть перечислена генуэзскому государству, и похоже, заинтересованные торговцы удержали его для этой цели. Власти Туниса отказались уступить право на указанную сумму кому-либо, кроме как лично подесте Генуи, и направили отряд, вооруженный камнями и дубинками, чтобы конфисковать масло в обмен на полную уплату налога. По словам нотариуса, тунисцы угрожали действовать "силой и даже вопреки закону": надо полагать, он вкладывал эти слова им в уста, но шокированный тон вполне искренен. К часу вечерни осада была окончена. Благоразумный консул капитулировал, и купцы согласились оплатить большую часть счетов, направив консула "в суд Туниса или к покупателям масла" для взыскания спорной доли налога.
Местные власти были не единственным источником угроз. Бесчинства пизанцев против Генуи могли иметь столь же разрушительные последствия для Туниса, как и для Константинополя. Спустя 7 лет все еще оставались невыполненными требования о компенсации за бунт 1282 г., в ходе которого генуэзское имущество на сумму более 20 000 дукатов, включая корабли и весь их груз, было уничтожено пожаром. Однако в целом в записях Батифольо отношения генуэзцев с другими христианскими купцами кажутся непринужденными. Нотариус иногда заменял каталонского коллегу или регистрировал дела с участием генуэзских партнеров в марсельских или сицилийских кварталах. Дружеские партнерские отношения с представителями этих и других общин — пизанской, флорентийской, венецианской, майоркской — были обычным явлением.
Генуэзские колонии в Малаге и Тунисе лежали на путях, ведущих к Атлантике: глубоководная гавань Малаги на пути на север; Тунис, конечный пункт берберийской торговли, на пути на юг. Но для будущего Генуи в атлантической торговле наиболее важными из ее торговых поселений были поселения в Кастилии и особенно в Андалусии. Технические и географические причины сделали Кадис и Севилью и их регионы наиболее важными базами генуэзских купцов в Испании. Технические причины были связаны с кораблями и грузами. Еще в 1216 г. Яков Витри хвалил большие круглые корабли Генуи, которые могли плавать зимой и "сохранять пищу и воду свежими", то есть расходовать корабельные запасы медленнее, чем относительно перегруженные галеры. Таким образом, у генуэзцев были большие парусные суда, а также галеры, которые позволяли совершать плавания по Атлантике с первых дней их выхода в океан в конце XIII в. Коммерческие галеры исчезли из Генуи в следующие сто лет 15. Вероятно, можно с уверенностью предположить, что атлантические маршруты, где условия наименее благоприятствовали использованию галер, были первыми переоборудованы под круглые корабли. Однако круглые суда использовались не только и даже не главным образом для удобства мореплавателей: венецианцы регулярно плавали в Англию и Фландрию на галерах; когда в XV в. началась атлантическая торговля Флоренции, она осуществлялась исключительно на галерах, которые продемонстрировали свою пригодность для этой задачи и продолжали делать это до времен Армады. Генуэзцы предпочитали более экономичное судоходство в результате их зависимости от относительно недорогой оптовой торговли. Последствием этого стало то, что короткий рейс от устья Средиземного моря до Ла-Манша был возможен и в некоторой степени жизненно необходим, поскольку, используя мореходные свойства круглых судов для уменьшения числа заходов в порты по пути следования и сокращения продолжительности рейса, купцы могли получить более высокую прибыль. Не было особого смысла и в продаже небольшого количества товаров, которые везли генуэзцы; их лучше было оставить для больших рынков севера, где трюмы можно было пополнить шерстью и тканью. Наконец, генуэзским кораблям требовались просторные глубоководные порты, такие как Кадис и устье Гвадалквивира. Для генуэзских кораблей, идущих на север, стало обычным делом вообще обходить Португалию, Кантабрию и Атлантическую Францию.
Таким образом, Андалусия была "пограничной" землей как Генуи, так и Кастилии. Колонизация, начавшаяся до кастильского завоевания, росла в геометрической прогрессии в XIV в., когда была налажена северная торговля Генуи, и снова в XV в., когда возможности на востоке уменьшились. Представление о масштабах и характере колоний можно получить, взглянув на регион Кадиса и Хереса в XV в.16 Во-первых, очевидны растущие темпы генуэзского расселения и его меняющийся, все более коммерческий характер. Например, первыми генуэзцами, поселившимися в Хересе в XIII в., были Бенедетто Заккария, командующий флотом, и Гаспаро ди Спинола, посол в отставке. Заккария, кажется, лично оставил торговлю во время своего проживания в Кастилии, и ранние генуэзские колонисты, особенно в таких центрах, как Херес и Кордова, во внутренних районах крупных портов, обычно заключали брачные союзы с местной аристократией и становились рантье, а не торговцами. В Севилье и Кадисе процесс носил обратный характер, и генуэзское влияние помогло привлечь аристократию к коммерции за более чем два столетия растущего проникновения и смешанных браков. Ко времени nouvelle vague (новой волны (фр.)) генуэзских иммигрантов в конце XV в. новое поселение было исключительно торговым и ремесленным. К XVI в. три четверти севильской знати носили генуэзские фамилии; и Якопо Адорно был там, чтобы отстаивать от их имени идею совместимости коммерции и дворянства. По мере роста темпов иммиграции увеличивалось и количество постоянных поселений. Большинство генуэзцев, прибывших в XV в., как правило, становились "гражданами" (vecinos), а не "временными жильцами" (estantes): это предвещало относительную неподвижность генуэзской общины Кастилии в XVI в., когда они принимали участие в строительстве кастильской империи опосредованно, из своих постоянных центров, посредством банковского дела и инвестиций, вместо того чтобы продолжать осваивать новые границы.
В то же время эти все более оседлые общины были в XV в. опорными пунктами для дальнейшей генуэзской колонизации на западе в Португалии, Африке и, прежде всего, на островах Атлантического океана. Семейные дома, построенные в Андалусии, были местами временных остановок для родственников из Генуи, направлявшихся на запад или с запада. Например, поступив на службу в Португалию для исследования западного побережья Африки, Антонио ди Узодимаре в 1462 г. получил приют у своего брата Франческо в Кадисе. Франчи ди Луццардо отправил сыновей на Тенерифе и в Барбарию, Асканио — на Гран-Канарию, Нигро или Негроне — в Португалию и на Мадейру. Ничто так хорошо не иллюстрирует эластичные свойства генуэзской семьи как инструмента колонизации, как эта способность одновременно "пускать корни" в местную почву и сохранять при этом мобильность.
Наконец, генуэзцы Андалусии продемонстрировали типичную для Януса универсальность. Они смогли влиться в местное общество посредством смешанных браков, формальной натурализации, двуязычия, служения обществу и короне и даже изменения орфографии своих имен; и в то же время сохранить в крупных центрах, таких как Севилья и Кадис, "другую Геную", свою собственную. Помимо их экзогамных привычек, их послужной список на руководящих должностях является лучшим показателем их успеха в местных "мирах принятия". Франческо да Ривароло, например, и Франческо Пинелли были советниками Севильи и близкими доверенными лицами короны; Франческо Адорно заседал в городском совете Хереса, Джанбатиста ди Асканио и Христофоро Маруффо — в Кадисе. На более скромном уровне Агостино Асилио был казначеем своего прихода в Пуэрто-де-Санта-Мария. Тем не менее, эти позиции доверия в кастильском обществе, как правило, были завоеваны без ущерба для генуэзской идентичности, особенно в Севилье и Кадисе, где отличительными чертами генуэзских колоний являлись их старинные привилегии и соответствующие консульства и пристани. Было обычным делом иметь дом в Генуе — дом Ривароло приводился в качестве доказательства недействительности его натурализации — возможно, как убежище; даже легендарная генуэзская бережливость способствовала такой универсальности: нотариальные записи Кадиса показывают, что они весьма умеренно тратили деньги на внешнюю торговлю, экономили на драгоценностях, коврах и небольших предметах роскоши. К 1480-м гг. в Кадисе существовало особое генуэзское братство с собственной часовней, посвященной святой Марии и святому Георгию, в соборе, и, возможно, подобные организации существовали и в других местах. Братство имени Иисуса, например, в Хересе было основано генуэзскими портными. В Севилье генуэзская "нация" продолжила свое существование. В XVI в. появился обычай коллективных обращений к короне. Эффекты амбивалентности наиболее ярко выразил Колумб: "Господа, — писал он директорам генуэзского государственного банка Св.Георгия, — хотя мое тело скитается здесь, мое сердце постоянно пребывает в Генуе". Возможно, они также усилили чувства, проявленные кастильскими стихами одного из ведущих поэтов Севильи XV в., известного как Франсиско Империал, которого всегда называли "уроженцем Генуи, жителем очень благородного города Севильи". Он любил свой приемный город, "лучший в королевстве", восхвалял красоту его женщин и справедливость его королей, и увещевал его, явно подражая видению Данте, очиститься от ереси и порока; но он никогда не забывал и родного города и помнил о кончине Януса из Трои 17.
Их двойственное отношение защищало генуэзцев во времена напряженности, даже войны, между их республикой и государствами, в которых они поселились или с которыми торговали. Одним из последствий государственного строительства империи в Венеции было то, что большая часть империи была создана в результате войны. У этого метода были свои опасности. Неоднократно, от Феррарской войны в начале XIV в. до войны Камбрейской лиги в начале XVI в., вся структура Венецианской империи находилась под угрозой из-за неопределенного исхода войн за экспансию. Генуэзцы, менее удачливые воины, в целом, чем венецианцы, не смогли бы этого сделать. Генуэзские войны никогда не велись — вероятно, будет справедливо сказать — ради господства, а только ради защиты или расширения генуэзской торговли. Генуэзские купцы обычно обладали даром терпеть власть и даже переносить агрессию других государств.
Ни один случай не иллюстрирует это более ярко, чем картина генуэзской торговли с Арагонской короной в период, охватываемый этой книгой. Отношения двух государств характеризовались растущей — вошедшей в конечном итоге в поговорку — враждой и частыми войнами. Выживание, даже неустойчивый рост торговли было основано на благоприятном положении во владениях Барселонского дома, которого генуэзцы добились в XII и начале XIII вв.: как мы увидим, это привело к неразрывному взаимопроникновению генуэзской и каталонской торговли (см. стр. 139). Более того, разногласия между арагоно-каталонскими королевствами обычно оставляли генуэзцам свободу действовать где-либо в пределах каталонского мира. Наконец, быстрые переходы от войны к перемирию означали, что перерывы в непрерывности никогда не длились долго. Но в основе всех этих причин продолжения торговли лежала приспособляемость генуэзских торговцев, которых не могли удержать никакие трудности или дискриминация.
Жесткие меры Альфонсо IV, например, похоже, не затронули их. С 1329 г. с генуэзцев взимались непостоянные пошлины. В то время как провансальцы платили четыре процента за импорт и три процента за экспорт, генуэзцы платили соответственно восемь и четыре процента. С 1332 г. им вообще периодически запрещали въезд в каталонские порты без каких-либо видимых последствий. Действительно, есть все признаки того, что торговля росла в воинственных условиях XIV в. и что номинальные запреты обходились или не приводились в исполнение. Даже в разгар сардинских войн, когда суда каждого государства становились законной добычей корсаров другого, каталонским судам были рады в Бонифачо, а судам генуэзских купцов — в Сассари и Кальяри. Частота, с которой заключались перемирия, особенно с 1360 г., свидетельствуют о важности сохранения торговли для обеих общин. Самым большим элементом роста, вероятно, была торговля шерстью и красителями между Барселоной и Генуей, но изюм, рис, воск, соль, анчоусы и рыба в целом также были важными продуктами, которые каталонцы возили в Геную. По иронии судьбы, даже их превышал объем товаров, торговля которыми во время войны была официально запрещена: жирами, используемыми в качестве источников масла на судах, клеем и смолой. Единственным последствием запретительных мер, похоже, стало исчезновение из письменных источников упоминаний о торговле оружием: но даже она могла продолжаться тайно. На протяжении большей части XIV в. торговый баланс был в пользу каталонцев, а между 1376 и 1454 гг. генуэзский дефицит почти постоянно рос; но это не обязательно было в ущерб Генуе. Каталонцы поставляли сырье, которое генуэзская промышленность превращала в прибыльную продукцию, продаваемую в других местах. Каждое сообщество нуждалось в другом 18. Такое же общее сотрудничество с каталонцами характерно для торговли Генуи с Майоркой и Берберией (см. стр. 138-40).
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
