Ускользающее счастье

— Мадам Помфри, — тихонько позвала Лили, — пациент тут только один, а я заменяла вас...

* * *

Из госпиталя Лили вернулась уже утром, отчитавшись перед мадам Помфри о ходе лечения буквально по минутам и сдав ей с рук на руки выздоравливающего Поттера.

Едва она появилась в комнате, Амелия набросилась на неё, как гюрза на тушканчика:

— Ну вот, явилась, наконец! Рассказывай, где была? Зачем тебя звали в больницу?

— Была сиделкой у гриффиндорской знаменитости, — девушка напустила на себя важный вид. — Лечила самого Джеймса Поттера от сотрясения мозга (вот никогда бы не подумала, что там есть чему сотрясаться) и нескольких переломов.

— Ой, и как он?

— Почти поправился, а поначалу так старательно изображал умирающего, что даже я прониклась. Ну, потом, когда прочухался немножко, заявил, что я самая прекрасная из всех встречавшихся ему колдомедиков, и вообще всячески ко мне подлизывался. Наверное, пытался подстраховаться на тот случай, если я вздумаю поискать в арсенале лазарета ведёрную клизму.

— Ведёрную _что_? — не поняла Амелия.

— Ничего. Это маггловское изобретение. Потом расскажу. В общем, ушибившись, Поттер стал очень мил, и в кои-то веки не читал мне нотаций.

— Он читает тебе нотации? — поразилась подруга.

— Регулярно, — подтвердила Лили. — Преимущественно — о вреде Снейпа для неокрепшего женского организма.

— О, тут я с ним согласна. На мой взгляд, ты слишком заигралась со слизеринцем. На тебя уже три факультета пальцами показывают.

— Три? Не четыре? — невозмутимо отозвалась Лили.

— Нет, не четыре. Рэйвенкловцам, как обычно, всё равно.

— Вот и бери с них пример.

— Ну тебя! Опять защищаешь своё ручное чудовище. А между прочим, это из-за него ты сегодня всю ночь проторчала в больнице!

— Почему? Объясни, — нахмурилась Лили.

— Да потому! С десяток слизеринцев видели, как он сбил Поттера заклятьем! Сначала напустил на него бладжер, а потом сбросил на землю, не дав упасть на балкон.

Эванс нахмурилась ещё сильнее:

— А какой ему смысл сбивать Поттера?

— Из мести, например, — пожала плечами подруга. — Они же всегда ненавидели друг друга.

— Нет, — Лили решительно мотнула головой. — Я спрашивала Северуса. Он этого не делал.

— Дорогая моя, — Амелия с беспокойством заглянула ей в глаза, — ты что — совсем глупенькая? Ты всерьёз считала, что он тебе скажет: 'Да, это я покушался на Поттера!'? Он совсем заморочил тебе мозги. Если хочешь знать моё мнение, тебе надо кончать свои игры и бросать Снейпа раз и навсегда. Все заметили, что он на тебя плохо влияет. Ты не придаёшь значения его занятиям тёмной магией, а напрасно! Попомни мои слова — он что-то делает с тобой — что-то нехорошее, отчего ты приобретаешь пристрастие к нему. Ты слишком доверчива, а он опасен. Сейчас он пытается устранить Джеймса, потому что тот единственный, кто способен помешать его планам, вырвать тебя из его когтей. А ведь следующая попытка убийства Снейпу может и удаться! Тогда тебя некому станет защитить.

Лили передёрнула плечами:

— Не говори ерунды. Северус обычный человек. _Хороший_ человек и хороший друг, хоть вы все его дружно не любите.

— Друг, который называет тебя грязнокровкой? Ну-ну. И ты ещё считаешь, что мы не любим его случайно? — она вздохнула. — Ладно, я тебе не мамочка, и не намереваюсь тебя отчитывать; делай как знаешь. Только потом не плачь. Но если ты всё же хочешь знать моё мнение, я скажу, — она вздохнула и выпалила, — перестань отвергать Джеймса. Подумай о себе, о своём будущем! Ты ведь уже не ребёнок, скоро надо будет поразмыслить о замужестве. Да-да! А Джеймс тебя любит, по-настоящему. Если бы ты обнаружила в себе хоть капельку симпатии к нему... Он же не противен тебе, не так ли?

Эванс пожала плечами:

— Он зануда и зазнайка.

— Но отвращения ты к нему не испытываешь?

— Если честно — нет...

— Ну и отлично, — подруга понизила голос. — Он ведь талантливый, умный _и богатый_. Разве такой кандидат в женихи когда-нибудь будет ни к месту? А ещё, — мечтательно улыбнулась она, возводя глаза к потолку, — он красивый. И дети у него красивые будут. А представь, какие дети могут быть от Снейпа?

Лили слегка улыбнулась, пряча глаза.

— Да ну тебя...

— Ну вот, — торжествующе воскликнула Амелия. — Кажется, ты начинаешь мыслить правильно!

Глава 19

Занятия по травологии у семикурсников были совмещёнными для всех четырёх факультетов разом, но даже при таких условиях их посещали едва ли дюжина человек — и те, в основном, хаффлпаффцы.

Снейп и Лили сочли для себя травологию обязательной дисциплиной, поскольку она имела самое непосредственное отношение как к зельеварению, так и к целительству.

Сегодня престарелая профессорша Юнона Стебль (говорили, что ей под сто семьдесят) завела разговор про великих травников прошлых лет, уверяя, что эти знания совершенно необходимы для сдачи грядущих экзаменов. Она говорила уже более получаса, всё больше углубляясь в воспоминания о собственных встречах со знаменитыми учёными (что, по чести сказать, вряд ли могло принести ученикам на Т.Р.И.Т.О.Н.ах хоть какую-то пользу). Наконец, блуждающий взгляд Юноны упал на хрустальный кулон Лили, и она разразилась восторженными возгласами:

— О, девочка моя! Какая прелесть! Если я не ошибаюсь, это работа самого Дарлея Гринджеса, — она засеменила к Лили. — Вы позволите рассмотреть это поближе?

Лили сняла кулон и положила в протянутую сморщенную ручку.

— Да, конечно, профессор.

— О! Бедная розочка, — огорчённо вздохнула Стебль. — Как вы были с ней неласковы, дитя моё!

Роза действительно с некоторых пор являла собой весьма печальное зрелище: она пестрела грязно-оранжевыми, тёмно-бордовыми и бурыми пятнами.

— Что с ней, профессор? Она покрылась разводами несколько недель назад, и с тех пор всё больше и больше...

— Да-да, да-да, — изучая кулон под большой лупой, промычала старушка. — Ах, какая работа! Нет, это не Гринджес... Скажите, милая, какого цвета была эта роза, когда вам её подарили? Ведь вам её подарили, не так ли?

— Да, — кивнула Лили, скосив глаза на Снейпа. — Она была красной.

Профессор расплылась в улыбке:

— Ну конечно! Красной! Иначе и быть не могло. А какой она стала, когда вы взяли её в руки?

— Оранжевой... Что это значит, профессор?

— О, милая! Это великое колдовство, придуманное великим человеком, любившим прекрасные цветы и прекрасных женщин. Если вы позволите, я расскажу вам об этом.

— Расскажите, расскажите! — на разные голоса запросили ученицы Хаффлпаффа.

— Милая Лили, вы не будете против, если я поведаю об этом колдовстве?

— Нет, — Эванс пожала плечами, не понимая, зачем потребовалось её согласие.

— Красный цвет, — подняв кулон на вытянутой руке, заговорила Стебль, — был избран Дарлеем для обозначения любви. В момент дарения он ещё обозначает чувства дарителя, и чем больше примешивается к этим чувствам страсти, тем более тёмным будет оттенок красного. Оранжевый обозначает влюблённость, чувство, только-только готовое зародиться. А вот эдакая пегая окраска, — она растянула губы в подобии улыбки, — не предвещает ничего хорошего тому, кто подарил девушке подобный цветок, ибо говорит о появлении у него более удачливого соперника. Когда в сердце борются два чувства, окраска лепестков тускнеет. Вот, посмотрите: мутный оранжевый — новое, пока не вполне осознанное, чувство. Вот бордо — отгорающая старая страсть. Вот больные бурые пятна — загубленная любовь... А когда роза почернеет — значит, любовь умерла. Что с вами, дитя?

Лили стояла, не смея пошевелиться. Смертельная бледность заливала её лицо. Всем существом она чувствовала на себе взгляд Северуса, и хуже пытки было не придумать. Мучительный стыд терзал её. Наверное, так же чувствовали себя средневековые ведьмы, когда их прикручивали к позорным столбам посреди площадей.

Вот позади неё отодвинулся бочонок — из тех, что служили в оранжерее стульями — и кто-то вышел вон, впустив внутрь рой белых снежинок. Она не оглянулась, доподлинно зная, _кто_ это был.

Нет, она не сожалела о своём вновь зародившемся чувстве к Поттеру: сердцу ведь не прикажешь, — но чувствовала себя такой виноватой, потому, что обманула _доверие_ Снейпа. Он ведь ей действительно доверял — единственной во всём мире, а она, вместо того, чтобы честно поговорить с ним, как издёвку носила на груди умирающий цветок его любви.

— Профессор, — её губы дрогнули, она вытерла со лба внезапно выступившую испарину. — Мне стало нехорошо... можно я выйду?

— Да-да, конечно, дитя! — Стебль засеменила к ней, сжала её плечи руками, заглянула в глаза. — Идите, проветритесь. Кажется, не вам одной сделалось дурно... Ох, и медальон возьмите!

Лили машинально сжала хрусталь в кулаке и, подхватив сумку, выскочила из оранжереи.

Снейп стоял, прислонившись к каменной ограде, — на самом ветру. Снежный вихрь трепал его волосы, швыряя в лицо ледяную крупу.

Она нашла его быстро — свежие следы ещё не занесло снегом.

— Сев, ты... — на глаза сами собой навернулись слёзы.

Он не обернулся.

— Пожалуйста, Сев! Это всё неправда!..

— Неужели? — чужой, холодный голос. — Это будет первый раз, когда проверенные заклятия ошиблись, не так ли?

Его силуэт дрожал, расплывался в пелене слёз. Она подошла ближе, коснулась его плеча. Он дёрнул плечом, сбрасывая её руку.

— Зачем ты здесь?

— Нет, Сев, не надо так...

— А _как_ надо? — он, наконец, повернулся.

Мёртвое, ничего не выражающее лицо.

— Это всего лишь роза, Сев. Она ничего не знает обо мне...

— Не только она... — жутковатая полуулыбка на бледных губах.

Она не выдержала, бросила сумку, обняла его, прижала к себе.

...С тем же успехом она могла обнимать манекен. Он не принял её объятий, просто вытерпел несколько секунд, пока она не разомкнула руки.

— Что-нибудь ещё? — спросил негромко и вежливо.

Она заплакала. Слёзы её мешались с тающим снегом, оставляя на щеках холодные дорожки.

— Я люблю тебя! — выкрикнула сквозь всхлипы.

Его глаза сузились:

— Хоть себе-то не лги! — он поднял с земли свою сумку, посмотрел на Лили ещё раз — долгим взглядом, от которого ей мучительно захотелось провалиться под землю — и так же негромко сказал: — Не стой под снегом — простудишься, — после чего повернулся и пошёл прочь.

Она прислонилась лбом к холодному камню ограды. Слёзы всё текли и текли из её глаз. Она понимала, что не станет догонять его — просто потому, что ей нечего ему сказать. И от этого становилось ещё больнее.

Присела на корточки, закрывая лицо руками. Холод пронизывал до костей, но она не вставала очень долго, пока не услышала прямо над собой голос:

— Лили? Что ты здесь делаешь?

Она не сразу узнала говорившего и вскочила, ожидая и боясь увидеть — его. Вернувшегося и простившего. Но из белых, взвешенных в морозном воздухе крапин на неё смотрел Джеймс Поттер.

'Маги древние, — расстроено подумала она, — ну почему именно сейчас — он?'

Слёзы снова полились из глаз. Она всхлипывала, втягивая покрасневшим распухшим носом холодный воздух, и всё никак не могла остановиться.

— Лили, лапушка, солнышко! Что случилось?

Она судорожно мотнула головой.

— Тебя кто-то обидел?

— Н-нет... Я сама... Это всё из-за меня... — она сама не понимала, с какой стати пытается что-то объяснять Поттеру. Вероятно, в тот момент ей просто нужен был кто-то, кто мог бы выслушать, обнять, успокоить.

Он притянул её к себе, и она уткнулась разгорячённым лицом в его холодное плечо, вздрагивая от рыданий; а он стал говорить ей что-то, утешать, успокаивать, мерно поглаживая по спине. Ни о чём не спрашивая. В конце концов она затихла. Джеймс обнял её за плечи и повёл, словно слепую, в школу, разгоняя по пути любопытствующих учеников. Больше она не всхлипывала — только прикрывала рукой заплаканное лицо.

Двери, лестница, тёплый коридор. Только сейчас она поняла, как замёрзла. Поттер шёл рядом, готовый защитить её от любых невзгод. Она ещё раз вытерла влажные глаза, глубоко вздохнула несколько раз, готовясь войти в гостиную — и... встретилась взглядом с Северусом Снейпом, стоящим в глубокой оконной нише.

Убийственный ледяной взгляд скользнул по ней, по обнимающей её руке мародёра, словно говоря: 'Вот это я и имел в виду. Вот ты и вот он — всё, к чему ты стремилась. Так зачем было столько времени играть в любовь? Только лишь затем, чтобы не скучно было дожидаться?'

Она опустила глаза, не чувствуя в себе сил возражать этому взгляду — да и нечего было возразить. Лили почувствовала себя раздавленной, уничтоженной и бесконечно усталой. К счастью, Поттер ничего не заметил. Они прошли мимо.

Глава 20

Человек сидел на каменном парапете самой высокой из башен замка и смотрел в ночь — тёмную и безмолвную, столь схожую с беспросветным мраком, царившим в его душе.

Чистое чёрное небо медленно перемигивалось россыпью белых точек. Зимние звёзды и никем не нарушаемое одиночество — что ещё нужно бесприютной душе в такой час?

Он опустил взгляд. Внизу один за другим гасли жёлтые прямоугольники окон, погружая окружающее пространство во тьму. Наконец, погас последний. Значит, ночь перевалила за середину, и там, в недрах каменной громады замка, все улеглись спать. Замок воспринимался им в тот момент как чуждое живое существо, полное странных, нелепых чаяний, надежд, желаний и чувств своих временных поселенцев — учеников и учителей. Огромный муравейник, бесцельно копошащийся днём и столь же бесцельно замирающий по ночам. Всё, чем живёт он, не стоит выеденного яйца перед ликом холодной Вечности, обступившей человека со всех сторон, сгустившейся здесь, наверху, под куполом безлунного неба. Перевёрнутая искристая чаша над головой и, докуда хватает взгляда, чёрная бездонная пропасть под ногами. Или не пропасть? Внизу, у подножия башни, лежит снег, и его белые отблески должны были бы достигать глаз человека. Но отблесков нет. Может, оттого, что ночь слишком черна, а может, внизу давно нет никакой земли, и каменный замок дрейфует в безбрежном океане тьмы, погружаясь в него всё глубже и глубже. Тьма, лежащая под ним — материальная, физически ощутимая, казалась тёплой — в противоположность зимнему холоду небес. Должно быть, оттого, что в небесах — свет. Колючий, как россыпь ледяных кристаллов, почерпнутых ладонью. Если смотреть вверх, то по теряющей от холода чувствительность коже пробегают колкие мурашки. И начинает резать глаза. Но если смотреть вниз — всего этого не замечаешь, потому что внизу — Она; Тьма — бескрайняя, бесконечная; вечная, как сама жизнь. И перед её ликом всё прочее — неважно.

Человек почти не помнил, зачем оказался здесь. Режущая боль в сердце, напоминавшая о чём-то далёком и горьком, притуплялась и затихала. О чём можно сожалеть, когда вокруг тебя — Тьма, праматерь всех стихий? Смотрит на тебя тысячами незримых глаз и зовёт, зовёт, обещая тепло и покой. Она не алчет, не ждёт твоей души или разума. Она настолько древняя, что ей, мимо которой прошли тысячи тысяч поколений и миров, ничего не нужно от слабого человека. Ей незачем забирать, но есть, что отдать, ибо она — начало всему. И она улыбается тебе — ласково, как мать своему возлюбленному чаду. Она ждёт, ждёт тебя там, готовая принять в свои объятия. Тогда всё кончится. Боль уйдёт, наступит покой — уже навсегда. Нужно сделать всего один шаг. И человек выпрямился в полный рост, занося ногу над пропастью.