— Поднять по боевой тревоге их и всех зенитчиков. "Тенорам": пусть держат сектор от двух до пяти. Радиус — двести. Зенитчикам — сектор от часа до шести, позиции в километре от внешних обводов. Локаторам — круговая. ВСЕМ локаторам. И чтоб ни одна муха!

— Да как...

— Да как хотят! Ладно — сто восемьдесят... Дальше: каждому придать пару "бесов", для начала, и чтоб сменная пара — на земле, заправка, экипаж в кабинах. Тревогу объявил?

— Так точно!

— Тогда дальше... сколько "теноров" всего?

— Вместе с теми двумя — девять.

— Все заправить. Всем — полный боекомплект. Пилот, оператор радарной установки, радист, — как минимум. Постоянно держать в воздухе шесть, как доведете, — сектор с двенадцати и до семи. Радиус — триста. И где хотите, — но родите мне стрелков!

— Да искать-то чего?

— Не пропускать никого вообще. А ждать в первую очередь "десятки", "шестерки", "тэшки". Маловероятно, но все "бостоны", что будут прорываться в секторе, сажать тоже. При сопротивлении, даже при простом отказе подчиниться, — огонь на поражение. Остановить любой ценой. Это касается и "теноров". Любой ценой. Вплоть до тарана, если не получится по-другому.

— Передал. А бункер, — он спасет?

— В него попасть труднее. Этих карт, по-моему, ни у кого нет. Без привязки, без тренировки, при том, что воздушные коридоры у нас как положено: узкие и все в стороне. Как раз для того, чтоб кто попало не видел, где что расположено, да как оно выглядит сверху. Нереально. Разве только случайно. Он и заводоуправление-то навряд ли найдет. Вот только мы не знаем, что за пакость они везут. Может, она весь завод снесет. Может, вообще не сработает.

— Может, — вообще ничего не везут?

— Не может. Наука этого не допускает. Иначе он не позвонил бы. Заблудиться — может, упасть — тоже, а не вылететь — нет.

После появления промышленников дискуссию, в значительной мере, пришлось начинать заново, благо размеры командного бункера позволяли вести полноценное заседание. Они были куда более перепуганы и недоверчивы, поскольку, по естественным причинам, не знали подробностей, а непонятная воздушная тревога только добавила смятения.

Но это были солидные, испытанные люди. Страшно мешали накопившиеся между ними личные счеты: генералы успели договориться о неком моратории на такие вопросы, а вот они этого времени не получили.

Человек, который, в значительной мере, был причиной этих счетов, сложной вязи ревности и соперничества до ненависти, с удовольствием слушал их бесплодную, как у базарных баб, перебранку, но расчеты его не оправдались, потому что на самом деле они не были базарными бабами. Промышленники, наступив на горло своей собственной песне, все-таки договорились: прежде всего гарантии от арестов и отстранений, а потом все прочее. Сейчас или потом. Ключевым вопросом, не терпящим отлагательства, и без которого бессмысленно было бы все остальное, стало пресловутое "Соглашение о совместной охране", неопубликованное, но зато свято соблюдавшееся на практике, поскольку это был вопрос жизни и смерти каждого из присутствующих. Реформы, проведенные в этот день, по сути, всего-навсего оформляли и обеспечивали реальность его содержания. Хорошо, что договоренность была достигнута, потому что в противоположном случае Александру Ивановичу пришлось бы настоять. Понятно, что это был бы наихудший вариант, которого следовало избегать всеми силами.

Внешне реформы не несли ничего нового. НКГБ вновь, как уже бывало, отодрали от НКВД. Государственный Совет Обороны вновь превратили в Государственный Совет Труда и Обороны, как десять лет назад, то и другое мотивировали близким концом войны. Структуры государственной власти и до этого постоянно сливались-разделялись, разукрупнялись, выделяя новые конторы в соответствии с требованиями времени, народ к этому привык и ажиотажа не проявлял.

Но, в данном случае, смысл был.

НКВД, утратив функцию разведки, контрразведки и политического сыска, сохранил за собой милицию, и пригреб внутренние войска, охрану лагерей и особо важных народно-хозяйственных объектов. Эта структура ушла под полный контроль "промышленной группы": колоссальное хозяйство, находившееся в ведении комитета не позволяло принять иного решения. У них возникли, пожалуй, наибольшие проблемы с преданным и управляемым руководством, особенно среднего звена, но зато имелись терпение и средства, чтобы постепенно-постепенно такую лояльность обеспечить. Они купили преданность материальными благами и человеческим отношением к профессионалам. Человек либо жил хорошо, либо покидал систему. Но это — потом. Пока же промышленные наркомы сидели с каменными лицами и про себя материли военных, устроивших такую замятню: от горного хребта вставших в связи с последними событиями проблем впору было поседеть. Чего стоила, к примеру, такая мелочь, как возможные бунты оставшихся по лагерям зе-ка. Ведь узнают. Ведь давить придется. В том числе, не исключено, что в самом прямом смысле. Танками. И ловить разбежавшихся. И это была не главная проблема. Каждый из них навскидку мог назвать еще две-три. Вслух, правда, ничего такого не говорили: их уже трясло, а вот генералы пока что сидели страшно довольные собой, веселые, возбужденные и могли пришибить под горячую руку. У них было профессионально упрощенное представление о том, что такое победа. С более сложным воевать куда сложнее.

Истинный, первоначальный смысл ГСТО был в том, чтобы сохранить власть сорока людей, заседавших в нем, от всякого посягательства, будь то снизу или сверху. То есть просто до предела. Сорок первым, председателем, был единогласно избран сохранивший официальный пост председателя СНК товарищ Сталин. Двадцать по факту наиболее влиятельных генералов. Двадцать промышленных баронов. И бессменный председатель. Такое парадоксальное решение было принято из соображений вполне прагматичных: любая другая кандидатура имела бы меньше достоинств, и очень скоро приобрела бы не меньшие недостатки, — если не следить. Казалось бы, очередной декоративный комитет, но, однако, вопросы в нем решались простым большинством при голосовании.

Так в жизни страны начался не слишком долгий, но очень необычный период, названный в народе "опричниной". Казалось бы, предельно неудачное и неточное название, поскольку классически опричниной были непосредственные приближенные грозного царя, для которых существовала только его воля, и более ничего. Но народ всегда прав. В стране по праву силы в период нестабильности выделилась группа людей, на которых произвол повелителя не распространялся. Они были помимо, опричь возможности поступить с ними исходя из соображений целесообразности, Требований Момента, личной неприязни или просто случайного каприза.

То, что в стране появилось четыре десятка людей, над которыми властен исключительно закон, гарантом которого они же сами и являлись, и в соблюдении которого были заинтересованы, было принципиальным новшеством. И неважно, что законы пока что были неписанные: такого не было со времен Ивана I. С равным успехом оно могло как пропасть под влиянием обстоятельств, так и дойти до уровня события необратимого, живущего собственной жизнью. Справедливости ради надо отметить, что участники этого не осознавали.

Поначалу им казалось, что функции их собрания будут предельно простыми, но очень скоро убедились, что, по сути, управляют кадровой политикой в масштабе страны. У каждого из них, естественно, имелись подчиненные, у подчиненных — свои подчиненные. Раньше даже у самых высокопоставленных людей была только косвенная возможность замолвить словечко за нужного или верного человечка. И действовала она только до определенного уровня. В серьезных случаях все решали непостижимые резоны Вождя, а то и колебания его настроения. Теперь они могли вступиться всерьез. Взять — и не отдать на расправу. Можете представить себе, какая сложная система личных преданностей возникла при этом. Точнее, — если раньше она просто существовала, то теперь стала неизмеримо более прочной. Те, кто не были в подчинении у одного из сорока, под такое покровительство стремились. Иных брали, иных сохраняли. А от иных избавлялись при первой возможности. Образовавшаяся чуть ли ни в первые недели система поначалу являлась по факту чем-то средним между институтом вассалитета средневековой Европы и кланами средневековой же Японии*. Дикость, конечно. Примитив. Но восточная деспотия в сути своей еще проще. Какую бы сложную бюрократическую систему ни создавала для управления страной.

*Такого рода "клановость" на демократическом Западе и, особенно, в сверхдемократических США уклончиво называется "лобби". Явление настолько непобедимое, настолько соответствующее природе человека и общества, что считается почти что законным.

Возникли и иные неожиданности того же рода. К тому, что Председатель постарается столкнуть их лбами, они были готовы с самого начала. Они отлично помнили, как мастерски умудрялся он организовывать временные коалиции против кого-то одного, как раскалывал, словно орехи, не устраивающие его группы. Как добивался изоляции потенциальных лидеров оппозиции с последующим их устранением. Как использовал демократическую процедуру для того, чтобы в конце концов не оставить и следа ни от какой демократии ни на каком уровне.

Против любой заразы вырабатывается иммунитет, если только раньше не сдохнешь. Против блицкрига, рушащего в считанные дни и недели крупные страны, тоже нашли способ, правда, чуть при этом не сгинув. Даже против непобедимых Ганнибала с Наполеоном со временем нашли средства, перенеся борьбу с ними в несколько иные плоскости, отличные от чисто тактических. В дополнение к этому, правда, пришлось приобрести еще и весьма специфическую привычку: быть постоянно битыми, но уже как-то не очень, без упадка духа и катастрофических последствий. То, что поначалу действует лихо и неотразимо, начинает со временем тускнеть, блекнуть и вязнуть. Из разряда чудо-средства через стадию просто средства переходя в категорию бесполезного старья.

Так и, казалось бы, неисчерпаемый арсенал внутриполитической борьбы, столь присущий Вождю, постепенно был изучен, разобран по косточкам и освоен. Поначалу противодействие его попыткам расширить такими способами свои полномочия велось хоть и со всей решительностью, но кустарно, зато потом сложилась целая система, полностью исключавшая перераспределение полномочий в пользу председателя явочным порядком. Самым главным в ней было то, что "неприкасаемые" убедились: в большинстве случаев куда удобнее вообще не вступать друг с другом в контры, а в остальных, как правило, удается договориться. Вообще не апеллируя к начальству. Это ощущение для них оказалось настолько новым, что даже немного пугало. Их Председатель, глядя на столь вопиющее поведение, иной раз чувствовал себя старым и отставшим от жизни. Утешало то, что при решении оперативных вопросов, требующих всестороннего и многомерного видения проблемы, он по-прежнему превосходил их всех. Ну, — почти всегда.

Разумеется, проблема с кандидатурами "первой очереди" была и непростой, и достаточно разрушительной. Проведя в Совет достаточное количество своих людей, можно было непропорционально усилиться. Благо, собравшиеся здесь испытанные товарищи понимали это с самого начала, поэтому и на это скрытое острие сшили надлежащие ножны. В сложившейся ситуации поневоле приходилось соблюдать баланс интересов, а это уже совсем иное дело. Так, совершенно неожиданно, достаточно шкурный по природе механизм ГСТО вернул в жизнь государства грубое подобие политики. То, что с самого начала и на протяжении нескольких веков заменяли в лучшем случае интриги при дворе Государя. То, что государь в данном случае был личностью достаточно своеобразной, тоже оказало свое действие: все и так следили за тем, чтобы кто-нибудь, создав группу, чрезмерно не усилился бы, но в первую голову отслеживали малейшие попытки сговориться с Председателем.

Другой, прямо противоположной стороной сложившейся ситуации, были громадная армия и весь народ-победитель, возможности контроля над которыми резко понизились. По крайней мере — на какое-то время. Это тоже требовало предельной осторожности, потому что, вряд ли, конечно, а вдруг? Ведь не остановишь.

В свою очередь, само по себе наличие политики обозначало, что система со временем будет меняться, приспосабливаясь к новым реалиям. Изменения начались почти сразу же.

Так, практически тут же выяснилось, что ГСТО — слишком громоздок для принятия оперативных решений. Поэтому одним из первых усовершенствований было создание Исполкома, по сути — узкой группы для принятия решений по самым неотложным задачам. Он не имел полномочий решать кадровые вопросы и переизбирался раз в полгода.

И опять-таки, слишком хорошо зная на опыте, чем становятся в нашей стране всякого рода "исполкомы" и "президиумы", сразу же было внесено и принято важное уточнение по статусу и составу: Председатель ГСТО является единственным постоянным членом Исполкома на все время действия его полномочий, но не может быть председателем Исполкома.

Кроме того, новая элита, — назовите ее "сенатом" или "палатой лордов", — весьма прилично вела себя, пока шла война и в первые, самые трудные послевоенные год-два. Потом некоторые из членов ГСТО начали так хапать, блудить и бражничать, так прочно забили на свои обязанности, что с этим поневоле пришлось что-то решать. Разумеется, судить таких деятелей мог только суд равных, но вот выяснить истинное положение вещей в таких случаях оказалось слишком трудно. Чтобы, как прежде, избежать обвинения невиновных, пришлось ввести в аппарат следователя-консультанта, полномочия которого по каждой отдельной персоналии решались голосованием. Потом, чтоб не наломать дров непосредственно в судебном заседании, осознали необходимость специалиста, который просто напросто "знает, как надо" и ввели еще и должность "судьи-консультанта". На следствие шли в крайнем случае, после старой доброй проработки в лучших традициях. Угроза была такова, что это, как правило, действовало. Виновных голосованием увольняли, разжаловали или отправляли в отставку. Это автоматически выводило персону из состава Совета, его место тут же занимал кандидат, а на него, в зависимости от провинности, заводили уголовное или административное дело. На общих основаниях. А то еще могли арестовать прямо на месте. Свои могли убить, об этом помнили, и, со временем, начали вести себя несколько приличнее.

Изменения шли практически постоянно, и не имеет смысла перечислять их здесь. При этом исподволь менялась и вся страна. Но это все произошло потом-потом и постепенно, не сразу. Пока же договор нескольких десятков сильных мира сего только сумел загнать в бутылку демона военного мятежа. Решение вплоть до окончания военных действий оставить при прежних должностях ключевых военных и хозяйственных руководителей удалось принять практически единогласно, при двух воздержавшихся. И дамокловым мечом над ними, над страной, над предстоящим вот-вот миром, над всем, нависала главная проблема: как удержать порядок в громадной многонациональной стране, когда война — на исходе, а НКВД — лежит в глубоком нокдауне, выйдет из него не скоро, и, помимо этого, вообще НЕ МОЖЕТ быть восстановлен в прежнем виде?