Spice and wolf, том 10

Хаскинс издал невероятно протяжный вздох и закончил фразу:

— ...Мы можем лишь положиться на тебя.

— Но —

— Пожалуйста.

Лоуренс провел несколько лет в странствиях. Не раз и не два он выполнял просьбы умирающих попутчиков доставить весточку их семьям. Глядя, как эта же страшная картина вновь разворачивается у него перед глазами, он лишился дара речи. Обычное письмо он мог бы принять. Но это было сообщение о новом королевском налоге.

— Нет.

Лоуренс по-прежнему стоял столбом, не в силах вымолвить ни звука; вместо него заговорила Хоро.

— Нет. Мы не можем пойти на такой риск.

— Хоро...

— Если чего-то ты не можешь сделать, будь честен и прямо скажи, что не можешь. Не ты ли решил уже, что твое участие в здешних делах было бы слишком опасным? Мы отправляемся завтра, а если завтра не сможем, то послезавтра. Мы путешественники, и это место для нас ничто.

После этой словесной атаки какое-то время не было слышно ничего, кроме частого, неглубокого дыхания Хоро. Если бы она эти слова произнесла нахмурившись, Лоуренс, возможно, рассердился бы. Но отнюдь не гнев вынудил его бесстрастно встать и двинуться к Хоро, оставив Коула приглядывать за Хаскинсом. Хоро, придя в себя, съежилась.

Ее выражение лица с трудом поддавалось описанию. Поджатые губы выдавали гнев, но в то же время как будто печально подрагивали. Плечи поникли, кулаки были крепко сжаты, лицо — мертвенно бледное. Видеть ее такой для Лоуренса было невыносимо. Он знал, что реакция Хоро была вызвана обычной ревностью.

— Чт... что? Ты... я неправа? Ты сказал, что будет опасно, поэтому я предложила уехать. А теперь ты хочешь принять предложение этого создания —

— Хоро.

Лоуренс взял ее за руки. Хоро немного повырывалась, потом утихла. Слезы бежали у нее по щекам. В глубине души она понимала, что ее слова совершенно детские. Она могла вынести то, что Пиаски создавал новый дом для людей, но если от этого выигрывал Хаскинс — совсем другое дело. И ведь родные дома ее и Хаскинса уничтожил один и тот же враг — Медведь Лунобивец.

— Юная волчица... — молвил Хаскинс. — Твой дом ведь тоже он разрушил, да?

Хоро смотрела на него, и в ее взгляде смешались ревность, зависть и настороженность.

— Создать для себя новый дом было нелегко. Мы приняли человеческий облик, мы старались не привлекать к себе внимания, не запоминаться, мы затаились под видом пастухов — и продолжаем делать все это до сих пор. Мы давным-давно решили, что во имя защиты этого места пойдем на все.

— Я тоже так могу! — гневно выкрикнула Хоро, но голос ее звучал слабо. Потом она охрипла, и следующие слова звучали уже невнятно.

— Если мне удастся найти... свой дом... Йойтсу... я... тоже...

— Судя по всему, тебе не приходилось сражаться с медведем, я прав? Ты говоришь, что тебе достанет решимости рискнуть жизнью, бросив вызов медведю?

Лицо Хоро исказилось от гнева. Она, похоже, решила, что Хаскинс относится к ней пренебрежительно. Но даже глядя в эти полные ярости красновато-янтарные глаза, Хаскинс оставался спокойным и невозмутимым.

— Когда он явился к нам, я бежал. Я бежал, как последний раз в жизни, потому что у меня тоже были товарищи, нуждавшиеся в моей защите. Я изо всех сил вел их к спасению. Та ночь до сих пор жива в моей памяти — громадная полная луна в небе, четкие вершины гор на горизонте за лугами... и мы, бегущие в ужасе прочь от изобильных лугов, на которых всегда паслись.

Хаскинс выглядел дряхлее обычного. Видимо, человеческий облик его, как и Хоро, делал слабее. Но все же он продолжал говорить без устали, словно огонь, горящий в печи, растопил давным-давно замерзшие в сердце воспоминания.

— На бегу я повернул голову туда, где был мой дом, и тогда я увидел его. Увидел этого громадного медведя, туша которого вполне могла бы усесться на те горы... страшное и прекрасное зрелище. Даже сейчас я искренне так считаю. Он взревел и поднял когтистую лапу, будто пытаясь схватить луну. Никогда не забуду эту картину...

Все это произошло в давнем прошлом, задолго до эры человека. В те века весь мир был окутан тенями, и правили в нем духи.

— Сейчас все то, что было тогда, вспоминается с тоской. Тот громадный медведь был последним владыкой нашего времени — времени, когда правила сила. Сейчас моя ненависть к медведю уже выгорела дотла, оставив лишь тоску...

Хоро, которая не сумела сразиться за свой дом и лишь века спустя узнала, что он был разрушен, могла лишь выдавить детскую улыбку.

— Ты — ты бежал в страхе, а теперь еще смеешь говорить о решимости. Просто смешно!

Она огрызалась, точно побитый ребенок. Но умудренный опытом Хаскинс ответил ей с легкостью:

— Ради того, чтобы выжить в мире людей, я даже стал есть мясо. И уже веками его ем.

— !

Взгляд Хоро метнулся в сторону сушеного мяса, свисающего с кожаной веревки. Что это за мясо? И какое мясо они прежде ели вместе с Хаскинсом?

Хоро часто задышала, потом ее стошнило.

Лоуренс понятия не имел — то ли она хотела заплакать, то ли пыталась представить себе, как она сама делает то, что делал Хаскинс. Тот, чтобы сыграть роль пастуха, даже баранину ел, да еще держался так, будто в этом нет ничего особенного. Способна ли она на такое?

— Я многим пожертвовал ради того, чтобы хранить это место годами, и перешел границы, которые не должен был переходить. Если мы лишимся этого места, то, возможно, никогда уже не найдем другого, где сможем жить в мире.

Его голос звучал так, будто он вовсе не винил ни в чем Хоро, а просто раскрывал без утайки, зачем именно ему нужна была сила Лоуренса. Но Хоро не могла не завидовать тому, что он сумел создать новый дом.

Она прекрасно понимала, что, ведя себя так по отношению к существу, приложившему гигантские усилия для воссоздания утраченного, выставляет себя глупой и взбалмошной. И она знала, что собирается бросить в беде того, кто всего-то хочет защитить свой новый дом. Если ей и казалось, что Хаскинс ее винит, то это лишь собственное чувство вины на нее давило.

Разум Хоро вступил в сражение с эмоциями, и в конце концов она предпочла обратиться в бегство. Словно дитя, она разрыдалась и рухнула на пол, не выпуская руки из ладони Лоуренса. Хаскинс подождал, пока Лоуренс не положил вторую руку ей на плечо, и продолжил.

— Юная волчица, которую ты сейчас держишь, должно быть, тоже испытала немало горестей. И, накопив громадное количество везения, она нашла наконец добросердечного человека, с которым может путешествовать. Я вполне понимаю ее нежелание расстаться с таким счастьем, а также чувства, которые она желает сохранить. Но все же... — Хаскинс медленно закрыл глаза. — Я тоже не хочу отдавать это место. Столь трудно доставшаяся нам... земля... но...

Коул заметил, что Хаскинс прервался, и поспешно приложил руку к широкой груди. Судя по облегченному выдоху мальчика, Хаскинс не был плох — он просто сильно устал.

Вслушиваясь в треск поленьев и всхлипы Хоро, Лоуренс вновь опустил взгляд на указ о налоге, переданный ему Хаскинсом. Судя по всему, отказаться выполнить этот приказ короля монастырь не сможет.

Лучший способ уйти от уплаты налога — открыто заявить, что денег просто нет; но король избрал такой способ сбора денег, при котором скрывать истину бесполезно. Фактически это был ультиматум.

Нетрудно было видеть, что король настроен очень решительно; любые попытки уйти от налога заранее обречены на неудачу. Скорее всего, при малейших признаках колебаний он пошлет сюда армию. Быть может, он с самого начала это и планировал.

Хоро говорила совсем недавно, что, если в стае два вожака, они вместе не уживутся. То же относилось и к правлению страной. Монастырь обладал обширными землями и огромной властью. Для короля само существование его — болезненная заноза.

Заплатит монастырь или нет — он в любом случае падет. Вот из такого безнадежного положения его требовалось вытащить. И сделать это должен был Лоуренс, простой бродячий торговец.

— Невозможно...

Услышав слово, сорвавшееся у Лоуренса с языка, Коул поднял голову и переспросил:

— Невозможно?

Он отважился покинуть безопасность и уют своей родной деревни ради того, чтобы защитить ее. Сейчас его глаза горели даже более решительно, чем всегда, и он смотрел на Лоуренса почти обвиняюще.

— ...Во время одного из моих путешествий произошло несчастье. Накануне лил дождь, и дорогу развезло.

При столь внезапной и нелогичной смене темы на лице Коула появилось редкое для него выражение гнева. "Он торговец, а торговцы в своих сражениях прибегают к предательской логике"... это было написано у мальчика на лице.

— Ведущая повозка внезапно увязла в грязи. Мы поспешили к ней и увидели, что торговец, который ей управлял, к счастью, выжил. Он лежал на спине, смотрел на нас смущенно. Он поранился, но с ним все должно быть хорошо... так мы думали, пока не попытались его поднять. Лишь тогда мы обнаружили...

Продолжая гладить по спине всхлипывающую Хоро, Лоуренс повернулся к Коулу.

— ...Мы обнаружили здоровую дыру у него в животе. Сучок проткнул его и обломился внутри, а он сам этого не понимал, пока не увидел наши лица. Он неловко улыбнулся и начал просить нас спасти его, но мы ведь не боги. Все, что мы могли, — это быть с ним в его последние минуты и проводить его.

В мире есть вещи, изменить которые не в силах никто. Мир так устроен, только и всего.

Вздохнув, Лоуренс продолжил:

— Конечно, нам его было жалко. Я тоже знаю, что Господь должен нам помогать, но, когда он нам нужен, его всегда нет поблизости. Вот почему я просто сказал себе: "Повезло, что не со мной сегодня случилось несчастье".

— Это так...

— Это естественный ход вещей. Проводив того, кому не повезло, я должен был встать и продолжить путь. Все, что я мог, — взять с его повозки столько груза, сколько был способен унести сам, — уголок губы Лоуренса приподнялся. — И я не забыл сказать самому себе: "Неплохой доходец".

Лицо Коула дернулось, как будто он пытался выжать из себя какие-то слова, но не мог. Он опустил голову и продолжил утирать ледяную влагу с волос и бороды Хаскинса.

Когда человек сталкивается с обстоятельствами труднопереносимыми, но неизбежными, он может с головой уйти в свои обычные дела — это дает ему хоть какое-то облегчение. Лоуренс уже сам не помнил, когда он осознал эту истину.

Раздумывая об этом, он приподнял Хоро. Волчица молча лежала в его объятиях — не то выплакалась и заснула, не то лишилась чувств от взрыва эмоций; Лоуренс отнес ее в спальню. Снаружи по-прежнему бушевали ветер и снег, но тот же снег забил все щели в стенах и окнах, так что внутри было не так холодно, как раньше.

Хоро дышала часто и неглубоко, точно ее лихорадило. Должно быть, ей снился дурной сон. А может, это совесть не давала ей нормально дышать.

Уложив Хоро в кровать, Лоуренс снова вернулся мыслями к Хаскинсу.

Но когда он уже собрался уйти, Хоро ухватила его за рукав, приоткрыв глаза. Она отбросила свою гордость, смущение — все; она только лишь глазами умоляла его не уходить. Лоуренс не был уверен, что Хоро действительно бодрствует, но тем не менее гладил ее по голове свободной рукой, пока она, похоже, утешившись, не закрыла глаза вновь.

Немного погодя он медленно, один за другим отцепил пальцы Хоро от рукава. В соседней комнате Коул в исходящем от печи свете избавлял Хаскинса от верхней одежды. Мало того что Хаскинс был довольно тяжел, так еще и Коул не отличался особой силой. Когда Лоуренс пришел на помощь, мальчик его не поблагодарил, хотя и не отказался.

— По крайней мере подумать над этим можно без риска.

Коул, радостно-удивленный, не ответил ни слова. Он лишь поднял глаза и застыл.

— Потяни слегка за тот край.

— А! Сейчас, сейчас!

— Обдумывать варианты вполне безопасно — ведь сейчас нам одним известно, что в этом письме.

Лоуренс с Коулом отыскали в углу комнаты сухую одежду для Хаскинса и сняли с него промокшие насквозь сапоги.

— Судя по тому, насколько это письмо важное, едва ли они послали одну копию. Когда буран утихнет, уверен, придут еще люди и доставят его. Это означает, что какие-то варианты у нас еще остаются.

Следует ли рассказать кому-то еще? И если да, то кому?

— Можно ли спасти монастырь?

— Не знаю. Но мы можем предугадать, что будет. Монастырь уже загнан в угол, но и король тоже. У них уже почти исчерпаны средства, и они близки к тому, чтобы принять последнее решение. И ведь в дело вовлечены не только они — есть еще Альянс Рувика.

Коул был весь внимание, он даже дышать забыл; потом он робко спросил:

— А госпожу Хоро мы не должны учитывать?

Некоторые ключевые вопросы подобны ранам; если к ним прикоснуться, человек либо застонет, либо впадет в ярость. Лоуренс был из числа первых.

— ...Для нее это все невыносимо, она не примет происходящее так просто. Она могла сказать то, что сказала, только если ей самой недоставало решимости. Но, если ситуация позволит, она поможет. Пусть тебя не обманывают ее обычные манеры, она иногда бывает очень добросердечной. О, и тебе следует знать: в подобных случаях ты должен изображать удивление.

Пока Лоуренс говорил, Коул обмотал ступни Хаскинса тканью, чтобы легче переносить мороз, и подбросил дров в печь. Когда он услышал последние слова Лоуренса, его усталое лицо наконец расплылось в улыбке.

— Эта девочка прекрасно знает, каким ужасным может быть ее сердце, когда она ревнует. При виде решимости Хаскинса она, должно быть, почувствовала себя просто ребенком; это был жестокий удар для ее гордости Мудрой волчицы.

Хоро могла задирать нос и быть ветреной — в этом она не знала себе равных. Но она разбиралась, когда время дурачиться и когда время быть серьезной. Если она становилась серьезной, даже Лоуренсу приходилось перед ней склоняться.

— Как-то раз я сказал ей одну вещь.

— Какую?

— Я сказал, что любая проблема может быть решена разными путями, но уже после того, как она решена, нам надо как-то жить с последствиями. Поэтому лучше выбирать не простейший путь, а тот, который приведет к мирному будущему.

Коул закутал Хаскинса в одеяло, чтобы укрыть его от сквозняков. Потом, завернув полешко в ткань, подложил его старику под голову вместо подушки. Теперь все необходимое было сделано.

— Когда я это сказал, она с обреченным видом ответила, что я дурень. Но если она оттолкнет Хаскинса... ты думаешь, она сможет дальше уживаться с собственной совестью?

Коул, должно быть, вообразил, что Хоро просто набьет живот едой и спиртным и будет спать без задних ног, словно щенок или котенок. Но отвергнуть просьбу того, кто прошел через большие страдания, создал себе новый дом, а сейчас вот-вот потеряет и его, — Лоуренс просто не мог себе представить, чтобы после такого Хоро смогла остаться беззаботной. Коул тоже решительно помотал головой.

— А твое отношение, думаю, еще более очевидно.

Лоуренс улыбнулся, увидев, как Коул смущенно опустил глаза; лицо мальчика было напряжено, будто он только что выложил душу на общее обозрение. Даже если бы Лоуренс и Хоро бросили Хаскинса, Коул бы остался.