— Мир полон филистеров, — вздохнула я.
Он кивнул. — Они раскапывали Билариус, чтобы познакомиться с инопланетной культурой, и почти ничего не знают о своей собственной. — Три женщины остановились на пандусе и одна за другой зашли в витрину магазина. Я не могла разглядеть саму голограмму, но в дверном проеме виднелся край мягкой голубой дымки. — Они стоят на выступе с видом на водопад, — сказал Стайлз. — Это наш самый популярный товар.
— В любом случае, фрески были не слишком хороши. На них были изображены биларианские пейзажи, песчаные бури, разбитые колонны в пустыне и тому подобное. Озимандийские штучки. Дюрелла это не интересовало, но принесло пользу.
— Он умер богатым, — сказала я.
— Я так и думал. — Глаза Стайлза были полузакрыты. — Надеюсь, он научился получать от этого удовольствие.
— Почему он хотел уничтожить "Корделет"?
Он пожал плечами. — Кто знает? Он гордился им. Он пригласил меня к себе в студию в тот вечер, когда закончил работу. Это был единственный раз, когда он это сделал. Встретил меня у двери: входить нужно было через черный ход. В студии было темно, но он установил лампу именно так, и когда он включил ее, свет полностью упал на "Корделет". Вы можете себе это представить? Заходишь в темную комнату и впервые видишь "Корделет"? Я сразу понял, что это хорошо: сказал ему, что это стоит в одном ряду с Делакруа, Матиссом, со всем, что я когда-либо видел.
— Да, — согласился он. — Кто бы мог подумать, что я смогу создать такое?
— Мы оба стояли как вкопанные. А потом, без всякого предупреждения, он взялся за это дело. Я даже не заметил, откуда взялся нож для резки мяса. Он просто держал его в руке, и наносил удары, как маньяк. Выражение его глаз... Я знал, что он уничтожит его, и не мог позволить ему этого сделать.
— Вы могли лишиться жизни, — сказала я.
— Он позволил мне забрать его у него. Нож...
— Я никогда не видела его таким, — сказала я. — Это трудно себе представить. Настолько не похоже на него. Я видела его пьяным и трезвым, в приподнятом и подавленном настроении. Да, в плохом настроении. Боже мой, он бывал в плохом настроении. Но никогда не знала, чтобы он делал что-то подобное.
— Он оставил его у вас. "Корделет".
— Он сказал, что больше не хочет его видеть. Через несколько месяцев я продал его коллекционеру и отправил ему деньги. К тому времени он уже работал на Окраине. Позже коллекционер получил за него в художественном музее на Окраине в пять или шесть раз больше. Аполлониец,
3.
Ночью пандусы и дорожки Пеллинора сверкают под эффектной кольцевой системой Фишбоула. Его жители прогуливаются среди мягко освещенных парков и торговых центров, которые расположены в центре города на уровне моря или выше его. Здесь растут здоровые деревья, которые служат убежищем для разноцветных и шумных птиц, большинство из которых — питтацины, завезенные с Земли и Могамбо. В Фишбоуле, конечно, нет местных птиц; природа подарила ему только парящее в воздухе перо с газовыми мешками, которое населяет его небеса.
В те дни Пеллинор все еще был тихим, отдаленным форпостом. Туристов, которые могли бы полюбоваться игрой огней на фоне вертикального моря, было еще немного. Раскопки на Билариусе были заброшены много лет назад, но Разведка сохранила свой плацдарм на Фишбоуле, превратив старое вспомогательное сооружение в административный центр.
Помню, как сидела на скамейке в тот вечер после разговора со Стайлзом. Я была на внешнем периметре пешеходных дорожек, рядом с пляжами. (На ночь внешние ограждения опускают, чтобы создать эффект прилива). На внутренней стороне острова по геометрическим площадкам центра Разведки прогуливались редкие парочки. Выше, на верхнем уровне, из клуба выходили с запоздалой вечеринки.
Я никогда не была так далеко от дома. Дельта Дракона была яркой и золотистой на севере, едва видимая над краем дамбы. А прямо над головой, в лучах луны, лежал Билариус, холодный, зеленый и враждебный. Родина другой цивилизации: единственная нечеловеческая культура, встреченная во время долгой экспансии с Земли.
Также к северу, примерно в километре от меня, виднелась группа приземистых зданий, в которых располагалась старая студия Дюрелла. Я медленно пошла в том направлении, ожидая, когда погаснет свет и последние посетители разойдутся по домам. Если поблизости и были полицейские, их не было видно. На Фишбоуле почти не было преступности. Инцидент, когда несколько подростков украли скиммер и разбились в море, заставил людей несколько дней говорить о беззаконии и общем упадке социальных ценностей.
Сильно пахло морем. За пределами пляжа, на фоне световых экранов Гантнера, оно гудело и грохотало успокаивающе. Думаю, тогда я уже знала, что рано или поздно сюда приедут туристы, что дома вдоль хребта подорожают и что Пеллинор потеряет свою невинность. Как оказалось, все произошло быстрее, чем я могла ожидать. Но это уже другая история. Единственное, что имело значение сейчас, когда я встала со своей скамейки и неторопливо отправилась на ограбление, — это то, что на Фишбоуле замки были простыми, а свидетелей было немного.
Там было окно в потолке. Хотя Дюрелл никогда не рисовал его, его эффекты были видны на некоторых его набросках, в любопытной отбрасываемой двумя солнцами двойной тени от решетки, а иногда и от людей или предметов мебели. Я достигла стратегически важного места над крышами коммерческого района и посмотрела вниз на улицу, на которой стояла тем утром. Заднего входа в студию Дюрелла, через который вошел Стайлз, больше не существовало.
Я всегда плохо переносила высоту. Из-за угла, под которым пандус пересекал крыши, оставалось совсем немного места для спуска. Тротуар был далеко внизу, а с моря дул резкий ветер.
Я привязала веревку к поручню и, испытывая некоторые опасения, перелезла через борт. Далеко внизу свет уличного фонаря падал на грузовик, стоявший на стоянке. Двое мужчин сидели в стороне. До меня донеслись их голоса.
Ветер доставил мне несколько неприятных минут, сталкивая с крыши на улицу. Но в конце концов я благополучно спустилась и направилась к потолочному окну.
Включила ручной фонарь.
Все внутренние перегородки, которые могли существовать во времена Дюрелла, были убраны. Весь верхний этаж состоял из одной большой комнаты. В глубине я увидела туалет, раковину и душевую кабинку. Повсюду были разбросаны другие сантехнические принадлежности. Картонные коробки были сложены в беспорядке, а посреди пола стояла пара ручных тележек.
Люк в крыше был закрыт на задвижку. Я без особого труда открыла ее и спустила веревку.
Почему женщина с узким лицом казалась такой испуганной? Было ли что-то в этой комнате?
Мне пришло в голову, что я вот-вот нарушу закон. Это было мое первое преступное деяние. Что ж, я была не против, пока меня не поймали. Но существовала вероятность серьезных неприятностей, и я подумала, не стоит ли мне просто забыть обо всем этом и вернуться домой.
Не знаю, что я ожидала увидеть: может быть, несколько холстов в полиэтиленовой упаковке, забытых в пыльном углу. Или пластинку. Что-то.
На шатком столе с одним выдвижным ящиком стоял компьютер. Ящик был пуст. Я побродила по комнате, осматривая полы и стены. Среди картонных коробок были стеллажи, упаковочные материалы и посуда, но я ничего не нашла и в конце концов подошла к арочным окнам на фасаде. Двое мужчин на причале исчезли.
Я не уверена, что привлекло мое внимание к стенам. Передняя часть, где находилась мастерская Дюрелла, была покрыта несколькими слоями дешевой яркой мозаики пастельных тонов. Дизайн не был непривлекательным, но я знала, что Дюрелл не смог бы с этим смириться.
Это означало, что панели были установлены после того, как он уехал. Но казалось маловероятным, что здесь был другой арендатор до того, как помещение было переоборудовано под склад. Почему же тогда кто-то потрудился украсить стены?
Обои были покрыты толстым слоем пыли. Я оторвала длинную полоску с края, сняла плинтус и освободила магниты. (Услышала жужжание гироскопов, и мимо окон пронесся грузовик. Свет его фар упал на стекло, а затем исчез.) Панель была закреплена сверху и с одной стороны. Я подвинула ее вперед и попыталась просунуть за нее лампу.
Свет упал на очертания уха. У меня участился пульс: линии напоминали быстрые, точные штрихи Дюрелла Колла. Я включила фонарь, прислонилась спиной к стене и сломала панель. Все получилось с треском.
Я выключила свет и подождала, не привлекла ли чье-нибудь внимание. Но ни в здании, ни на улице не было слышно шагов. Это был восхитительный момент.
Море было шумным. Было легко понять, почему Дюрелл, работая здесь среди бесконечного грохота приливов, в конечном счете нашел свой смысл в мире природы. Насколько мне известно, он никогда не писал портретов.
Я подняла лампу, чтобы получше рассмотреть...
Если репутация Дюрелла Колла была основана на мрачных представлениях о враждебной вселенной, то сам он, по крайней мере в первые годы своего пребывания на планете Окраина, всегда любил повеселиться на хорошей вечеринке. Обычно он был окружен женщинами и ему нравилось проводить долгие зимние вечера (мы жили на высокой широте в северном полушарии) за разговорами и выпивкой со старыми друзьями.
Он легко смеялся, и ничто не забавляло его больше, чем предложения людей, которым следовало бы лучше понимать, что его работу нужно подбадривать. Раньше они говорили, что в нем больше энергии. Больше жизни.
Только ближе к концу тени, которые удлинялись на его картинах, начали, наконец, омрачать черты его лица. И появился Дюрелл Колл, которого я не знала, человек, который совершал одинокие прогулки по заснеженным улицам, которому снились страшные кошмары, о которых он не рассказывал, и который в конце концов ушел в мир, мало чем отличающийся от мира "Корделета".
Я предпочитала вспоминать раннего Дюрелла, которого надеялась найти в старой студии.
Вместо этого я обнаружила нечто, почерпнутое из души безумца: лицо, едва ли похожее на человеческое, выполненное в болезненно реалистичной манере Дюрелла. На нем был изображен мужчина средних лет, с окладистой бородой и властными чертами лица. Но его глаза, полные ужаса, зияли из глубоких черных впадин. Рот был искривлен в ужасном оскале, а с бороды летели струйки слюны.
Я споткнулась о ручную тележку. Свет погас, и мне совсем не хотелось включать его снова. Вместо этого я лежала в темноте, прислушиваясь к звуку собственного дыхания, ощущая осязаемое присутствие предмета на стене и пытаясь понять, как молодой Дюрелл Колл, мой Дюрелл, мог создать это чудовище.
Сомнений не было: это его работа. Несмотря на мрачный характер предмета, тон и фактура явно принадлежали ему.
Я ушибла локоть, и боль начала давать о себе знать. Я потерла его, радуясь, что могу отвлечься.
Кем был этот бородатый мужчина? Я задавалась вопросом, существовал ли он на самом деле, или же этот вымученный образ был создан целиком в воображении. В некотором смысле, у меня было то, за чем я пришла: неизвестная работа Дюрелла, о которой ранее никто не подозревал. Она стоила бы больших денег.
Но не для меня.
Сначала изображение показалось мне сильно выцветшим, пока я не поняла, что кто-то его закрасил. А потом, недовольный, закрыл результат панелями. Но с годами краска потускнела, и осталось только изображение.
А другие панели: что скрывается под ними? Я провела лучом фонаря по водовороту весенних красок, и мое сердце упало.
Разумнее всего было бы уйти. Видит бог, в этом месте было прохладно, и я хотела выбраться оттуда, покинуть Фишбоул и каким-то образом оставить позади последние четыре года своей жизни.
Я сняла вторую панель. Снаружи было достаточно света, чтобы разглядеть еще один набросок. Поколебавшись, я направила на него свет фонаря.
Это была все та же отвратительная фигура.
И я обнаружила еще одну, рядом со второй.
Однако не сразу поняла, что эти три изображения не были идентичными. Угол наклона профиля менялся от одного к другому, оттенки глаз у каждой фигуры были неуловимо разными, как и бороды — я сняла их все, десять или одиннадцать панелей: одно и то же лицо появлялось снова и снова, его гротескное выражение каждый раз каким-то образом менялось.
Мой Дюрелл. Самый нежный, прекрасный человек из всех, кого я знала.
Я перевернула панели. Если бы была возможность, я бы снесла стены или разрушила здание. Неудивительно, что владелица магазина посуды испугалась меня.
4.
Шахматный клуб Фишбоула проводит заседания в застекленном конференц-зале на втором этаже пристройки, которая представляет собой плоскую пирамиду, примыкающую к главному административному зданию Разведки. В тот вечер, когда я пришла, там шло около дюжины партий, и была одна зрительница, пожилая женщина с блестящими, как у хищной птицы, глазами. Она сразу же предложила мне сыграть.
Я вежливо отказалась, прошептав, что не понимаю этой игры (объяснение, вызвавшее у нее недоверчивый взгляд), и поинтересовалась, слышала ли она когда-нибудь о Дюрелле. Она не слышала, и я устроилась поудобнее, чтобы найти возможность расспросить кого-нибудь еще. Единственными звуками в комнате были редкий скрип отодвигаемых стульев и тиканье шахматных часов.
Было трудно найти способ поговорить с кем-либо из них. Игроки имели тенденцию сдаваться, просто останавливая время. Затем, через несколько минут, они расставляли фигуры и начинали сначала. Не то чтобы это имело значение: когда я пыталась задавать вопросы, люди раздраженно качали головами и многозначительно смотрели на свои доски.
Я ушла с поля сражений и стала перехватывать игроков по пути в туалет. Двое или трое помнили Дарелла, но только как человека, который время от времени приходил в клуб. ("Любил играть вариант дракона в сицилианской защите, но был слишком осторожен").
Ближе к концу вечера я подошла к маленькому мужчине с избыточным весом и красным лицом, которого звали Джон Холландер. Холландер был одним из руководителей клуба. Позже кто-то сказал мне, что шахматы были всепоглощающей страстью его жизни, но он не был в них силен. — Я его не помню, Тайл, но за эти годы у нас сменилось много членов. Что именно вы хотели узнать? — Он посмотрел на меня так, как смотрят мужчины, у которых долгое время не было женщины.
Я понятия не имела. — Он был моим старым другом. Полагаю, я просто хотела поговорить с кем-нибудь, кто его знал, — сказала я.
— И вы никого не можете найти?
— Не могу.
Он кивнул. — Может быть, мы сможем найти что-нибудь в архивах.
Мы вышли из клубной комнаты и свернули в длинный коридор с ковровым покрытием, который изгибался и поднимался вверх, пока не поднялся примерно на один этаж. Он провел меня в кабинет и усадил за терминал. — Возможно, там ничего нет, — сказал он, — но мы можем попробовать.
Он ввел имя Дюрелла. Появились даты и цифры. Холландер постучал по экрану. — Он был членом клуба почти два года. — Ухмылка. — У него были некоторые проблемы с оплатой взносов.
— Что еще у вас есть?
