Человек, которого нет

"Фиксирую сюда, чтобы не потерялось.

Сейчас, 23 апреля, во вторник, в 23.44.

Записав о разговоре с терапевтом, потом, позже, я все-таки пошел искать африканские, в частности — эфиопские заповедники и национальные парки. Сначала списки, годы основания.

Потом плюнул на это дело (мало информации, очень разрозненная, позже к этому вернусь) и стал просматривать фотографии, пейзажи эфиопских заповедников. Даже особо не вглядываясь, прокручивая картинки в выдаче Яндекса.

И что-то так... даже плакать захотелось, но грусть такая скорее светлая. Вроде ностальгии. И еще что-то.

Даже не слезы, а тянущий комок под горлом, ниже, ближе к ключицам, между ключиц.

Горький прерывистый вздох".

Почти месяц он крутил в голове эту монету, вид ее, мысли о ней. Сначала о том, что монета была у Кима. И не мог ли Хорхе привезти ему африканскую монету в качестве сувенира. Моряки всегда привозят всякое, делился он соображениями со своим другом. Угу, отвечал друг, привозят... потом и не вылечишь. Смеялись.

Но про монету думалось так неотвязно и так напряженно, что волей-неволей Лу начинал пробовать другие предположения: а если не сувенир? И привез не Хорхе, а он сам, и — опознавательный знак? Пароль? Монета со львом, пятьдесят центов Эфиопии. Не был ли Ким связным? Когда, с кем?

Думал об Африке в шестидесятых — кого и чего только там не было. Думал о тренировочном лагере, замаскированном под охрану заповедника, например. Отмахивался. Вышучивал. Отказывался принимать это даже за рабочую гипотезу, ни вот на столько...

"Но сегодня меня что-то накрыло ностальгией по Африке. До сих пор я за собой этого не замечал. С тех, пор, как я думаю о заповедниках, Африка все ближе".

28 апреля, в соответствии с расписанием, он отправился на очередную встречу с М.

Харонавтика: "Маленькие дети, ни за что на свете..."

Сессия N14, 28 апреля 2013

Он был очень собран и готов.

— К чему готов? — спросила М.

— К работе. И куда бы мы ни пошли, я готов. У меня есть на что опереться.

Он сказал, что это так хорошо, опять прийти сюда целым, полным — восполненным. Страха нет, есть готовность встретиться с чем угодно и стоять, и выстоять. Есть на что опереться. Он показал, где эта опора внутри него — мышцы верхней части живота, подобранные, упругие, сильные. Он вспомнил, как однажды в сессии со своим терапевтом обнаружил, что там хранится его достоинство. Они тогда говорили об этом его странном опыте, об этих "незаконных" воспоминаниях. Сейчас он чувствовал опору в том же месте, это было удивительно и узнаваемо.

И он захотел рассказать об Африке. О фотографиях, которые просматривал, о том, что с ним при этом происходило, что он чувствовал. О тех мыслях, из-за которых стал интересоваться африканскими заповедниками. Сказал, что одна из фотографий до сих пор перед глазами, что он так и не смог закрыть страницу с ней, уже несколько дней возвращается и смотрит, просто смотрит. Никаких определенных ассоциаций, просто хочется смотреть на нее...

— Смотри на нее, — сказала М.

Он не чувствовал ничего, кроме растерянности.

— Чувствуй растерянность, следи за "отверткой", смотри на ту свою картинку. Здесь мы учимся расщепляться управляемо, чтобы не расщепляться вдруг, не рассыпаться неожиданно. А делать это тогда, когда нужно.

Он в ответ усмехнулся:

— Похоже!

— Похоже на что?

— На обучение. На то обучение, там, тогда.

Потому что правда — похоже, было такое чувство. Когда М. сказала, что он одновременно здесь и там, он понял, что уже не смотрит на ту картинку размером с пол-ладони, светящуюся на мониторе, а что он правда там. Хотя картина была совсем другой. Вместо широкой светлой равнины с горами на горизонте он обнаружил себя в лесу. Передним зеленая листва, он не очень различает отдельные листья, но они, кажется, крупные, широкие. Очень зеленые, густого цвета, в основном темные. Они впереди и вокруг, но более-менее отчетливо он видел их перед собой. Как будто куст у ствола высокого дерева, одного из многих вокруг.

М. сказала: ты выглядишь усталым.

— Не хочу... Боюсь что-то напридумывать.

— Не придумывай. Смотри.

Это было сложно. Он чувствовал, как меняется что-то внутри, состояние, с которым он сел на диван, перетекает во что-то другое. Настроение... вся тональность. Как будто он младше себя нынешнего, и намного. Не просто моложе, а именно — младше, "молодой еще". В другой возрастной категории, в другой страте.

Он почувствовал испарину на лице. М. спросила, что — там жарко? Он удивился: а что, здесь не жарко? М. сказала, что нет.

— У тебя мокрая футболка, пятна подмышками, и ты дышишь так... пыхтишь и отдуваешься.

Он удивился еще больше: не замечал ни мокрой футболки, ни загнанного дыхания. Что он точно чувствовал, так это что сейчас-то он стоит, но долго стоять не дадут. Настроение было отличное. Никакой опасности, преследования и погони, нет, ничего такого. Тренировка. Длинный бег по тропе. Много силы и восторга, не щенячьего, а такого... постарше, но еще не взрослого.

— Молодой кобель, — попытался объяснить Лу.

— Недопесок?

— Да!

Много восторга, не бурного, но глубокого, мощного — от собственной силы, от возможностей.

По лбу от виска до виска протянулось узкой полоской ощущение давления. Не больно, пожалуй, даже приятно. Ощущение приглушенное, но отчетливое, как будто... закругленная рамка? Как будто что-то твердое и полукруглое охватывает лоб. Приглушенное — из-за прослойки, подкладки.

— Как будто войлок. Тонкий, плотный, но мягкий.

Они вернулись к восторгу и силе, чтобы закрепить их. Но он быстро прошел туда, где все заканчивается. Где он противостоит мучителям, проиграв все битвы, потеряв того, кого любил, совсем один, без сил и надежды. Он как будто оттуда смотрел на эти восторг, радость и силу. Ему было тревожно за этого молодого щенка, такого еще наивного перед всем, что ему предстоит. Но постепенно тревога отпустила, он понял, что эти точки — не соседние, что между Африкой и Вальпо еще будет много всего. Там, в конце, это уже все-таки другой человек, готовый.

— Покажи, где в теле эта готовность?

Он провел руками по телу, там, где упругая сила собиралась в бедрах, верхней части живота, в груди, в плечах. Он сидел, свободно прислонившись к спинке дивана, и чувствовал себя совершенно собранным, готовым к движению.

— Напряги эти мышцы.

Он собрался очень крепко, не отрываясь от спинки дивана.

— Ты сильно напряжен?

— Ну да.

— Поза производит впечатление совершенно расслабленной.

Он оглядел себя и усмехнулся: ну, вообще-то, да. Он был очень, очень собран, почти полулежа на диване.

М. предложила все это расслабить.

Он тут же уронил голову. Тело расслабилось так, что он почувствовал себя марионеткой, которую сложили в коробку. Ни одной ниточки натянутой.

Опять появилось это ощущение мягкого давления, теперь поперек затылка, четко по той же линии: если соединить первый полукруг со вторым, они замкнутся вокруг головы. То же ощущение круглого металлического обода через плотную прокладку. Он попытался отмахнуться от своих ассоциаций.

М. внимательно наблюдала за его лицом.

— Кажется, ты пытаешься от чего-то отказаться. Скажи уже.

Он очень смутился, не сразу решился сказать:

— Это каска, кажется.

— Ты ездишь на велосипеде в шлеме?

— Нет.

— Так устроен шлем, там фетровая прокладка.

— Точно, не войлок, толстый фетр.

— Ты тер лоб, когда показывал эту полосу давления, так, как шлем поправляют.

— Нет, я не знаю. Лет тридцать назад приходилось примерять строительную каску, там пластиковая полоса, плоская, и такое все хлипкое. Совсем другое ощущение.

Он хотел вернуться туда снова — не сегодня, сегодня время кончилось. Но в следующий раз он хотел обязательно вернуться туда. Там было замечательно. Очень трудно и очень счастливо. Много смысла, много трудностей, но много и сил. И много смысла.

А еще — это он еле смог выговорить, — еще он хотел узнать, как началась история, которая заливала его с головой золотым горячим медом, жгучим счастьем при мысли о кораблях на рейде; обернувшаяся неисцелимым горем потом, в проклятом сентябре. Он еле смог сказать это, крутил сцепленные пальцы, погружаясь в смущение. Да что же это? Как гимназистка! И не мог смущения побороть.

Ушел в тот раз, чувствуя себя намного младше. Не моложе — младше. От этого было неуютно и тревожно.

Записки сумасшедшего: Не ходите, дети, в Африку гулять!

Я был в смятении. Это что, меня теперь так и будет штырить по Африке?

Тут есть два больших "но-но-но!"

Во-первых, Африка. Для нее это ну никак не было местом рая.

Ее Африка — это малярия, муха цеце, черная оспа, денге, ласса и эбола, "все, что летает, то кусается, а что кусается, то ядовито и заразно". В общем, не шевелись и не дыши, все равно тебе конец и справочник "Тропические болезни" в придачу.

Удивительно: я помню, как горячо и страшно это было для нее, я перечисляю все ее страхи... А оно такое далекое и безразличное, как устаревший анекдот.

Во-вторых, штыриться по Африке сейчас — это не этнические барабаны, амулеты и украшения, нет. Это берцы из кордуры, штаны типа "карго", мысли о том, что "маловато у меня физкультуры" и... молодой, полный энтузиазма кобель. В хорошем смысле. Кто видел, как собачий молодняк резвится на выгуле, вот это оно. Но как же это утомительно и обременительно! Шампанские пузыри в голове, обостренная реакция на любое высказывание, которое хоть с натяжкой можно счесть обидными, лопоухость головного мозга. Вот, точно: молодой сеттер.

На выходе из той сессии я почти жалобно спросил: "А можно я не буду прыгать с парашютом?"

Потому что на самом деле — хочется. Но куда мне нынче?!

Хорошо, с парашютом не буду. Но с тех пор, как я "сходил погулять в Африку", у меня внезапно, рывком гораздо лучше пошли дела на тренировках по самообороне. Однако налицо конфликт "архивов". Одна часть меня не может поверить и принять, что у нее вообще что-то "физкультурное" получается. Так не было никогда. Тело внезапно стало послушнее, это с непривычки пугает. Особенно пугает, что я стал быстрее понимать новые движения. Раньше для этого тренеру приходилось показать, рассказать, а потом еще взять меня руками и подвигать, как нужно. Теперь я вижу и понимаю. Где все это было раньше? Откуда оно взялось теперь?

Другая часть как будто имеет противоположные ожидания. Эта часть недовольна тем, что "физкультура" получается из рук вон плохо, тело нескладное и неуправляемое, слабое и быстро утомляется. Эта часть теряется, балансирует на грани стыда, но продолжает упорно, спокойно и деловито — "как заведенная" — долбить заданное движение снова и снова. Так и хочется воскликнуть, как в старом анекдоте: "Вчера здесь этого не было!"

Вчера здесь этого не было. А сегодня я думаю об Африке и чувствую силу и радость прямо здесь.

Выписки:

"Мы живем в окружении людей, которых изо дня в день надо отвоевывать у противника. Вся это многомиллионнная масса является субъектом, в той или иной форме воспринимающим через информацию или комментарии политические события, равно как и их фальсификацию".

Володя Тейтельбойм, 9 февраля 1972 года в газете "Эль Сигло"

Записки сумасшедшего: Предполагаемый противник

Четверг, 17 апреля 2014

Читал материалы о подготовке переворота. Был материал про Эдвардса, который, видимо, был моим непосредственным противником в том раскладе. Владелец заводов, газет, пароходов... газет. Сеть El Mercurio, главный калибр пропаганды с той стороны. С 68-го боролся с Альенде, после выборов помчался в США просить поддержки, чтобы Альенде не прошел в президенты (из-за относительного, а не абсолютного большинства, полученного непосредственно на выборах, по закону нужно было еще получить большинство в парламенте). Получил миллион тогдашних долларов (по нынешнему курсу — больше десяти миллионов) и всяческую поддержку, но не преуспел. Далее продолжал ту же линию в сотрудничестве с ЦРУ и ИТТ.

Спустя какое-то время почувствовал, как будто краб стягивает всю кожу и мясо в точку между лопаток. Чувствовалось очень сильное напряжение, до боли. И затылок захватил, потянул — целый скорпион уже, а не краб. Все стягивал в одну точку.

Ну, думаю, погода вменяется, тучи наползают, может, из-за этого.

Потом работал, читал другое, прошло.

Вернулся на этот же сайт под вечер — спустя небольшое время заметил, что скорпион опять на месте и тянет. Больно. Задумался о совпадении, счел его недостаточно подтвержденным.

Но тут пришел с работы партнер, и я развеялся. Рассказал ему про этот сайт, потому что между лопаток еще оставалось напряжение и боль. Он размял мне спину, а я сказал все же: вон облака, это от них. И мы пошли гулять, все прошло.

Уже после прогулки, ужина и сериала, когда я почти заснул, он спросил, что там был за сайт, что так подействовало чтение. Я стал рассказывать про Эдвардса, про тогдашний расклад. И тут "скорпион" — как будто никуда и не девался, и все аж свело, стянуло в комок. Как всегда: сначала реагирует тело, потом я замечаю эту реакцию и говорю "ого!".

Три совпадения — это чересчур. Пришлось признать, что эта боль и напряжение точно связаны с Эдвардсом. Пока больше ничего не знаю.

Выписки:

"Самый мощный из наркотиков — слияние личных, профессиональных успехов с успехами великого дела, возможность творить историю собственными руками — самое после религии действенное средство преодоления экзистенциального ужаса, ощущения себя беспомощной песчинкой в грандиозном водовороте судьбы".

Александр Мелихов "Банальность сверхчеловечности"

Харонавтика: "Профессионал"

Сессия N19, 07 июня 2013

Он пришел в тот день с простым и прямым запросом: ресурс, Африка, учеба и умения. Они обсудили это и согласились с М. в том, что не могут знать, где окажутся. Что активизируется на этот раз, что с чем связано в его призрачной памяти, неизвестно. Поэтому маршрут заранее непредсказуем. Они так много всего уже раскопали, так сильно раскачали всю систему — что угодно может откликнуться на что угодно.

Он сказал: "Я все еще удивляюсь, как инсталлируется в тело эта информация. Как телесные реакции приходят — непонятные и неопознаваемые. Здесь можно только замечать и запоминать. Фиксировать. А потом эти состояния и реакции разглядываешь уже из спокойного состояния и холодеешь от понимания того, что это было. На что это похоже. С чем связано. И самое главное: здесь такого опыта не было. Сто процентов".

— Учеба и умения? — переспросила М.

— Или про работу. Ту часть, когда еще было все в порядке. До того как случилась катастрофа. Знаешь, я думаю о событиях в Уругвае, в Аргентине, в Бразилии... Да там вообще кучно было, одно за другим. И что мы знаем об этом? Не только на "постсоветском пространстве". Вообще в мире. Но о Чили знают все. Потом, когда ситуацию не удалось удержать, когда все случилось — удавалось хоть кому-то организовать высылку из страны вместо тюрьмы и лагеря. Закрывали хотя бы самые известные лагеря, часть людей выпускали на волю. Потому что во всем мире была очень сильная реакция. Я думаю, пожалуй, когда уже было видно, что не удержать ситуацию — на это и надо было работать, и на это и работали, видимо. И ведь получилось же.