Он дернулся, но все-таки шагнул к двери. Переступая порог, он бросил на меня затравленный взгляд. Мне стало не по себе. В его глазах не было злобы или ненависти. Только слезы. Этот сильный мужчина плакал. Захлопнув за ним дверь, я прислонился к ней спиной и медленно сполз вниз. Закрыл лицо руками и через минуту почувствовал, как горячие капли обожгли мои окровавленные ладони.

23 января, понедельник

Понедельник вычеркнул из моей жизни минувшую неделю. А вместе с ней — и патологическое желание семьи меня увидеть.

Родители еще утром уехали на работу. Светка решила заколоть первые пары и пойти в университет после обеда. Но даже она не обращала на меня никакого внимания. Все утро сестра томно вздыхала, читая сообщения от Мишки, которые сыпались на ее телефон, как из рога изобилия.

В этом городе меня больше ничего не держало. Я собрал вещи, чтобы ехать обратно. Из дома мы вышли вместе с сестрой. Нужно отдать ей должное: на улице она все-таки вспомнила обо мне — обняла и нежно поцеловала в щеку.

— Когда приедешь-то? — спросила она.

— Не знаю.

— Я буду скучать, — произнесла она, ничуть не обидевшись.

— Ага, — выдавил я.

Она сжала мою ладонь, и мы расстались.

Шагая к остановке, я вспоминал ее крохотную фигурку, почти неразличимую в плотном снежной завесе. Снег засыпал ресницы, таял на губах — и я был рад этому снегу.

27 января, пятница

Дни сливались в сплошную линию, словно вид из окна несущегося на огромной скорости поезда. Детали уходящей недели вылетели из головы. Осталась лишь размазанная картина, выписанная мрачными и холодными красками. Даже сияющая огнями Москва, продолжавшая жить в ритме новогодних праздников, не делала эту картину радостней.

Работа казалась пресной. Сигареты осточертели. Виски вставал поперек горла. Я не узнавал себя.

— Волков, может тебе отпуск взять? — спрашивал Сан Саныч, и в его голосе мне чудилась почти отеческая забота. — Как-то ты хреново выглядишь.

Я невнятно кивал и утыкался в монитор, механически елозя мышкой по столу.

От тихого безумия меня спасала только работа. Пусть она больше не приносила былого удовольствия, но так я хотя бы был чем-то занят. Так я хотя бы делал вид, что веду вполне социальный образ жизни.

Аня всерьез за меня переживала. Улучая минутку, она частенько подходила ко мне, ставила рядом кружку с кофе и заводила ничего не значащую беседу. Ее легкий приятный голос шелестел, словно морской бриз. Я не понимал слов и почти всегд оставался безучастным, но в глубине души благодарил ее за эту заботу. В конце разговора она бережно касалась моей головы, теребила волосы и, улыбаясь, говорила: "Всё будет хорошо". Я ей верил. Через силу, но верил, что именно так всё и будет. Может, не сейчас, может, не скоро, но когда-нибудь — точно. И ради этого когда-нибудь продолжал жить.

Жить — это, конечно, слишком громкое слово для ежевечерних пьянок в одиночестве и обжиманий с унитазом. Впрочем, человечество ведь еще не придумало лучшего средства от депрессии? Так какого хера мне должно быть стыдно?!

И все равно я начинал потихоньку ненавидеть себя. За то, что превратился в жалкое подобие того успешного молодого мужчины, каким всегда был. Сто раз видел это в кино, читал в книгах, но думал, что уж меня-то сия жалкая участь точно минует. Не угадал.

Теперь я с горечью находил себя погребенным под тяжестью собственных переживаний, соплей и слез по поводу безответной любви... Боже! Как банально! Жизнь в мягком переплете.

Но жизнь вообще забавная штука. Вот просыпаешься ты утром и думаешь "всё будет по-моему", как — бац! — оказываешься в таком дерьме, что даже МЧС не вытащит. А ведь, если подумать, ничего страшного не произошло, сам виноват. Но ведь тошно так, что хоть топись. Вроде, не умер никто; с работы не выгнали; семья не отвернулась, а жить все равно не хочется. Точнее, не хочется по поводу этой жизни рефлексировать. Совсем. Хочется, как улитка, заползти в раковину и вылезти из нее, когда всё закончится. Когда сами собой излечатся душевные раны, и можно будет без опаски смотреть на людей, улыбаться им и не бояться быть самим собой.

Бог, наверное, сейчас громко смеется. Я бы на его месте смеялся.

Странно это — быть человеком. Все, вроде бы, просто, но, копнешь поглубже — и обалдеешь от сложностей, из которых состоит наша жизнь. Тут главное — суметь их преодолеть. Справился — молодец! Получи медаль. Облажался — будь добр гнить в казематах собственного ничтожества. Как мило!

Странно то, что всё в жизни одного человека так или иначе зависит от жизни другого. Как ни крути.

Это какая-то массовая паранойя — найти любовь всей своей жизни. Господи! Да вы же потом сами будет стонать и жаловаться, что всю жизнь угробили на какого-то ублюдка (или стерву). И чего все носятся с этой любовью как с писаной торбой?

Не бывает так, чтоб с первого взгляда — и на всю жизнь. Отношения — это трофей. За них нужно бороться. Длительные отношения — неприступная крепость. Такую нужно брать длительной осадой. Победишь — считай повезло, а въехать на деревянном коне с сюрпризом... Такое только в сказках бывает.

Хочешь, чтобы человек был с тобой, делай для этого возможное и невозможное. Добивайся своего, мать твою!..

А что делать, когда тебя обманули? Эээ... Черт! Не помню...

— Сереж! Сереооож!

Знакомый голос выдернул из забытья.

— Рабочий день закончился. Ты тут ночевать собрался?

Аня смотрела на меня испуганными глазами, будто решала, звонить в скорую или нет.

— Иду, иду, — буркнул я виновато. — Спасибо.

Лучше бы я остался ночевать на работе...

Всегда думал, что такое бывает только в кино. Когда, по прихоти сценаристов, на главного героя наваливается целая куча неприятностей. Тот худо-бедно справляется со всеми испытаниями. Зритель уже искренне ему сочувствует. И вот кажется, что всё позади, что дальше — только хэппи-энд, как вдруг смертельная машина, движущая сюжет к развязке, снова раскочегаривает свой, было, затихший смертельный механизм. Бедняга-герой сплевывает кровь, отирает губы, сжимает кулаки и бросается в последний бой. А он, как известно, трудный самый.

Лучше бы я и правда остался ночевать на работе. Хоть какое-то разнообразие. Пережевывая эту мысль, я бесцельно слонялся по грязной квартире, задевая мебель полупустой бутылкой виски. Маслянистая янтарная жидкость колыхалась, словно живая, и постепенно перетекала в мой скрюченный желудок, но должного эффекта не производила. Видимо, за минувшие дни (точнее, вечера) организм умудрился обзавестись чем-то вроде алкогольного иммунитета, и теперь реагировал на виски, будто те были обычной дистиллированной водой.

Я повалился на кресло и уставился в телевизор. Уснуть не представлялось возможным. Оставалось только напиваться. Грядущие выходные расхолаживали и подливали масла в огонь моего пьяного распутства. Жаль, ученые еще не придумали хитрой машинки, способной отключать мысли человека. Ведь от них иногда устаешь сильнее, чем от дел.

Уже после полуночи, когда пятница наконец пополнила мою мрачную коллекцию бессмысленно прожитых дней, раздался звонок в дверь. От испуга я выронил бутылку, она со звоном ударилась об пол, виски выплеснулось и разлилось золотистой лужицей. Чертыхнувшись, я поймал бутылку и поставил ее, жалея не столько испорченный паркет, сколько пролитый алкоголь.

Звонок раздался снова. Теперь он был настойчивее и вспарывал застоявшийся воздух квартиры гораздо дольше, чем в первый раз. Проклиная незваного гостя, я поднялся и, шатаясь, направился к двери. Пронзительная трель застала меня в прихожей. Это был уже третий раз.

— Сейчас кто-то получит в табло... — выдавил я, сжимая кулаки. Потом несколько раз вздохнул, будто это могло улучшить мой внешний вид, и щелкнул дверным замком.

Личность гостя почему-то не вызвала у меня никакого удивления. Я даже на минут подумал, что и правда нахожусь внутри какого-то фильма. Вспомнилось "Шоу Трумана". Я криво улыбнулся, но не произнес ни слова, продолжая тупо пялиться на него. Леха смотрел на меня пустыми глазами и еле заметно покачивался. Кажется, он тоже пил весь вечер. Только на него алкоголь явно подействовал.

— Привет, — крякнул я как-то чересчур дружелюбно. — Как дела?

Наблюдать за его реакцией было очень забавно. Кажется, он поперхнулся фразой, которую собирался произнести. Карие глаза нервно забегали из стороны в сторону, а потом до меня дошло: да он меня просто рассматривает! Тут я вспомнил, что шатался по квартире в одних джинсах. Они висели на бедрах, готовые свалится в любой момент.

— Тааак, — пропел я, — спокойствие! Только спокойствие! И не надо так на меня смотреть. Точнее, смотреть можно, но руками чур не трогать. А то... — На этих словах я помахал кулаком перед его удивленно округлившимися глазами.

Кажется, тело все-таки сжалилось надо мной и разрешило виски слегка затуманить мой разум.

— Серег...

Он произнес мое имя так нежно, что я непроизвольно сглотнул.

— Можно войти?

— Странно, что ты спрашиваешь, — ответил я, наблюдая за его лицом. — Раньше мое мнение тебя не очень интересовало.

Он потупил взгляд.

— Так можно? — повторил он свой вопрос.

— А зачем? — упрямо спросил я.

— Давай поговорим.

— Как в прошлый раз, да?

Теперь он сжал кулаки, видимо, вспоминая, чем закончилась наша последняя встреча.

— Я хочу с тобой поговорить. Больше ничего.

Наверное, мне стоило его выслушать. Стоило наконец-то повести себя по-взрослому. Выслушать его, сделать выводы. Но я решил быть ребенком до конца. Наверное, потому, что в тот момент мной руководила чистая, ничем не загрязненная обида. Та самая детская обида, которая отличает детей от взрослых. Жгучая и острая, плюющая на логику и аргументы. Я был так зол на него, что с легкостью отказывался от последнего шанса выяснить чем же были наши с ним отношения.

— Знаешь что? — произнес я, хитро улыбаясь. — Постой-ка здесь. Я сейчас.

Оставив его в дверях, я протопал в зал, порылся в сумке, нашел бумажник и, вынув из него пятитысячную купюру, вернулся обратно.

— Вот, держи, — я взял его за руку и сунул в ладонь скомканную купюру. — Бери такси и... пиздуй домой! У меня здесь не переговорный пункт!

Безумно улыбаясь, я толкнул его в грудь и с оглушительным хлопком закрыл дверь перед самым носом.

В следующий момент тело пробила дрожь, из горла вырвался сначала какой-то сдавленный хрип, а потом я разразился жутким, нечеловеческим смехом, которого сам испугался. Ковыляя в спальню, я содрогался от рвущихся наружу всхлипов, потом бессильно упал на кровать. Через десять минут смех превратился в жалобное мычание. Еще через минуту я просто тихо плакал. Слезы обжигали лицо и очищали измученное сознание. Кажется, они начали входить в привычку. И впервые в жизни я получал от них удовольствие.

28 января, суббота

Какой урод придумал телефоны?! Белл, кажется?.. Один хер — козел!

Суббота, шесть утра, а я ругаюсь и плетусь в прихожую, чтобы заткнуть истошно орущий на всю квартиру аппарат. Путаюсь в мятых, пропахших спиртом джинсах, прошу телефон замолчать, словно он мой домашний пес, рвущийся на утреннюю прогулку, и злюсь, получая в ответ лишь безжизненное пиликанье.

— Да что ж такое, мать твою?! Заткнись уже!

Но телефон не умолкал. Один раз он, правда, сделал передышку, но почти тут же разразился новой трелью, иглами впиваясь в мою чугунную голову.

Я был уверен, что звонил именно он. Больше некому. Наверное, решил доконать меня очередной болтовней с утра пораньше. Надо же, даже домашний номер разузнал! Я схватил телефон и приготовился извергнуть в него яростные ругательства.

— Сергей? — спросил незнакомый женский голос, когда я поднес трубку к уху.

— Алло? — ответил я в растерянности. — Кто это?

— Вас беспокоят из 36-й больницы. Простите, что звоним в такое время. Нам нужна Ваша помощь.

Какая еще больница? Какая помощь?

— Сегодня ночью к нам поступил молодой человек. Его сбила машина. Когда его доставили, он был без сознания. Мы нашли у него в кармане листок с Вашим адресом. Других документов не было. Ваш телефон узнали по справочнику. Вы не могли бы приехать, чтобы опознать его?

— Как?.. Что значит "опознать"? Он что?.. — Ноги подкосились, я рухнул на пол, судорожно сжимая телефон.

— Нет, нет! Что Вы! — Женщина на том конце поспешно продолжила. — Простите, я просто неправильно выразилась. Это у нас профессиональное. Он жив. Просто без сознания. Но нам нужно оформить его по всем правилам. Мы не знаем, как его зовут, откуда он. Кроме того, нужно сообщить о случившемся родственникам. Вы не его родственник, кстати?

— Я?.. Нет. — Бешено стучащее сердце начало потихоньку успокаиваться. — Я... Друг.

— Так Вы можете приехать?

— Да, да, конечно.

— Хорошо. Знаете адрес?

Дорога до больницы превратилась в настоящую пытку. Кажется, все это вообще происходило не со мной. Я словно превратился в бестелесного наблюдателя, со стороны смотрящего на бледного молодого человека, нервно сжимающего руки и смотрящего в окно такси совершенно пустыми глазами. В замерзшие стекла билась метель. Снег засыпал лобовое стекло, скреб по крыше.

— Минувшей ночью на Москву обрушилась сильнейшая метель. Из-за выпавшего снега ситуация на дорогах резко ухудшилась, — вещал диктор радиостанции. — Плотный снегопад снизил видимость практически до нуля. В городе произошло большое количество ДТП. Есть пострадавшие. Столичные власти сообщают, что на уборку снега уже вышла вся имеющаяся в распоряжении техника.

— Что за погодка, а! — поддакнул водитель, глядя в мою сторону. — Нихера не видно!

Я продолжал смотреть то в окно, то на часы. Время тянулось мучительно долго.

В приемной царила зловещая тишина. На секунду ее нарушил свист ветра, прорвавшийся внутрь вместе со мной, но как только дверь со щелчком захлопнулась за моей спиной, тишина сдавила виски с новой силой.

У стойки регистрации скучала уставшая женщина. Она подняла на меня удивленные глаза и спросила:

— Вам чем-то помочь?

Я объяснил ситуацию, она внимательно выслушала мой рассказ, кивнула, потом взяла телефон, набрала какой-то короткий номер и, дождавшись ответа, произнесла в трубку: "Мария Викторовна, тут к Вам пришли".

— Подождите здесь, — сказала она мне. — Сейчас к Вам выйдут.

Я сел на обшарпанный диван, сунул руки между колен и стал ждать.

Пару раз я поднимал глаза и перехватывал ее сочувствующий взгляд. Наверное, в мертвенно-бледном свете люминесцентных ламп мое лицо казалось еще более жалким.

— Сергей? — услышал я знакомый голос из телефонной трубки. — Здравствуйте. Спасибо, что приехали.

Передо мной стояла женщина лет сорока пяти, в белом халате и строгих очках в тонкой оправе.

— Меня зовут Мария Викторовна. Я дежурный врач. — Она кивнула и слегка улыбнулась, видя, что я наконец-то обратил на нее внимание. — Вашему другу сделали операцию. Но он по-прежнему не приходит в себя. Давайте пройдем в мой кабинет. Надеюсь, Вы сможете предоставить нам нужную информацию.