Беги, Василич, беги

— Как сейчас вспоминаю мою последнюю резку. Резак у меня хороший, немецкий, трофейный, а вот цистерна какая-то американская, сделанная по каким-то американским технологиям, хромированная, толстая, и мне нужно донышко отрезать, чтобы хозяин мог её поставить вертикально на даче и собирать туда дождевую воду для мытья. Говорю ему, зачем резать, такую красоту портить, поставь горизонтально, над горловиной приделай водосборник и бочка эта будет нагреваться от солнца в считанные минуты, даже зимой вода будет горячей. Хозяин говорит, режь и не задумывайся, я оплачиваю, я и думаю. Ну, я и резанул. Рвануло здорово. Я здесь, а бочка, как мне думается, полетела к чертям собачьим.

— Чувствую, что зацепил рыбину и рыбину немалую. Тяну леску, потихоньку подается и леска из рук уползает. Намотал я ее на руку, а рыбина как дернула, так меня рукой в лунку и затянуло. Пытаюсь снять леску с руки, а она мне в руку впилась и не снимается. И рыба успокоилась, стоит и меня держит. А я лежу на льду, и меня никто не видит. Сначала стемнело вокруг, а потом и у меня потемнело всё. Вот оказался здесь. Человек я безвредный, говорят и Господь Бог тоже рыбаком был.

— Тихо ты, — сразу зашикали на рыбака со всех сторон, — ты же знаешь, что нельзя поминать имя Его всуе. Ну вот, дождались, беспилотники летят, — сказал кто-то обречённо.

Люди опустили головы и снова начали двигаться в одном направлении, а над толпой появились три блестящие птицы, которые стали хищно летать над нами, а потом вдруг у одной птицы что-то сверкнуло под брюхом, и толпа ахнула, получив удар электрической плетью. В числе ахнувших был и я. Боль была очень сильная, хотя я не видел, что меня ударило и на теле не осталось никаких следов. Только след удара болел при прикосновении к нему.

Вот он рай в полной своей красоте. Чем он отличается от жизни земной? Почти ничем. Здесь и там говорят, что правители устроили жителям райские условия для жизни. Садят в тюрьму и говорят, что это для вашей же пользы гражданин, а то разъярённые ваши соотечественники устроят над вами самосуд, так как вы вошли в храм Господа нашего и стали петь песенку против правителя, назначенного этим же Богом. Итого — вы выступаете против Бога и против его наместника на земле, а народ у нас богобоязненный и готов убить любого, кто косо смотрит на его место у корыта. Или же говорят, что с развитием демократии и ростом экономического могущества в стране будет введено обязательное исполнение последнего желания, приговорённого к смерти. Захочет он, например, выкурить дорогую сигару. Да завсегда пожалуйста. Самый свирепый тюремщик, тот который гнобит заключённых как эсесовец в концлагере, спичку зажжет и поднесет к сигаре, чтобы удобнее было прикуривать. Или приговорённый захочет курочку жареную перед смертью скушать. Так повар, который каждодневно готовит тошнотворную баланду из того количества продуктов, которое остается от кормления людей чиновных, такую курочку зажарит, что у всех тюремщиков слюна начинает идти и они начинают завидовать приговорённому. Вот как.

Глава 57

День в Раю идет бесконечно. То есть, там всегда день и нет никаких ночей. Зато я, кажется, стал привыкать к тому, что время здесь как бы остановилось, но это не так.

Примерно в семь часов утра по земному измерению раздался звук колокола, и все подняли головы вверх, широко открыв головы.

— Что они все делают? — спросил я человечка, оказавшегося рядом.

— Как что, — удивился он вопросу, — время питания Святым духом. Открывай рот и учти, повторно они не кормят и добавки не дают.

Снисходительно махнув рукой, я стал внимательно наблюдать за тем, кто и как потребляет духовную пищу.

Всё как на земле. Кто-то аккуратно вкушает, а кто-то жрёт в три горла, набивает защечные мешки и ещё в кулак спрятать норовит. Кто-то стоит ровно и не движется, а кто-то всё время толкается, пытаясь пробиться к более лакомому месту у корыта. Какими они были в детском садике, такими и остались. Никто даже и не изменился, разве что повадки стали другими, да плечи и шею стали отягощать должности и почести, причём что сварщик, что министр, что токарь, что генерал — всё одно и тоже, разница только в том, что кто-то хватает по-министерски, а кто-то по-токарски. От разделения на рабочий класс и крестьянство, интеллигенцию, номенклатуру и чиновников группы "А" качества людей не меняются. Не меняют их и уровень образованности. Что Бог дал, то это на всю жизнь.

Через десять минут все закрыли рты и снова стали двигаться в том же направлении, в каком они двигались.

Через какое-то время мне показалось, что где-то вдалеке кто-то поёт таким гнусавеньким голоском, как будто поёт он по приказу, а не для удовольствия публики и что-то знакомое послышалось мне в этом голосе, что я даже насторожился.

— Что это? — спросил я у того же мужичка, который всё время крутился рядышком.

— А это у соседей наших распорядок несколько другой, — сказал он, — нас извещают колоколом, а у них там муэдзин поет. Нас кормят три раза в день, а их шесть раз.

— Ну, они, наверное, все такие, что ни в какие рубахи не влезают? — пошутил я.

— От Святого Духа не разжиреешь, — сказал мужичонка и вдруг съёжился, взглянув на небо. — Вы тут оставайтесь, а я пойду по делам.

Неизвестно откуда появившийся беспилотник хлестанул меня электрической плетью, задев и Гудыму.

— Уй, бля, — завыл старый чекист, — ты вопросы всякие задаёшь и ещё на провокатора нарвался. Он смылся, а нас с тобой наказали за упоминание духа всуе.

— А я не смылся, я тут рядышком был, — сказал маленький мужичонка, из-за которого нам досталось плетью.

— Ах ты, жучара, — сказал чекист Гудыма, хватая его за горловину балахона.

— Да, это я, Жучара, — сказал мужичонка, — меня здесь каждый знает, а вас я просто не успел предупредить, что про Святой Дух и про Бога ничего говорить нельзя, особенно в негативном наклонении. В позитивном наклонении хоть сколько угодно, а вот негатив наказывается сверху. Они там контролируют, что мы говорим, да, возможно, и контролируют то, что мы думаем. Техника у них такая, которую только пришельцы создать могут, а они с людьми своими секретами делиться не хотят.

— Может, они ещё свою валюту за счет нас создали? — съязвил я, намекая кое на кого у нас там на земле.

— А им валюта и не нужна, — сказал Жучара, — они на натуральном обмене. Открыл рот, насытился духом, вот тебе и валюта, а ты зря рот не открывал, ещё почувствуешь на себе, — предупредил он меня.

— Почувствуем так почувствуем, — сказал я, — а женщины здесь есть?

— Нет, с женщинами туго, — сказал наш новый знакомец, — у женщин своя епархия в другом месте, также и у мусульман всё по-своему, ихние гурии отдельно от мужиков, как бы наградной дом терпимости для тех, кто себя взрывчаткой подорвал. Буддисты тоже отдельно от всех живут. Ну, и бабские монастыри тоже отдельно от всех по конфессиям.

— Как тут дела с сексом решаются? — спросил я.

— А очень просто, — сказал Жучара, — как любом монастыре, что в женском, что в мужском. Был бы бакшиш, так можно и к бабам сходить, а так приходится довольствоваться местными услугами.

— Это что, мужиками что ли? — спросил я.

— А чё, — сказал Жучара, — святые отцы этим не гнушаются, а нам с чего нос воротить, когда ничего другого нет...

И вот тут меня схватило.

Глава 58

Схватило — это приступ болезни желудка. Я согнулся от боли и встал на колени, схватившись руками за живот.

— Я же говорил тебе, что схватит, — суетился около меня Жучара, — хватай подол рубахи в рот и соси, иначе коньки можно отдать.

— Да разве здесь можно коньки отдавать? — через боль спросил я.

— Ещё как отдают, — подтвердил мужичонка, — иначе бы здесь столько народа было, что никаких средств не хватило, чтобы всех прокормить. Святой Дух тоже не беспределен.

Я схватил рукав своего балахона и стал жевать. Слюна смачивала какую-то неизвестную ткань, вроде бы похожую на хлопок, но превращающуюся в какой-то кисель под воздействием слюны. Часть растворённой ткани попала в желудок и уменьшила спазмы.

Похоже, что здешние правители четко используют теорию академика Павлова о первой и второй сигнальной системах. Зазвонил колокол — все открыли рот, поглощая Святой Дух. Насытившись, они ждут следующего звона. Тот, кто попытался избежать насыщения, получает нестерпимые желудочные боли, вызывающие кроме того и слабость во всём теле и предупреждающую о том, что повторное нарушение будет более жёстким. Какой-то либеральный концлагерь, где обитателям дано сносное минималистическое содержание при условии, что человек не будет высказывать недовольство, критиковать власти и косо смотреть на тех, кто обеспечен по высшему разряду.

— Ты, мужик, шибко не выпендривайся здесь, — сказал Жучара, — с волками жить — по-волчьи выть. Они тут мягко стелют, да жёстко спать, хотя у нас никто и не спит. Сколько я здесь, никто и не спит. Всё ходим и ходим кругами, накручиваем круги. Кто начинает считать круги, на сотом круге с ума сходит и его убирают. Думать не нужно, думать нельзя, как только начинаешь думать, так сразу прилетают беспилотники и хлещут всех, кто под их луч попадается. Здесь, как в концлагере, нужно вживаться в жизнь. Не вжился — погиб, вжился — выжил, а нам всем нужно выживать, потому что райская жизнь не бывает вечной, всегда найдется лазейка, чтобы смыкануть отсюда, а вот тогда ангелы опускают глаза долу, чтобы не видеть ничего, меньше народа — больше кислорода.

— Но ведь с того света не возвращаются, — возразил я, чувствуя прилив сил и осознание того, что на рожон бросаться не надо, если хочешь чего-то достигнуть.

— Ещё как возвращаются, — возразил мне Жучара, — ты сказки старые читал? Читал. Там богатыря убивают, потом мертвой водой раны заживят, а живой водой оживят. И вот он снова в строю и тискает баб, из-за которых пустился в эти опасные приключения.

— Ладно, — сказал я, — тебе спасибо большое за помощь, а теперь скажи, как на духу, чего это ты бросился нам помогать да просвещать, как здесь и что? Сам взялся или кто-то приказал?

— Хэ-хэ, — засмеялся Жучара, — инициатива всегда наказуема, как там, там и здесь. Бугор приказал, он тут над всеми мазу держит, решил вас прощупать.

— А как он и ты здесь оказались? — Спросил я шестерку бугра. — Сюда попадают только за заслуги.

— Да у нас этих заслуг больше, чем у какого-то генерала или маршала с генсеком, — засмеялся мужичонка, — они душегубы, а нам, если не сопротивляться, так и резона нет кого-то жизни лишать. А ты сам-то как сюда попал? Тоже за заслуги какие-то? А чекист Гудыма как? Маузеришко-то где его? Да и давайте, к бугру пойдём, он хочет лично покалякать, только продумывайте, что отвечать будете, а то если прилетят ангелы с плетями, то этими плетями мы вас наказывать будем.

Вот вам и рай с большой и с маленькой буквы. Тоже самое, только вид сбоку. Та же бодяга, что и у нас на земле. Всюду нужно пробиваться, где локтями, где ногами, где зубами, а где и оружием приходится себе дорогу пробивать или жизнь свою сохранять.

На земле правосудие зорко следит за правами преступников, уничтожая тех, кто смеет оказать им сопротивление. Здесь тоже самое, поэтому сопротивляться нужно с улыбочкой, с хорошими мыслями, чтобы не прилетели беспилотники. Это правило мы уже усвоили. И в чём-то мы должны превосходить их, потому что на земле мы не умирали, а прибыли сюда в полном здравии и в ясном уме, хотя, кто в ясном уме полезет в рай, будучи полным жизни? Второй вопрос. Они вообще кто, зомби или духи какие-нибудь? И ещё, а откуда они знают Гудыму, по его чекистской или криминальной жизни?

Глава 59

— Всё слышал? — спросил я Гудыму, повернувшись к нему. — Ты этого бугра раньше знал?

— Даже и не знаю, — сказал старый чекист, — многих я знал, но все здесь на одно лицо, лысые и в балахонах, но раз меня кто-то узнал, так и я кого-то узнаю. Пойдём к ним, раз приглашают, но держи ухо востро.

По здешним правилам, стоять можно только с открытым ртом, обращённым вверх во время приёма Святого Духа. Всё остальное время нужно двигаться, но можно двигаться с разной скоростью и получалось, что все двигаются, но при разных скоростях движения получалось естественное рандеву тех, кто хотел переговорить о чём-то.

Так и мы пошли к группке людей, которая двигалась очень медленно.

— Если что, — предупредил я Гудыму, — постарайся прижать язык и ничего про себя не проговаривать.

— А зачем это? — не понял чекист.

— Ты чему в чекистской школе учился? — укорил я его. — Это же каждый разведчик знает, что даже при чтении чего-то человек проговаривает про себя то, что он читает, посылая в разные стороны мыслительные импульсы. Если взять в зубы карандаш и читать, то язык перестает проговаривать читаемые слова, то скорость чтения увеличивается и мозговые импульсы не выдают содержания читаемого.

— Да я, понимаешь ли, — сказал Гудыма, — ни в каких чекистских школах не учился. Сказали мне, давай, парень, иди в ЧеКа, получишь синие галифе, хромовые сапоги, кожаную куртку и маузер в деревянной кобуре, будешь важным человеком и станешь карать всех врагов. Вот я всех и карал, на кого мне пальцем указывали. А с языком я понял, прижму, если что.

Мы не торопясь нагнали тех, кто нас хотел увидеть.

— Вы от кого будете? — спросил нас совсем неприметный человек, внешне даже похожий на Жучару, как будто его брат.

— Мы сами по себе, — вдруг сказал Гудыма, — а вот он самый главный, — и он указал на меня. — А ты куда свою гнусавость дел, Гуня? — спросил он того, кто привык сам задавать вопросы.

— Куда надо, туда и дел, — ответил местный авторитет. — А что, кроме вас двоих здесь никого нет?

— Как это никого нет? — возмутился Гудыма. — Сейчас свистну, орава моих пацанов налетит.

— Ну, свистни, — усмехнулся Гуня, — посмотрим, как они с моими ребятами смотреться будут.

Кто и кого брал на понт, не известно, но он был старожилом, а мы были новичками и это меняло дело не в нашу пользу.

Гуня поднял руку, и мы увидели, как в толпе образовалось движение к нам не менее десяти человек. Мы не знали, как дерутся здесь, что за оружие носят и вообще, живые они люди или нет. А то начнешь драться с каким-нибудь зомби, а он как Кощей совершенно бессмертный. Чего доброго, ещё тебя пришибёт.

Через несколько минут около Гуни сгруппировалось человек пять крепких парней и около нас появилось семь новичков. Двоих я сразу узнал, это было были мордовороты Гудымы, а пять других качков вообще были странными. У них отсутствовали рты.

Гудыма обнялся со своими телохранителями и победно посмотрел на Гуню.

— Ладно, — процедил тот, — будем считать, что на нашем поле появился новый игрок. Будем готовить сходку, чтобы определить место вам. Потом свяжемся, — и его группа увеличила скорость.

Гудыма о чём-то активно разговаривал со своими людьми, а потом подошел ко мне.

— Вообщем так, — сказал он, — за нами была погоня, пять омоновцев в полном вооружении. Ребят моих первыми спустили по веревке, а потом спустились они. Апостол Петр сам им открыл калитку, а они хотели его положить на пол и напинать по ребрам, причём так матерились, что хоть святых из комнаты выноси. Вот тут Петр и лишил их речи, заклеив рты, отобрал автоматы и всем снял прически. Потом мужик по имени Савелий отвёл всех в пустую комнату и посоветовал больше гулять по улице. Ну, тут они нас и увидели, а как заметили, что к нам пошли пять каких-то человек, то и они пошли за ними к нам. Поэтому и число нас увеличилось.