— Я ненавидела Филиппа, и буду ненавидеть его, пока дышу, но он — великий царь. Мой сын превзошёл Филиппа во всём, но Александра настигла месть Диониса за разрушение хранимых богом Фив.

— Твой сын мог бы превзойти отца, — поправил царь.

— Превзойти громовержца?! — вспыхнула Олимпиада.

"Ну да, как я забыл..." — усмехнулся царь.

— И кто такой Филипп?! — продолжала бушевать царица-мать, — грубый и хитрый дикарь. Да, он велик, но он дикарь! А мой сын, сын громовержца — слепил глаза всем этим напыщенным эллинам! Свет его славы был способен разогнать ночь!

— "Был", Миртала, в любом случае — "был". А теперь ты жаждешь такой же славы для Неоптолема...

"И власти для себя. Я ведь знаю тебя хорошо, сестра. Сладкими посулами тебе меня не обмануть".

Александр задумался. Воспитанный, как и Миртала, в уверенности, что род Пирридов древнее, славнее и выше всех прочих царских династий, в детских мечтах он видел себя великим воином, раздвигающим границы козьего царства. Но все это лишь мечты. Он знал, что царём ему не быть прежде Алкеты и Эакида. То есть никогда. Возведённый на эпирский трон Филиппом, Александр несколько растерялся, он не был готов к такому повороту событий, но вскоре пришёл в себя. И тогда давние грёзы, казавшиеся несбыточными, напомнили о себе.

Он видел, что Македония устремлена на восток, расширяется на север, подминает под себя юг. Единственная сторона света, на которую не заглядывался Филипп — запад. Вот туда и обратил свой взор Александр. О западе все его думы, мечты и чаяния. Италия, Сицилия... Богатейшие страны. Опасные враги. Но тем и слава больше.

Слава... Имела ли она власть над ним, такую же, как над племянником, который с малых лет сдался ей в безраздельное владение? Они ведь не просто тёзки и родственники. Много, очень много общего меж ними.

Сколько раз уже корил он себя за тот неопределённый ответ тарентинцам, четыре месяца назад приславшим посольство с призывами возглавить эллинские италийские колонии в борьбе с луканами и бруттиями. Если бы не гроза над Македонией... Настроение царя постоянно менялось. То ему казалось, что это тот самый шанс вырваться на простор и стоит бросить все, то в душе побеждали доводы Эакида, уверявшего, что сейчас не время для подобных авантюр.

Александр не сказал тарентинцам ни да, ни нет и теперь метался в четырёх стенах, не находя себе места. Олимпиада прекрасно знала об его устремлениях и потому её последний довод — как грохот могильной плиты, запечатывающей саркофаг:

— Ты уверен, что Линкестиец, окрепнув, поддерживаемый Афинами, не оглянется вокруг и не заметит подле своих границ маленькое горное царство, такое беззащитное в отсутствии своего царя, воюющего на западе? Вспомни Ясона Ферского.

Да, он помнил. Филиппа останавливали родственные связи, а великий фессалиец, не имевший таких ограничений, едва не сожрал Эпир в правление деда Александра, царя Алкеты. Если бы тиран не был убит, как и Филипп, своими людьми, кто знает, где бы сейчас оказался род Пирридов...

Бросать македонские дела просто так нельзя. Александр поднялся из-за стола.

— Я помню, Миртала.

Клеопатра, отослав кормилицу, присела без сна у колыбели, заворожённо глядя на танец пламени свечи. Вскинулась, услышав шаги, подняла глаза и увидела мать.

— Я пришла пожелать спокойной ночи.

— И тебе спокойной ночи, матушка, — тихо произнесла Клеопатра.

Олимпиада, не обращая более внимания на дочь, подошла к колыбели Неоптолема, склонилась над ней, разглядывая мирно посапывающего малыша. Клеопатра, затаив дыхание, следила за матерью, пугаясь холодному блеску её бесстрастного лица. Олимпиада не произнесла ни слова. Потом улыбнулась. Клеопатра вздрогнула.

Мидас[34]

[34] Мидас — мифический царь, получивший от Диониса дар, ставший проклятием: все, к чему он прикасался, превращалось в золото.

Сарды

Никогда за всю свою жизнь Митрана ещё не оказывался в столь щекотливой ситуации. Какое решение не прими — начинает чесаться шея, предчувствуя встречу с топором. Вопрос лишь — с чьим.

— Что делать, Фархад? Затвориться? Отсидеться за неприступными стенами? Или сложить оружие?

— Ты что же, почтенный Митрана, не надеешься справиться с этой горсткой яванов? — удивился казначей, — посмотри, как их мало!

— Ах, уважаемый Фархад, это же только передовой отряд. Разобьём его, придут ещё и ещё. Разве ты не читал то последнее письмо из Эфеса? Сам Ангра Манью помогает злым яванам: почтенного Сирфака и его сыновей забили камнями, многие знатнейшие и благороднейшие люди разделили их участь. Мои люди донесли, что все города, захваченные Одноглазым, бурлят. Яваны валом валят в его войско, я уже сомневаюсь, что устоит Милет, а ты предлагаешь сопротивляться. У нас меньше тысячи воинов, к тому же всех лучших забрал Мемнон, будь он трижды проклят. Не пойму, почему хшаятийя так возвысил его, вместо того, чтобы укоротить на голову...

— Удивляюсь твоему малодушию, почтеннейший! Цитадель неприступна и запасов достаточно, чтобы продержаться год. А нам следует всего лишь дождаться весны. Ведь хшаятийя непременно пришлёт сюда новое войско и прогонит яванов. Как же ты потом, Митрана, будешь отвечать перед Великим за то, что не удержал Сарды?

— Я маленький человек, всего лишь начальник гарнизона. Великий назначил хшатрапавой Спифрадату и тот должен был позаботиться о сохранности города и казны, но вместо этого он, легкомысленно забрав почти всех моих людей, умудрился умереть, а уцелевшие воины достались родосцу. Какой же с меня теперь спрос?

— Вот так и скажешь палачам, когда с тебя живого кожу начнут сдирать.

— Твои слова, уважаемый, сами, как отточенный кинжал и режут мне сердце! Ты говоришь "подожди". А что же Великий так и не прислал помощь? Ведь уже больше полугода яваны с огнём и мечом идут по нашим землям. Почему флот Ватафрадаты бездействовал до самых зимних непогод? Почему сам каран один за другим Сдаёт города Одноглазому? Что же это такое, как не измена? И в этой ситуации ты убеждаешь меня сражаться? Возьми меч и сражайся сам!

— Это не моё дело, сражаться, — поморщился Фархад, — волей Добронравного[35] хшаятийи я служу хранителем монет.

[35] Тронное имя царя Дария III — Дарайавауш (Дарием его звали греки) переводится, как "Добронравный".

— Вот и храни! Я по лицу этого хитрого яваны понял, что Ненавистный шепнул ему на ухо, как велика лидийская казна и как мало её защищает храбрых воинов. Не удивлюсь, что он привёл с собой вьючных ослов больше, чем всадников!

Фархад покачал головой. Сказать по правде, при виде отряда яванов у него тоже душа ушла в пятки, а пальцы сами собой принялись быстро-быстро перебирать можжевеловые шарики чёток. Однако он, в отличие от Митраны, давненько уже начальствовавшего над местным гарнизоном, прибыл ко двору лидийского хшатрапавы прошлой зимой и ещё не успел нажить ощущение всепозволяющей удалённости царя царей. Наместники властителя Азии и многие из их наиболее возвышенных слуг чувствовали себя в своих владениях полновластными господами, умудряясь даже иногда безнаказанно проявлять открытое неподчинение, подобно Артавазде. Удалённость двора позволяла Митране на полном серьёзе рассматривать возможность сдачи Сард, наказание вовсе не ощущалось неминуемым и уж точно обещало быть весьма отсроченным. Шейный зуд, если хорошо подумать, выходил не слишком докучливым.

Фархад, не решаясь на такое самовольство, пытался отговорить начальника гарнизона, пробудить в нём храбрость и решимость. Однако, сам не обладая в должной мере этими качествами, казначей лишь убеждал Митрану в бесполезности сопротивления.

Тем не менее, Митрана имел для обороны Сард все возможности. Древний город укреплён лучше любого другого в Малой Азии. Ну и что, что людей мало, при необходимости каждый горожанин станет воином. Здесь живёт немного яванов и удара в спину можно не опасаться. Наконец, численность противника иного защитника лишь рассмешила бы: под стены лидийской столицы явилось всего четыре сотни всадников и около тысячи пехотинцев. Курам на смех. Можно до скончания времён сидеть на стенах и поплёвывать на врагов.

Все это, конечно, хорошо, если бы не некоторые, усложняющие ситуацию, обстоятельства.

Во-первых, про Ионию уже можно говорить: потеряна. Почти все города радостно открыли ворота македонянам. Враг осадил Милет и, хотя ещё не подступился к Галикарнасу, участь последнего явно предрешена.

Во-вторых, Милет пребывает в осаде уже второй месяц, Одноглазый, по донесениям лазутчиков, не испытывает недостатка в пропитании для растущего войска и не стремиться губить его в плохо подготовленных штурмах, строя огромное количество машин. Местные яваны оказывают ему безоговорочную поддержку, а персы вынуждены во множестве оставлять свои дома, опасаясь за жизнь. Даже если Милет продержится до весны, Ватафрадата не сможет выйти в море для нанесения удара по тылам Одноглазого. Ведь это означает немедленное падение ослабленного города. Даже удивительно, что он ещё не сдался, учитывая, как много в нём жителей, разделяющих свободолюбивые устремления своих братьев-ионийцев, уже сбросивших персидское ярмо.

Наконец, в-третьих, Митране уже больше десяти дней доносят со всей округи, что дороги Лидии заполонили всадники, собирающие толпы народа в многолюдных сёлах и призывающих к великому восстанию против персов. Дескать, грядёт уже победоносный освободитель Антигон, поднимающий покорённые народы на борьбу. Эллины-ионийцы поднялись, теперь Лидии черёд. Двести лет страна изнывает под гнётом владык Парсы, пора уже сбросить ярмо.

"Вспомните лидийцы печальную участь царя вашего, Креза, заживо сожжённого персами!"

Ну, Креза-то, конечно, не сожгли. Смилостивился Куруш-завоеватель. Да яваны, пламя смуты раздувающие, никому об этом задуматься не дают, знай себе, зверства персов перечисляют. А у местных купцов, да знати, что от старинных лидийских семейств род свой исчисляют, взгляд стал какой-то, подозрительно задумчивый.

Все видел Митрана, все замечал и оттого потерял покой и сон. Внезапно неудобно стало ему на любимой подушке.

Новое войско царя царей не придёт раньше весны. Хшатра, держава Ахеменидов, велика и необъятна. Чтобы собрать силу, способную сбросить яванов в море, придётся немало потрудиться.

Что же делать?

Хитроглазый явана, предложил Митране встретиться. Что же, узнать мысли врага, отобедав с ним — не преступление. Воевать Сарды, имея полторы тысячи воинов... На что он надеется? Явно не на мечи и копья, а значит, стоит поговорить. Глупец тот, кто, имея уши, не желает слышать.

— Воистину, почтеннейший, тебе следует быть осторожным! Боги завистливы, а сей великолепный стол способен, пожалуй, с лёгкостью посрамить пир олимпийцев, вкушающих лишь нектар с амброзией! Пусть их вкус недоступен смертным, зато твоё изобилие и разнообразие бессмертным и не снилось!

Митрана, вежливо кивая каждому слову Лагида, не преминул возразить:

— Пресветлый Михр и Ахура Мазда не обидятся, а боги яванов, полагаю, не обращают свой взор на края, где им не приносят жертв.

— Но ты же сам только что рассказывал мне, как прошлым летом молния ударила в то место, где некогда стоял дворец Креза. Разве это не знамение, ниспосланное громовержцем? Тучегонитель сам выбрал место для храма и указал его. А ты говоришь, не обращают взор...

Митрана продолжал кивать и улыбаться, перебирая чётки.

— Попробуй вот этого фазана, уважаемый. Клянусь, ты мигом позабудешь все свои прежние восторги.

— М-м! Твой повар, почтенный Митрана — величайший из искусников в своём ремесле. Я никогда прежде не услаждал свой желудок столь изысканным опсоном!

— Да, это так. Мне остаётся лишь опасаться, что самому хшаятийе станет о нём известно. Боюсь, в этом случае мне придётся уступить Великому и, хотя я уверен, что он щедро вознаградит меня взамен, мне нелегко будет расстаться с моим поваром. Он обошёлся мне в целый талант и, я ни дня не сожалел о потраченных деньгах.

Фархад спрятал улыбку в густую барашковую бороду и не стал уточнять, что этого повара, принадлежавшего Спифрадате, Митрана присвоил, прослышав о гибели хшатрапавы при Гранике.

Казначей и начальник гарнизона уже второй час вели с яваном пространные беседы, вкушая изысканные блюда, и рассуждая на теологические темы, в которых предавались сравнению схожих черт и различий Аполлона и Митры. Обоим персам до смерти хотелось перейти к делам, но, следуя впитанной с молоком матери вежливости гостеприимцев, они из последних сил сдерживали своё раздражение, наблюдая, как Птолемей беспечно уплетает за обе щеки очередного фазана.

Он, что, поесть сюда приехал?

Сказать, что македонянин удивил их — не сказать ничего. Птолемей с необычайной лёгкостью согласился нанести визит Митране в одиночестве, оставив всех своих воинов за стенами города и даже не взяв оружия. Подобное поведение вынуждало персов ломать голову — кто перед ними? Непроходимый дурак? Сомнительно, что такой мог бы начальствовать над войском. Убить македонянина представлялось делом не сложнее щелчка пальцами, но Митране, почему-то вовсе не хотелось совершать необратимые поступки, последствия которых сложно просчитать. Он слышал краем уха, как рабы-виночерпии, еле слышно перешёптываясь и с опаской поглядывая на богато разодетого явана, обронили слово — "Вэрэтрагна"[36]. А вдруг и правда? Вдруг, перед ним действительно сидит воинственный бог, который ничего на свете не боится и в любую крепость входит безо всякого войска, распахивая её ворота ударом ноги?

[36] Вэрэтрагна (Бахрам) — "Победа", зороастрийский бог войны, греки ассоциировали его с Гераклом.

У Птолемея, непривычного к вкушению пищи сидя на коврах за низким столиком, затекли ноги. Сердце его с момента вступления в Сарды билось заметно чаще обычного, но волнения Лагид не выказывал. Он был сама вежливость. Практически не имея прежде дел с персами, македонянин, тем не менее, тонко и дипломатично вёл беседу с прекрасно говорящими на ионийском диалекте варварами, рассыпался в пышных славословиях. Если возражал, то делал это мягко. Поддерживал с воодушевлением. В его поведении восточной неторопливости было больше, чем в самих персах и это обстоятельство начинало Митрану раздражать. Наконец, он не выдержал.

— Скажи, пожалуйста, почтеннейший Птолемей, ведь не праздное любопытство привело стопы твои, да снимет усталость их Хаурвадат[37], в Сарды?

[37] Хаурвадат (Хордад) — зороастрийский бог целостности тела и здоровья.

— Ты верно рассудил, уважаемый Митрана, — важно кивнул Птолемей.

— Что в таком случае, ты хотел бы сообщить нам? Прошу тебя, говори, мы открыли уши и разум для слов твоих.

— Я хотел бы предложить вам, тебе, досточтимый Митрана и тебе, не менее почтенный Фархад, сложить оружие к ногам Антигона Монофтальма, коего мы, македоняне, а так же все наши многочисленные союзники именуем верховным стратегом Азии.