"Вы, вы и вы, — он указал пальцем на троих сидевших на земле, — встать. Сбросить покрывала. Ваша задача — сектор от этой фермы до угла лабораторного корпуса. Ищите пострадавших, не трогайте повреждённое оборудование. Кричите, если найдёте. Двигайтесь."
Его тон не требовал ответа или подтверждения. Это была констатация. Люди, всё ещё находящиеся в ступоре, механически поднялись, их конечности будто ожили по внешней команде.
Лео уже перевёл взгляд на двух сотрудников, стоявших у перевёрнутого грузового модуля.
"Вы — оцените утечки из магистралей. Синие трубы — вода, зелёные — биосубстрат. Если течёт — по карте на терминале у входа найти и перекрыть клапаны. Не лезть внутрь, если есть риск обрушения."
Он не ждал благодарности или понимания. Он видел задачу: предотвратить вторичные повреждения, организовать людей в рабочие группы, восстановить базовый контроль над ситуацией. В его сознании уже складывалась приоритетная цепочка: безопасность людей -> целостность критической инфраструктуры (энергия, воздух) -> связь -> оценка ущерба проектам. Личные переживания, воспоминания о вчерашнем дне, унижение от "трудотерапии" — всё это было сжато в тугой, непробиваемый шар и отодвинуто в самый дальний угол сознания. Сейчас он был инструментом, и инструмент должен был работать без сбоев.
Он двинулся дальше, к группе людей, бесцельно стоявших рядом с треснувшей опорой купола. Его фигура, прямая и собранная, резко контрастировала с их сгорбленными, потерянными позами. Он не был их начальником. Он был просто тем, кто знал, что делать, когда мир рушится. И в этом знании была безжалостная, почти пугающая сила.
Ева, подгоняемая ледяным ужасом за своих подопечных, почти побежала в сторону купола "Арктика", широко обходя группу, с которой работал Лео. Но её периферийное зрение, её слух фиксировали всё.
Её профессиональное "я", тот самый холодный, аналитический ум, что позволил ей рискнуть с "Ледниковым периодом", не мог не оценить безупречную логику его действий. Он не суетился, не кричал. Он ставил ясные, измеримые задачи, используя подручные ресурсы — растерянных людей. Он видел систему там, где другие видели хаос. Это было... впечатляюще. В этом была та самая концентрация, которой, как она теперь с горечью понимала, так не хватало их обществу, погрязшему в созерцании и тонкой настройке уже достигнутого.
Но рядом с этим холодным восхищением поднималась другая, тёмная волна. Тревога. Не личная обида (она была приглушена экстремальностью обстоятельств), а социальный, почти инстинктивный страх. Его авторитарность была не игрой, не позой. Она исходила из самой его сути, из того, как он воспринимал мир: люди — ресурс, задача — цель, эмоции — помеха. Это был механизм, отлаженный для выживания в пустоте, и он работал с пугающей эффективностью здесь, на земле.
"Он как... отдельный вид, — мелькнула у неё мысль, пока она перелезала через ствол поваленной сосны. — И мы пытаемся акклиматизировать его в нашей теплице. Но что, если он не акклиматизируется? Что, если он начнёт менять саму теплицу?"
Она достигла поворота, откуда открывался вид на основной купол. Дыхание перехватило. Часть внешних светопоглощающих панелей была сорвана, обнажив армированный каркас. Но сам купол, его основная оболочка, выстояла. Видны были вмятины, царапины, но целостность не была нарушена. Слабое, дрожащее облегчение омыло её. Система жизнеобеспечения, судя по мигающим аварийным индикаторам, работала в автономном режиме.
В этот момент от группы, расчищавшей завал у коммуникационного узла, отделилась молодая женщина — Ася, одна из её стажёрок. Её лицо было бледным, глаза широко раскрыты.
"Ева... Что... что происходит? Он... — она кивнула в сторону Лео, — он всех строит, как в армии. Это же... не по правилам."
Вопрос висел в воздухе. Ева почувствовала, как на неё смотрят другие — не только Ася. Они искали не просто информацию, а позицию. Позицию системы. А система молчала.
Ева сделала глубокий вдох, собирая себя. Она не могла защитить методы Лео. Но она не могла и отрицать очевидную эффективность.
"Правила, Ася, написаны для штатных ситуаций, — сказала она, и её голос прозвучал устало, но твёрдо. — Сейчас у нас режим ЧС. Приоритет — безопасность и минимизация вторичного ущерба. Его действия... логичны. Пока не восстановится связь и управление, мы действуем исходя из обстановки."
Она не сказала "он прав". Она сказала "логично". Это было уклончиво, но это было и признанием. Для Аси и, возможно, для других, это прозвучало как санкция. Ева увидела, как напряжение в плечах стажёрки немного спало — появилась хоть какая-то ясность, даже неприятная.
"А твой проект?" — спросила Ася, кивнув на купол.
"Цело. Проверяю сейчас. Собери, пожалуйста, тех, кто свободен, у входа в центральную лабу. Через пятнадцать минут будем оценивать ущерб по всем фронтам. Без паники."
Отдав поручение, Ева почувствовала странный сдвиг внутри. Минуту назад она была жертвой обстоятельств, теперь — снова руководителем. Но это было иное руководство. Не то, что планировалось "Каиросом" и утверждалось на ассамблеях. Это было руководство в руинах, вынужденное принимать в расчёт новый, непредсказуемый фактор. Фактор по имени Лео. И она, сама того до конца не осознавая, уже начала встраивать этот фактор в свои расчёты.
Кабинет Марка был погружён в полумрак. Автоматическое освещение, настроенное на его биоритмы, ещё не включилось — сигнал был слабым, сеть восстанавливалась приоритетно в инженерных секторах. Он сидел за своим идеально чистым столом, но его собственная безупречность была разрушена. Воротник рубашки расстёгнут, волосы, обычно уложенные с педантичной точностью, вихрились беспорядочно. Руки лежали перед голографическим интерфейсом, но пальцы не касались контрольных панелей — они были слегка согнуты, почти дрожали.
На экране плавали данные. Биометрические кривые Лео за последние восемнадцать часов. Марк смотрел на них не как психолог-интегратор, а как человек, только что вернувшийся с поля боя собственных страхов. Образ дочери, потерянной в тёмном парке, её возможный испуг — всё ещё физически ощущался где-то под рёбрами, холодным, болезненным комком.
Он заставил себя сфокусироваться. Кривые дыхания, сердечного ритма, нейроактивности, уровня кортизола и адреналина. В момент начала урагана — предсказуемый скачок. А потом...
Марк наклонился ближе, его глаза расширились.
Не хаос. Не паника. Кривые не метались в истерике диссонанса. Они изменили паттерн. Сердцебиение учащённое, но ровное, ритмичное, как у спортсмена на дистанции. Дыхание — глубокое, контролируемое. Кортизол, выброшенный в момент первого шока, не пошёл в затяжной рост, а стабилизировался и начал снижаться. Адреналин оставался высоким, но кривая была плавной — не скачкообразной. Нейроактивность показывала не всплески страха, а устойчивую, интенсивную работу префронтальной коры и зон, отвечающих за пространственное мышление и принятие решений. Картина была ясной и невероятной.
"Состояние операторской сверхконцентрации, — прошептал Марк про себя, и его голос прозвучал хрипло от невысказанных эмоций. — Фокус. Не стрессовая реакция, а... боевая готовность."
Это противоречило всем его диагнозам. "Архаичная психика", "дезадаптация", "потенциальная угроза стабильности" — эти ярлыки висели в воздухе, но данные кричали об обратном. В условиях реального, физического кризиса психика Лео не распалась и не проявила агрессию. Она оптимизировалась. Она стала точнее, острее, эффективнее. Он был не сломанным винтиком, а... специализированным инструментом, созданным для работы под запредельным давлением. И вчера этот инструмент спас Еву.
Внезапный, мягкий звук входящего аудиосообщения заставил его вздрогнуть. Это был Артём. Марк принял вызов, не включая видео.
"Марк? Ты... как ты?" — голос мужа звучал осторожно, устало. За ним слышался смех их дочери — чистый, беззаботный, живой. Этот контраст пронзил Марка острее любой иглы.
"Я в кабинете. Работаю, — ответил Марк, и его собственный голос показался ему чужим, механическим, как у плохого голосового ассистента. — Данные... требуют пересмотра."
На той стороне наступила короткая пауза.
"Какие данные? Марк, ты выглядел ужасно, когда ушёл. Алиса в порядке, она даже не поняла всего. Ты сейчас говоришь как твой "Каирос". Как психолог. А мне нужен муж."
Марк сжал веки. Фраза "требуют пересмотра" застряла у него в горле. Он хотел сказать: "Я боялся. Я ничего не контролировал. Я был беспомощен". Но язык не повиновался. Вместо этого он произнёс:
"Пациент Вос. Его реакции в нештатной ситуации... Они не соответствуют паттерну дезадаптации. Есть признаки высокоэффективной специализированной психики."
Ещё более долгая пауза. Когда заговорил Артём, в его голосе прозвучала не злость, а глубокая, бесконечная усталость.
"Вот видишь. Даже твой "социальный ксеноморф" в шторм оказался адекватнее системы. А ты пытаешься описать его на языке, который, кажется, уже не работает. Может, хватит? Приди домой. Просто приди."
Связь прервалась. Марк остался один в тишине полумрака, уставившись на голографические кривые, которые плясали перед ним, словно насмехаясь. Он был прав. Он был неправ. Его методология, его уверенность, его контроль — всё это треснуло одновременно с куполами "Биос-3". Он потянулся было к интерфейсу, чтобы отправить запрос в Совет о немедленной изоляции Лео как нестабильного элемента, но рука замерла в воздухе.
Данные. Эти чёртовы, бесстрастные, идеальные данные. Они не показывали угрозу. Они показывали альтернативу. И этот факт пугал его куда больше, чем любая вспышка агрессии у Лео. Потому что это ставило под вопрос не пациента, а самого врача. И всё, что за ним стояло.
Группа из пяти человек, руководимая Лео, расчищала завал из обломков композитных панелей и веток, перекрывавший доступ к аварийному генератору у восточной стены комплекса. Работа шла молча, под его краткие указания: "Поднять. Перенести туда. Не тащить, подорвёшь уплотнитель".
Лео сам взялся за один из более тяжёлых фрагментов, его мышцы, привыкшие к иной гравитации, работали на пределе, но без суеты. Он не командовал издалека. Он был в самой гуще, показывая пример, и это, возможно, было единственной причиной, почему люди его слушались.
И вот тогда подошёл Илья. Молодой инженер-эколог, один из "звёзд" "Биос-3", известный своим скрупулёзным следованием протоколам и активным участием в ассамблеях. Его комбинезон был чист, в руках он держал планшет, на экране которого мигал план территории с зонами ответственности.
"Леонид, — начал Илья, и в его голосе звучала не злость, а именно недоумение, смешанное с уверенностью в своей правоте. — Ты перекрыл движение по центральной аллее для всех, кроме аварийных дронов. На это нужно согласование комитета по инфраструктуре. И ты переместил людей с проекта "Регенерация почв" без уведомления куратора. Их задача — мониторинг, а не... физический труд."
Лео опустил фрагмент панели, выпрямился. Он не злился. Злость была непозволительной роскошью, сжигающей ресурсы. Он анализировал: помеха. Помеха в лице человека, который в ситуации системного сбоя цепляется за букву неработающих инструкций.
"Центральная аллея, — произнёс Лео ровным, лишённым интонации голосом, — имеет три критических пересечения с энергетическими магистралями. В завалах могут быть повреждения. До полной диагностики движение грузового транспорта увеличивает риск короткого замыкания и пожара. Это не решение комитета. Это правило техники безопасности при ЧС. Знаешь его?"
Илья открыл рот, но Лео продолжил, переведя взгляд на планшет:
"Люди с проекта "Регенерация". Их мониторинг сейчас невозможен — датчики уничтожены или не передают данные. Их текущая задача равна нулю. Приоритет сейчас — восстановление базовой инфраструктуры. Их физический труд — доступный ресурс. Ты предлагаешь оставить их без дела, пока есть угроза выхода из строя резервного генератора? Аргументируй."
Это был не спор, а безжалостный разбор. Лео не защищал свою позицию. Он требовал от оппонента привести доводы с точки зрения текущей оперативной эффективности, а не соблюдения регламентов, написанных для мирного времени.
Илья покраснел. Его пальцы сжали планшет.
"Регламенты существуют не просто так! Чтобы не было хаоса! Мы не можем каждому позволять действовать по своему усмотрению!"
"Хаос, — отчеканил Лео, — это когда люди без дела стоят среди разрушений, пока система, на которую они уповают, молчит. Условность перестаёт быть условностью, когда становится угрозой выживанию. Твой регламент не работает. Моя логика — работает. Генератор будет расчищен через двадцать минут. Продолжишь дискуссию или будешь полезен?"
Он повернулся спиной к Илье, снова наклонился к обломкам. Разговор был окончен. Он даже не ждал ответа. Для него это был тактический провал оппонента — неспособность быстро переориентироваться, оценить реальность, а не виртуальные правила. В его космической иерархии такой человек в критический момент был бы отстранён от принятия решений. Здесь же он просто оставался помехой, с которой приходилось считаться, тратя драгоценные секунды. Это было глупо. Это было неэффективно. И в этой неэффективности Лео видел главную слабость их идеального, отполированного до блеска мира.
Ева, убедившись, что купол "Арктика" цел, а жизненные показатели Фреи и Хеймдалля, пусть и сбитые стрессом, не выходят за критические рамки, почувствовала, как камень с души если не упал, то хотя бы стал легче. Она отдала распоряжение по локальной сети дежурному техбиологу вести усиленное наблюдение и, усталость вновь накатив волной, направилась к главному лабораторному корпусу. Нужно было оценить ущерб там, собрать людей, раздать задачи. Система всё ещё молчала, но хаос нужно было структурировать.
Именно тогда, проходя мимо восточной стены, она услышала голоса. Ровный, холодный тон Лео и взволнованный, принципиальный — Ильи. Она замедлила шаг, остановилась в тени выступающей фермы, став невольной свидетельницей.
Слова долетали обрывками: "...правило техники безопасности при ЧС...", "...регламенты существуют не просто так...", "...твоя логика работает...". Ева видела, как Илья, весь напряжённый, сжимал планшет, а Лео стоял к нему почти спиной, продолжая работать, будто отмахнувшись от назойливого звука. Конфликт был налицо. Но для Евы, только что пережившей ночь в аварийном укрытии и видевшей масштаб разрушений, этот спор имел иное измерение.
Илья был прав. Безупречно, формально прав. В мире, где каждое действие просчитано "Каиросом", его позиция была единственно верной. Но этот мир на несколько часов перестал существовать. А Лео... Лео был прав по-другому. Жёстко, неприглядно, но жизненно. Он говорил на языке выживания, который здесь, в безопасном "Биос-3", казалось, забыли как ненужный архаизм.
Она наблюдала, как Илья, не получив ответа, кроме того леденящего "будешь полезен?", замер в нерешительности, его лицо исказила обида и растерянность. И в этот момент её ноги сами понесли её вперёк. Не для того, чтобы поддержать Лео. Не для того, чтобы одёрнуть Илью. Для того, чтобы предотвратить разрыв, который уже чувствовался в воздухе — разрыв между старыми правилами и новой, пугающей реальностью.
