Самурай из Киото

— Хоп! — остановил его излияния Натабура. — Нам нужно уйти отсюда как можно быстрее, ибо могут явиться другие духи.

Его заботило совсем иное: случайно ли напала горная пантера или это была засада? Так или иначе, следовало ожидать новой атаки. И на этот раз могло нагрянуть что-нибудь пострашнее духа гор.

Натабура внимательно всматривался в склоны долины. Ни единого движения, ни ветерка не было заметно в них. Лишь там, где они слегка раздвигались, курился легкий туман. Не нравится мне это спокойствие, думал он. Я бы предпочел не ходить этой дорогой, но другого пути нет. Да и горы чужие, не такие, как у нас — крутые, острые. Нигде в мире я не видел таких гор, где всего один путь, да и тот усеян ловушками. И если я действительно верю в вездесущих духов и демонов, то их должно быть здесь полным-полно. Похоже, и знак Удзи-но-Оса здесь уже не действует, иначе бы дух гор не напал на нас. Хотя, вполне возможно, он просто его не разглядел.

Некоторое время Язаки в возбуждении прыгал, как заяц, с легкостью спускаясь по крутой белой тропе, но не успели они и пройти и полутора ри, как завел старую песню:

— Слугу, как и собаку, надо кормить, — ворчал Язаки. И хотя ягоды было много, он с вожделение поглядывал на Афра. — Запекли бы, все равно не жилец...

— Но во-первых, ты мне не слуга, а во-вторых, я тебе запеку!.. — многозначительно сказал Натабура, — так запеку, что башка отвалится.

После этого Язаки молчал целую коку, а потом привычно заныл:

— Курочку бы... зайчика... на худой конец — рыбки... — забыв, что совсем недавно готов был сожрать даже мышь.

Афра как ни в чем не бывало бежал, иногда путался под ногами или пристраивался сбоку, скользил тенью в густой траве или кустарнике.

Впрочем, он и сам был настороже и явно не доверял Язаки, которого сторонился, а если и проскальзывал рядом, то косился внимательным взглядом — как бы чего ни вышло. Натабура только сейчас заметил, что за одну ночь его четвероногий друг заметно возмужал и из щенка превратился в подростка: лапы стали длиннее, морда вытянулась, а уши в момент опасности тут же возвышались пагодой над головой. В нем появилась степенная грациозность, свойственная ловким и сильным собакам. Мягкий щенячий мех вылезал клочьями, и Афра на бегу почесывался то о камни, то о стволы сосен, пачкаясь в янтарной смоле. На горле у него набухал большой мешок с кровью. И Натабура знал, что надо бы где-то пересидеть суток двое, но времени не было. Единственное, что он мог сделать — медленней идти.

Язаки обиделся и некоторое время плелся позади, что-то гундося под нос, чем страшно раздражал Натабуру. Ведь не миновали они опасности, не миновали, и горный дух в облике пантеры — не единственная радость в этом месте. Неизвестно, кто еще бродит на склонах, поросших мелкой китайской сосной. В одном месте ему показалось, что дорогу загородил медведь, и он уже было потянулся за ханкю, но это оказалась всего лишь игра солнечных лучей, пробивающихся сквозь густые ветки. В другом — поток воды, ниспадающий со скал, прятал демона горных пещер — бакэмоно . Благо он оказался один и предпочел убраться подальше в чащу, сверкнув на прощание длинными белыми зубами.

Больше с ними ничего не случилось. Веселый ручей постепенно, мелея и разветвляясь, вывел на перевал и пропал среди камней. Сам же перевал, зажатый между тремя шпилеобразными скалами, был окутан мерцающим туманом, сквозь который едва виднелся ватный шарик солнца. Кусты и сосны стали мокрыми. С иголок капала вода, она сочилась под ногами, и если Язаки заботило, как бы не промокнуть, то Натабура, памятуя о словах князя Омура, боялся пропустить поворот направо. Он весь обратился в слух. Афра, копируя его движения, тоже стал осторожным и напряженным. И даже привстал на цыпочки. Быть ему хорошим охотником, мимоходом успел подумать Натабура. Как вдруг Афра заворчал, и кто-то закашлялся в тумане.

— Кто здесь? — спросил Натабура, мгновенно делая шаг в сторону и становясь в позицию для боя, однако не выхватывая кусанаги. В этом не было особой нужды. К тому же звук металла выдал бы его с головой, а времени для обороны у него вполне хватит, если, конечно, противник не вооружен луком. Но что-то подсказало Натабуре, что пока реальной опасности нет. Он осторожно опустил на землю колчан со стрелами и ханкю.

Язаки, который отстал и поднялся на перевал последним, вначале ничего не понял. Некоторое время он оторопело смотрел на Натабуру и Афра, которые, застыв в неуклюжих позах, вглядывались в туман.

— Чего там? — спросил он беспечно, выдавая с головой всю свою крестьянскую сущность, которая была заключена в животе.

— С-с-с... — приложил палец к губам Натабура.

— Р-р-р... — в тон ему проворчал Афра.

— Демон... — догадался Язаки и тут же с перепугу присел.

И в это время совсем рядом раздался надтреснутый голос:

— Да здесь я, здесь...

Потянул ветерок, и в тумане проявилось страшное лицо, любить которое могла разве что только родная мать: плоское, без носа, на месте которого зияли две дырки, без ушей, которые судя по всему были отрезаны в спешке, в коростах на голове и в язвах на шее. Живыми были лишь одни глаза — темные, глубокосидящие и злые.

Человек прикрыл лицо желтым капюшоном тяжелой рясы в знак смирения, и раздалось странное шуршание. Пахнуло мочой, немытым телом и гниющей плотью.

— Меня зовут Мусаси, — сказал он, не поднимая головы.

— Гакусё? — невольно с почтением спросил Натабура, заметив в рукаве янтарный блеск четок.

Он его понял и кивнул, по-прежнему глядя в землю:

— Микоси...

— Хоп... — еще более почтительно кивнул Натабура, но не приблизился, полагая, что осторожность не помешает в любом случае.

Микоси... микоси... вспоминал он. Великие микоси — хранители вечности и святилища Мико — древнего лабиринта пещер, где обитал дух-предсказатель — Ямба. Числом не больше двадцати. Подобны земным Богам. И по человеческим меркам бессмертны. Считалось, что во время своих бдений они открыли тяною — великую чайную церемонию и познали безбрежность Мира. Натабура обрадовался: значит, как и говорил князь Омура, мы совсем недалеко от деревни Нагоя!

Язаки тоже сделал умный вид, хотя ничего не понял, и влез в разговор:

— А за что? — конечно, он имел в виду внешний вид монаха, а не его ранг ученого — гакусё.

Кто же тебе скажет правду, невольно хмыкнул Натабура, внимательно следя за реакцией божественного монаха. Однако он ничем не выдал себя, а очень естественно ответил:

— За Миидэра...

Монастырь Миидэра действительно был разграблен и сожжен воинственными гокё — монахами Энрякудзи, которые были не согласны с выборами нового настоятеля Миидэра, претендующего на роль объединителя веры после нападения гокё на святилище Гион в Киото. Незадолго до этого кровавые стычки прокатились по всей долине и окрестным горам. Обе стороны если не убивали своих противников, то отрезали носы и уши и выгоняли в пустыни без права селиться в обжитых местах. И хотя монастырь Курама-деру находился в четырнадцати днях перехода от места событий, учитель Акинобу вынужден был ежедневно дежурить на самой высокой горе Коя. Они с Натабурой проводили много часов в созерцании мира. На этой горе они даже занимались хаябуса — полетами подобно соколу. Всего лишь пару десятков раз, но к практике кэн-дзюцу учитель Акинобу больше никогда не возвращался, ибо они приблизились к Богам, а это опасно. В одну из ночей учителю Акинобу было видение. Оказывается, они нарушили равновесие Миров. Сразу после событий в Киото они ушли в Китай замаливать проступок, и больше никогда не возвращался к тайне полетов.

— Кто о тебе заботится, и что ты делаешь здесь в пустыне, сейса? — удивился Натабура.

Что-то его подспудно смущало: монахи Энрякудзи — гокё, не были склонны к милосердию, тем более по отношению к таким грозным противникам, как микоси, несгибаемым в вере и потому крайне опасным.

— Заботиться обо мне не надо. А читать 'Дай хання кё' все равно где.

Действительно, Боги любили слушать сутры с утра до вечера. Бальзам на душу. Иногда молитвенные бдения для устрашения жителей какого-нибудь города продолжались два-три дзиккан: поля оставались неубранными, а кони и прочий скот дох сам по себе. Но надо быть не от мира сего, чтобы ради этого сидеть в пустыне, подумал Натабура и спросил:

— Что, все шестьсот свитков, сейса?

На самом деле, он видел разных отшельников и привык к их чудачествам. В этом отношении учитель Акинобу имел особое мнение: 'Ничто так не ослепляет человека, как Солнце, но приблизившись к нему, ты погибнешь'. Его лозунгом была умеренность во всех отношениях. Даже к Богам. Самое странное, что они его за это любили и охраняли в долгих скитаниях.

— Все... — гордо произнес Мусаси, — все здесь! — и гордо постучал пальцем по голове. Запястье его обнажилось, и Натабура с удивлением увидел, что рука принадлежит не отшельнику, а воину — была она вся перекручена сухожилиями и мышцами, костистая, сухая, как головешка. Такие руки он видел только у профессиональных фехтовальщиков копьем.

Мусаси понял, что его разоблачили. У него сделались сонные глаза. Все его движения словно замедлились. А речь стала невнятной. Должно быть, это и усыпило бдительность Натабуры. Он подумал, что ошибся, что человек, изуродованный до такой степени, не может быть опасен, и что, напротив, к нему надо проявить сострадание.

— Дайте-ка мне подняться... — И снова раздалось странное шуршание

Натабура только в последний момент понял, что в той руке, на которую Мусаси оперся о землю, блеснуло длинное лезвие собудзукири-нагинаты — страшного оружия в сильных и умелых руках.

После этого он не думал, а только уклонялся. Первый удар был колющим (Мусаси спешил), сразу переходящим в 'веер', ибо Натабура, стоящий ближе всех, подпрыгнул так высоко, что лезвие собудзукири-нагинаты только просвистело, блеснув под ним. Как хорошо, что в последние сутки он ничего не ел, кроме ягод. Тело сделалось легким и пружинистым. Мусаси оказался в роли защищающегося: Натабура ударил его ногами в голову. Однако монах, как заправский явара, вовремя подался назад и немного в бок, опрокинулся на спину с тем, чтобы поразить Натабуру снизу, и конечно, смягчил удар. Поэтому естественным продолжением движения собудзукири-нагинатой была 'воронка' с переходом в горизонтальную плоскость — 'цепь ведьмы'. Эти два приема носили как наступательный, так и оборонительный характер. Но Мусаси не особенно заботился об обороне, потому что во время разговора не заметил у Натабуры другого оружия, кроме ханкю, да и любое оружие значительно уступало собудзукири-нагинате.

Одного монах не ожидал — появления в руках у противника голубого кусанаги. Натабура еще не коснулся земли, а он уже блеснул, подобно голубому пламени, и Натабура сделал то единственно и правильное, что должен был сделать в его положении на средней дистанции: ударил сверху вниз, целясь в голову. Мусаси едва сумел отбить. Лезвия собудзукири-нагинаты и кусанаги столкнулись над ним, но он был не так быстр, к тому же, лежа на земле, находился в невыгодном положении. Следующим движением он хотел, приподнимаясь, перевести собудзукири-нагинату в диагональную плоскость и убить этого упрямого мальчишку, потому что ему просто некуда было бы деваться, а подпрыгнуть или распластаться он бы не успел. Но все произошло не так, как Мусаси планировал: Натабура провел удар сверху, которым владел в совершенстве; во все стороны брызнули искры от столкновения крепкой стали, кусанаги скользнул вдоль собудзукири-нагинаты, не задерживаясь, разрубил бронзовую соб-цубу и до половины киссаки вошел сквозь толстую рясу в правое предплечье Мусаси, отрубив мимоходом пальцы левой руки. Единственное, чему удивился Натабура, что вообще не отсек правую руку. Он бы убил Мусаси следующим движением, но отскочил в сторону и крикнул, перемещаясь по дуге и заходя за спину противника:

— Кто тебя послал?! Кто?! Кими мо, ками дзо!

Мусаси уже стоял на ногах. В горячке боя он не чувствовал боли и правой рукой, в которой еще была сила, попытался нанести удар. Но из плеча хлынула кровь, и он, уронив копье и зажав рану, стал боком уходить под сосны. Ряса на нем распахнулась, и Натабура увидел мастерски изготовленную кольчугу — источник странного шуршания, надетую поверх санэ — доспехов в форме птичьей груди. Как же он раньше не распознал знакомый шум!

— Кто?! — Натабура заступил дорогу, держа кусанаги перед собой.

Мусаси попытался обойти его, и, спотыкаясь, полез в гору. Желтая ряса с правой стороны у него окрасилось в красный цвет. Афра с азартом участвовал в схватке, повиснув на подоле. Капюшон упал с головы монаха, и миру предстало страшное лицо в ореоле жестких волос, торчащих во все стороны.

— Останови мне кровь, и я все скажу.

Натабура засмеялся — гордый микоси просит о помощи. В былые времена они были союзниками монастыря Курама-деру. Но теперь, похоже, все изменилось.

— Говори, откуда ты знаешь? — сталь кусанаги коснулась его горла.

— Что толку, если ты меня отправишь на небо, — просипел Мусаси, косясь и на кусанаги, и на Афра, которого мог, но не смел стряхнуть в траву. — Ты не узнаешь, кто хотел тебя убить. К тому же я знаю дорогу в город Нагоя.

Он попался, как простак.

— В Нагою... говоришь... Афра, отстань. Слышишь!

Афра повел белками и отвалился, как насосавшаяся пиявка. Натабура едва не рассмеялся. Щенок был комичен. Комичен до безобразия. Возомнил себя грозной собакой. Но в этом крылась его непосредственность, как ветра в облаках, а значит, приоткрывалась его божественная суть.

Мусаси протянул руку, из которой обильно струилась кровь:

— Сначала перевяжи...

— Ладно... — согласился Натабура. — Хотя за твою подлость тебя следовало бы убить!

Он оторвал от рясы полоску ткани и сделал перевязку. С плечом было сложнее. Пришлось сложить в несколько раз кусок ткани и притянуть ее к ране, а руку примотать к телу. Затем Натабура наложил ладони и прочитал молитву. Кровотечение прекратилось, но Мусаси от слабости стал валиться набок. Тогда Натабура положил правую ладонь ему на лоб — сделал так, как делал учитель Акинобу, одновременно дунул в лицо, делясь энергией ки.

— Зачем тебе кольчуга и санэ? — спросил Натабура, отходя на два шага и переводя дух. От Мусаси скверно пахло. — В них ты неповоротлив, как буйвол.

— Я не микоси, — Мусаси открыл глаза. Взгляд его был затуманен и смягчен.

— Это я уже понял, — сказал Натабура.

Язаки от досады крякнул — он боялся связываться со всеми: святыми, духами, кабиками и прочими иножителями.

— Ты не узнаешь меня? — Мусаси словно встрепенулся и ожил. Его темные пронзительные глаза налились прежней силой.

— Нет... — неуверенно произнес Натабура, вглядываясь в безобразное лицо Мусаси.

— Ты был слишком мал, но я запомнил тебя.

Темные пронзительные глаза Мусаси показались Натабуре знакомыми. Он подумал, что этот человек, даже без носа и ушей, смутно напоминает ему мастера Мусаси — одного из лучших фехтовальщиков, странствующих в Нихон. Но победить я его не мог. Хоп! Это противоречило положению вещей. Значит, это не мастер Мусаси. Ведь настоящий мастер Мусаси не проигрывал ни одного боя, в том числе и без оружия. Боги не позволили бы. Да и моя рука не поднялась бы на великого мастера. Хоп! Ох, не зарекайся, ибо жизнь сложнее и неожиданнее. Ох, не зарекайся, подумал он.