Обещай мне вернуться

Ноги мгновенно промокли и застыли.

"Быстрее давай! — подгоняла себя девушка. — Вспотеешь — согреешься!"

Крупные гроздья рябины висели довольно высоко, и как Майка ни прыгала, как ни старалась, дотянуться до них не смогла.

"Придется лезть!"

Уцепилась за нижнюю ветку, подтянулась и наконец сорвала первую кисточку. "Ах ты, чёрт! Собирать-то не во что! Ну и дурища!"

Майка зажала подол платья в зубах и стала складывать туда рябину. Так она в детстве на даче яблоки рвала.

"Вишу, как мартышка! Только хвоста не хватает!"

Когда класть стало некуда, а руки окончательно закоченели, она спрыгнула с дерева, кое-как доковыляла до оставленных в снегу валенок, сунула туда замерзшие ноги и потопала к госпиталю, молясь, чтобы никто не застал ее в таком виде — растрепанную, запыхавшуюся, с задранным подолом. Ей повезло — по дороге никто не встретился. Она вернула на место валенки и побежала на этаж. Дашкину напарницу, наверное, вызвали к больному. Благополучно миновав пост дежурной, Майка ввалилась в сестринскую и высыпала рябину в "приблудный" ничейный котелок — получилось даже с горкой. Сменила промокшие чулки (всегда держала в общем сундуке вторую пару). У маленького зеркальца накинула халат, наскоро повязала косынку и поспешила вернуться к капитану.

— Ну что?

— Всё тихо, никто не заходил. Наталья дрыхнет без задних ног — с утра еще одну летучку ждем.

"Значит, придется дежурить третьи сутки..." — загрустила Майка.

— А ты... что же? Рябинку? Капитану? — понимающе спросила Даша.

— Кому ж еще!

— У нас как раз чайник кипит. Кипяточком ягоды залей — при лихорадке самое первое средство. Сейчас принесу.

Дашка похромала обратно на пост. Майка сочувственно глянула ей вслед: тоже, бедолага, забегалась сегодня...

Последовав совету, девушка залила рябину кипятком и поставила кружку на подоконник — остужаться. По палате разнесся горьковатый тонкий аромат. Капитан очнулся от тяжелого полузабытья.

— Пить хочешь? — тут же спросила Майка. — На-ка вот.

Раненый без особой охоты отхлебнул глоток и вдруг оживился, даже глаза загорелись. Привстал на подушках, увидел на тумбочке котелок, полный алых гроздьев.

— Что это?! Рябина?

— Ага. Пей, заварила вот тебе.

Истратов жадно выпил кисловатый настой. Вытянул здоровую руку, попросил тихо:

— Веточку... Дай.

Майка торопливо вложила ему в ладонь большую гроздь.

— На. Только есть не вздумай — ледяная, с мороза!

— Отстань, — досадливо поморщился капитан.

"В самом деле, чего это я? Небось не маленький, сам всё знает!"

Раненый прижал рябину к щеке. Мечтательно улыбнулся.

— Домом пахнет... Хорошо... Как ты только догадалась? Может, и впрямь колдунья, а? Я ж рябину нашу, уральскую, во сне видел. Просыпаюсь — а ты принесла... наколдовала...

— Да никакого тут нет ведьмовства! — рассмеялась Майка. — Ты же мне сам про крылечко да про рябинку рассказывал! Я и сбегала, пока начальство не видит!

— Сам сказывал? — недоверчиво переспросил капитан. — Не помню... Дома, на Урале, у крылечка тоже рябина растет. Прямо к окнам ветками тянется... Я будто хочу сорвать себе кисточку — а рука не подымается...

Девушка поняла, что он действительно не помнит, как в полубреду рассказывал ей свой сон, и терпеливо выслушала знакомую историю во второй раз.

Истратов вскоре утомился, замолчал и уснул, прижимая рябину к щеке. "Пусть себе, — решила Майка. — Вреда не будет. А перед обходом на всякий случай котелок за окошко спрячу".

—

На исходе третьих суток девушка буквально падала с ног. Хотелось плакать от усталости. Было по-прежнему непонятно, сменят ли ее, зато понятно, что четвертых суток дежурства она уже точно не выдержит.

Распахнулась дверь, но это была не смена. Вошел санитар из выздоравливающих. Майка его недолюбливала — та же Верочка, только в штанах.

— Тебе чего?

— Койка у тебя тут лишняя. Велели забрать, нужна.

— У тебя ровно две минуты. Больного разбудишь — башку оторву, — равнодушно пообещала Майка.

Санитар покосился на девушку и понял, что эта свою угрозу выполнит. Даром что самая младшая в отделении. Он бесшумно выкатил свободную койку в коридор и аккуратно прикрыл за собой дверь.

— То-то же, — довольно пробормотала Майка.

К середине дня она окончательно пала духом. О ней не вспоминали. Врач заходил каждые два часа, но не плакаться же ему на усталость!

Тихонько приоткрылась дверь, в палату тенью скользнула Даша.

— Иди, мелкая, сосни маленько. Я подменю.

— А нам не влетит? — озабоченно спросила "мелкая". Спать, конечно, хотелось нечеловечески.

— Наталья знает. Топай в дежурку. Пора будет — растолкаю.

От усталости Майка забыла даже поблагодарить.

Капитан видел неяркое зимнее солнце, проглядывающее сквозь верхушки сосен, бледное голубое небо и изрытый снег вокруг. Он лежал на снегу, и солнце светило прямо в глаза. Дышать было тяжело и немного болело в груди. Но и тут можно приспособиться. Надо только запрокинуть голову, глубоко не вдыхать, а то, что мешает в горле, не сглатывать. Теперь совсем хорошо стало. Странно, почему снег не холодный.

Непонятно откуда прилетевший комар ужалил Истратова чуть повыше локтя. Что он тут делает, зима же на дворе! Потом приблизилось что-то большое, теплое и оранжевое. Оранжевый шар становился ближе, и в конце концов заполнил собой все вокруг. Сосны исчезли.

Над озером в карьере повисло жаркое летнее солнце. Андрей валялся на горячих камнях и с удовольствием подставлял лучам живот и бока. Наташка с маманькой затеяли пироги и с самого утра выставили его из дому. Погуляй, дескать, к обеду вертайся. Не мужское это дело — с бабами тесто месить. Он прихватил в сарае удочку, думал лещей на уху наловить, но поплавок не двигался. В зной плохо клюет. На рассвете надо было рыбачить, чего уж сейчас-то... Душица цветет — пышные розовые зонтики. И черника поспела уже.

Пахло разогретой сосновой смолой, травами и свежей водой. "Скупнуться, что ли?" — лениво думал Андрей. Но шевелиться не хотелось. Очень уж было хорошо.

Истратов неохотно, с трудом просыпался. Увидев рядом незнакомую сестру, тревожно нахмурился.

— Ты кто?..

— Даша.

Истратов с подозрением осмотрелся.

— Не та палата... — медленно проговорил он. — Сестра тоже другая. Опять, что ли, увезли?

— Да что вы! Никуда вас не увозили. И палата та же самая.

— Нет, другая, — заупрямился капитан. — Тут койка была. А теперь нет.

— Так забрали ее. У нас нынче раненых много. Уже в коридоры ложим.

Истратов с сомнением покачал головой.

— Не верите мне, да? Не верите. А зря. Вот и рябинка ваша тут, Майка оставила, — Даша переставила котелок с подоконника на тумбочку и повернула так, чтобы раненому было лучше видно: — Я заварила, хотите?

— Давай, — согласился он, успокаиваясь.

Отпил глоток, посмотрел уже теплее.

— Когда моя сестрица придет?

— Скоро, — заверила Даша. — Соскучиться не успеете.

— А где она?

— Устала шибко. На ногах едва стоит. Спать ушла. Да и вам надо.

Капитан устало прикрыл глаза.

— Твоя правда...

Проспать четыре часа после трех суток на ногах — это, конечно, мало. Но Майка была довольна. Голова больше не гудела, соображать стало легче. Наскоро умывшись, она выпила морковного чаю с кусочком черного сухаря и вернулась на свой пост.

— Майка! — просиял Истратов.

"Запомнил, надо же! А то все кудлатка да кудлатка!"

— Пришла! — в голосе подопечного слышалось радостное облегчение. Майка вопросительно взглянула на Дашу: что там у них произошло?

— Ну, товарищ капитан, теперь-то вы мне верите? — заулыбалась та. — Рябинка тут, Майка тут. Всё хорошо.

— Верю, — смутился Истратов. — Совсем всё в голове перемешалось. Думал, опять повезли куда. Экие ж чертовы дороги, до смерти не забуду! Никуда больше не поеду. Хватит с меня.

— Да никто тебя никуда и не отправит, — авторитетно заявила Майка. — Ни одному врачу в здравом уме это даже в голову не придет. Ты аб-со-лют-но не-транс-пор-та-бель-ный. Вот.

—

Капитан медленно поправлялся. То и дело спрашивал у доктора, долго ли ему еще валяться в одиночестве и когда разрешат перейти в общую палату. Профессор качал головой: "Рановато вам еще, голубчик", — и делал новые назначения. Майка уговаривала своего беспокойного подопечного:

— Вот однажды проснешься и поймешь, что температуры нет, валяться скучно и ужасно хочется есть. Тогда и переведем.

Истратов вроде бы соглашался подождать, но назавтра всё начиналось сызнова.

Как-то, придя на очередное дежурство, она застала своего подопечного встревоженным и озабоченным. Он, подложив планшет, левой рукой пытался выводить на листочке какие-то каракули. Завидев Майку, он отложил планшет и поморщился.

— Ни черта не выходит. Слышь, кудлатка... домой бы мне отписать. Своих успокоить. С ума небось сходят. Сколько уже от меня вестей нет.

— Давай напишем, — с готовностью согласилась Майка, пристраиваясь на тумбочке. — Диктуй.

Капитан помедлил, собрался с мыслями и начал:

— Дорогие мои маманя и Наташка!

Сообщаю вам, что я живой. Ранен, лежу в госпитале, в Саратове. Чужого почерка не пугайтесь - сам писать не могу, рука в гипсе. Как вы там? Еды хватает? Как с дровами? Как бабулино здоровье? От бати есть чего? Аттестат свой за январь я вам выслал.

Мне посылать ничего не вздумайте. Тут кормят прямо на убой. Я и в мирное время так не лопал. Ты, маманя, Наташку лучше подкорми. Да накажи ей, дурехе, чтоб о фронте и думать забыла. Нечего ей там делать. Не для девчонок это. Пускай на своей фабрике шинели шьет. Больше толку будет. И кавалеров от нее отваживай. Вернусь — сам жениха ей хорошего подыщу, а покуда — ни-ни! Незачем девчонке голову забивать...

Перед Майкой постепенно раскрывалась его жизнь. Совсем не похожая ни на московскую, ни на госпитальную. Маманя, сестренка Наташка, старая бабка, отец — красный командир, тоже воюет. Мать на военном заводе работает, Наташка — на швейной фабрике. Бабка — на дому, солдатское белье шьет. Полдома эвакуированным ленинградцам отдали. Не голодают — хозяйство какое-никакое имеется. Огород держат, курочек. Майка представила себе большой деревянный дом, резные наличники, флюгер на крыше, заборчик, выкрашенный голубой краской, рябинку у крыльца. И кота. В таком доме непременно должен жить кот. И не какой-нибудь там дворовый Мурзик, а сибирский, породистый, ласковый и пушистый.

Капитан между тем продолжал диктовать, хотя видно было, что он уже утомился:

— И скажи бабуле, чтобы ни масла, ни другого какого съестного попу не носила. Я не его молитвами жив, а стараниями советских медиков. А с этим длинногривым я еще потолкую по-свойски, как война кончится. Чтоб не смел дурить людям головы наживы ради.

Обнимаю вас крепко.

Ваш Андрей.

Он устало откинулся на подушки.

— Ну, дальше... сама отпиши, чего знаешь. Не пугай только. Я спать...

Майка устроила подопечного поудобнее и быстро дописала в конце несколько общих фраз. Мол, не волнуйтесь, ранение нетяжелое, госпиталь краснознаменный, врачи все как на подбор сплошные профессора, живо на ноги поставят. Приврала, конечно, малость. Ну да не впервой.

Когда капитан проснулся, девушка быстро выполнила все врачебные назначения, уговорила его выпить на ужин хотя бы стакан киселя и показала, что у нее получилось.

— Добро, — произнес Истратов. — Дай-ка мне карандаш.

Морщась и поминутно чертыхаясь, он печатными буквами сам вывел на конверте адрес.

— Похоже вроде... А то мои увидят чужой почерк, подумают невесть что. Бабуля у меня та еще паникерша. Мировая старуха, но отсталая. Вот, понимаешь, масла кусок попу отволокла. Чтоб получше за меня молился, паразит! Всё мать пилит. Сама, мол, безбожница окаянная, и детей безбожниками растишь, ни внучкА, ни внучку окрестить не дала... Ну что тут скажешь? Темный человек, в старое время родилась. Ничего, мать ее живо утихомирит. И попу окорот даст. Ишь чего выдумал, на чужих бедах пузо наедать! Ну? Чего мнешься, кудлатка? Спросить чего хочешь?

— А кошка у тебя есть? — выпалила Майка.

— Кот. Сибирский. Ва-ажный, что твой генерал. Стенькой Разиным кличут. Мурчит громко, что твой мотор. Баб за хозяек не признает, паразит, куда там! У баб он только жрать требует. А ластится лишь ко мне да к батяне.

"Угадала! — обрадовалась Майка. — Вот будет у нас с Женькой свой дом — хочу, чтоб такой же! Деревянный, с печкой и с сибирским котом!"

— А твоя Наташка правда на меня похожа?

— Да у меня и карточка при себе, — капитан левой рукой расстегнул планшет, достал оттуда небольшую фотокарточку. — Гляди сама, коль не веришь.

Картонный прямоугольник с зубчатыми краями. Внизу витиеватая надпись: "1940 — привет из Ленинграда". На фоне "Авроры" сфотографированы двое: молодой лейтенант с орденом Красного Знамени на груди и голенастая курносая девчонка в клетчатом платьице. Сестренка цепляется за руку брата и тревожно смотрит не в объектив, а на него. Светлые косички, детский пухлый рот, чуть раскосые глаза. Платье явно сшито "на вырост" и висит на ней, как на вешалке. "И ни капельки не похожа! Я бы такой ужас ни за что не надела! — решила про себя Майка. — "Хотя-а-а... Если косички убрать и платье по фигуре подогнать — да, что-то общее есть. Сколько ей тут? Четырнадцать? Пятнадцать? Я так в пятом классе ходила. Вроде большая девочка, пора бы уже расстаться с детскими косичками. Небось не в школе, ругать некому".

— Это сразу после финской, — пояснил Истратов. — Ранило меня, отвалялся свое в госпитале. А там и война кончилась. Профессор меня пощупал да и говорит: "Езжайте-ка вы, голубчик, в Сосновый Бор, в санаторий. Места там — загляденье! ПодлИчитесь, отдохнете. Ленинград посмотрите. А, товарищ лейтенант?"

Ну, а мне что? Поехал. Утром все положенные процедуры отбуду — и по Ленинграду гулять. Была в Ленинграде-то?

— Была, — кивнула Майка. — С классом ездила. Тоже перед войной.

— Во. И мне довелось. Я своим сразу отписал — мол, дорогие мои, в отпуск потом приеду, а пока выпишите-ка мне сюда Наташку. Когда она еще такую красоту увидит? Как раз белые ночи стояли.

Приехала Наташка. В восьмой класс экзамены сдала и сразу ко мне. Пристроил я ее к нянечке одной на квартиру — та и накормит, и приглядит. Гуляли, "Аврору" смотрели, в Эрмитаже были, в театр ходили, в Мариинский, на балет. Мороженое ели, смотрели, как мосты разводят. Сказка! Ну, и к школе я ей прикупил чего ни то. Тетрадок там всяких, портфель кожаный, ну и прочего всего, чего девчонкам надо. Ну? Скажешь — не похожа?

— Похожа, даже очень, — Майка вернула карточку. — Только я в четырнадцать косички уже отрезала.

— Наташка моя тоже хотела, да маманька не велела. Маманя у меня — золото, но строгая, девчонку в ежовых рукавицах держит. Так-то вот, кудлатка. У меня ж глаз-алмаз! Сказал — похожа, значит — похожа.