На развалинах мира

К самому центру, откуда бил фонтан, вела дорожка из нескольких крупных камней-валунов, выброшенных наружу при землетрясении. На территории города таких камней просто не существовало раньше — из-за величины. Город, выросший когда-то поблизости от гор, сам располагался практически на ровной местности. И, никаких полу-скал, здесь просто не встречалось, другое дело — если они не были завезены кем-то специально. Но сейчас они возвышались передо мной, и каждый — практически, с одноэтажный дом. Я, перепрыгивая с одного на другой, приблизился к самому месту выброса — там просматривался водоворот, темный и бездонный. Это было неприятно, и я поспешил вернуться на берег. Глубина озерца не превосходила моего роста — но со временем, когда гейзер наполнит всю котловину, он мог стать большим водоемом.

Решившись рисковать до конца, попробовал воду на вкус. Оказалось, пить ее тоже можно. Она имела слегка солоноватый вкус — лишнее подтверждение того, что поднимается с больших глубин и при прохождении различных пластов обогащается минералами. Во всем этом оставалось только одно, что несколько приводило меня в трепет — само существование гейзера. Оно лишний раз подтверждало, что где-то там, на недоступных глубинах, куется новое, еще более страшное бедствие... Хотя, пример той же Исландии, где гейзеры работают уже сотни лет, показывал, что это вовсе не обязательное явление. После купания все тело стадо как бы невесомым — я смыл усталость вместе с грязью и теперь чувствовал себя значительно лучше. Все мои ссадины и раны полностью зажили и от соприкосновения с горячей водой лишь слегка чесались. Возможно, это воздействие тех самых солей.

Мне стало многое понятно. В городе, после Катастрофы, все изменилось. Дремлющие много веков глубины, вновь ожили, и прежний ландшафт утерян навсегда. Теперь город, вернее, то, что от него осталось, находился на неустойчивой платформе, в любой момент грозящей повторением уже пережитого ужаса...

Понятно стало и другое. Обойди его хоть вдоль и поперек, людей нет. Мог ли я не встретить таких вот скитающихся, пусть даже в условиях скудной видимости, при отсутствии мало-мальски различимых дорог, прячущихся от непогоды и самих себя? Пусть, слегка одичавших, потерявших нормальный вид? Кажется, я действительно остался один. Совсем... И все же я не хотел успокаиваться. Признать себя последним из живых — для этого требуется гораздо больше смелости, чем все время встречать мертвых. Трупы уже практически не встречались — их занесло пеплом, заилило грязью и перемешало с обломками зданий.

Разведка уводила меня все дальше и дальше. Прошло еще два дня после того, как я наткнулся на озеро Гейзера, когда глаз уловил знакомый пейзаж. Я уже был здесь когда-то — память сразу подсказала невероятную картину чудовищного обрыва. Я захотел еще раз увидеть его и стал протискиваться сквозь каменные глыбы, оставшиеся от какого-то многоэтажного здания. Хоть и сложенное из кирпича, он не устояло, как и все подобные, а рассыпалось вдребезги, и теперь его останки возвышались над округой метров на восемь в высоту и не менее пятидесяти в окружности. Все это довольно условно называлось холмами. Они могли иметь сквозные проходы, и наоборот — быть наглухо забиты землей. Но и те дыры и отверстия, которые еще оставались, становились в скором времени недоступны. Их заносило землей, или тем, что носилось в воздухе и оседало вниз. Город постепенно, медленно и верно, становился похож на бесконечную цепь больших и малых барханов. От настоящей пустыни его отличало лишь то, что песок, устилая его ковром, быстро твердел и схватывался коркой. Его не сносило ветром и не сдувало с вершин.

Я стоял у самого края. Страх никуда не делся — я хватался за выступающую над провалом плиту. Она могла упасть, как и многое, что уже отправилось в бездну. Но пока ее зарытый в землю конец держался надежно. Здесь тоже многое изменилось. Почти все, что находилось поблизости от кромки обрыва, рухнуло. Край стал более наклонным и изъеденным широкими рваными язвами от уже упавших в пропасть пластов. Не хватало лишь хорошего ливня, чтобы почти все, что еще держалось, последовало вслед за кромкой. Мягкие породы — глина и песок — вымытые водой и не выдерживающие тяжести руин, сползали в пропасть. И я видел — внизу теперь возвышались такие же холмы, какие встречались повсюду. Дно провала несколько приблизилось, а кромка отвесной стены, наоборот, опустилась вниз. Но и сейчас расстояние, отделявшее меня от нижнего мира, заставляло относиться к нему с уважением. Оно было как три-четыре высотных дома, поставленных один на другой. И вряд ли я ошибался. Подо мной уже находились твердые породы — я не мог определить, какие, потому что не был силен в геологии. Но то, что это камень, а не глина, уже различал.

Мне повезло. Погода улучшилась настолько, что даже серые тучи, висящие над головой, словно чуть приподнялись. Я мог рассмотреть остатки города, находящегося вдали, более отчетливо, чем в тот раз, когда попал сюда впервые. Были даже заметны далекие, большие озера — по размерам очень походившие на настоящие, а не получившиеся в результате землетрясения. Но, может быть, эта просто вода, которая попала туда из подземных пустот и провалившейся в никуда реки. Возвышались остовы зданий — все напоминало ту же самую картину, что наверху. Очень далеко, на запад, город, как бы продолжающийся в провале, одним краем упирался в темную полосу, сильно похожую на лес. Скорее всего, это и был именно лес — только расстояние не давало возможности различить отдельные деревья. И наверняка ураганный ветер, пронесшийся везде, повалил множество из них, что образовало сплошные буреломы. Внизу тоже не виднелось снега. Но, возможно, я его просто не видел — слишком далеко и очень блекло... Скорее всего, что и там, внизу, температура поверхности мало отличалась от моей — если на том плато, где я находился, встречались замерзшие лужи, а порой и настоящий лед, почему ему не образоваться там? Хотя утверждать с полной уверенностью я не решился — слишком далеко и высоко.

Тем не менее, я высмотрел даже хвост самолета, рухнувшего из поднебесья на землю. Он почти полностью ушел в нее — скорее всего, попал как раз в момент, когда она разверзлась. Я вспомнил, как мелькали крохотные фигурки — точки в огненном небе... Очень возможно, что таких лайнеров там много. Город, в прошлом окруженный пятью крупными аэропортами, должен был принимать и отправлять сотни самолетов. Кто теперь скажет, сколько их нашло свой конец в этом месиве?

Мои глаза обшаривали провал очень внимательно — искали место, где его высота была бы более полога и ближе к поверхности города, лежащего внизу. Я еще не знал, нужно ли мне это, но где-то в глубине думал о том, что рано или поздно рискну спуститься туда и продолжу поиски на дне этой невозможно глубокой ямы. Хотя вряд ли это можно назвать ямой... Даже сейчас, не имея возможности увидеть краев этой бездны, стало ясно — громаднейшая часть области просто ушла вниз, как будто была обрезана от оставшегося куска. Либо — мой собственный кусок сам взметнулся ввысь...

После осмотра провала я опять отправился на восток, решив пройти вдоль обрыва столько, сколько мне хватит продовольствия в мешке. Через несколько дней — а картина обрыва не менялась и всюду оставалась одинаковой — я вышел к краю города... Моего города, а не того, который все еще продолжался внизу.

Больше дороги не было. Вернее, ее не имелось и ранее, но идти вдоль обрыва стало более чем опасно. Насколько хватало зрения, впереди узкой полоской шла как бы гряда, отделявшая край обрыва от огромного озера. В любой момент эта перемычка могла быть размыта, или разрушена новым подземным толчком — и тогда вся эта масса устремится вниз... Скорее всего, то водохранилище, хлынувшее на город с гор, каким-то образом задержались здесь — и теперь, его воды, лишенные притока свежих ручьев и горных рек, постепенно разлагались. Какой-то, неимоверно затхлый запах, хлюпанье, шумные вздохи... Такое впечатление, что вздыхала огромная жаба, то втягивая, то выпуская воздух, загаженный испарениями болот. Это и было болото — без края. Оно начиналось от самой оконечности руин и уходило вдаль — туда, где небо сливалось с землей. Вся восточная окраина города постепенно переходила в низменность, а та, в свою очередь — в чавкающую и покрытую зеленоватой ряской воду. Невозможно даже представить величину этого затопленного пространства — что на восток, что на юг, оно терялось, сливаясь с бурыми облаками. Я мог только подозревать, что где-то поодаль болото все же съезжало в провал — об этом говорили шумные всплески и гул падающей земли. Если будет со временем подходящий спуск в низину, скорее всего, он образуется здесь. Как вся вода еще не ушла туда — понять не пытался. Над болотом висело сплошное облако, мутное и белесое. Оно даже казалось мрачнее, чем небо, к которому я привык. Облако сливалось с ним, и получалось светлое пятно на фоне громоздящихся друг на друга туч. Где-то здесь и были испарившиеся холмы, над которыми взметнулся чудовищный атомный гриб... Я провел возле его берегов одну ночь — и уже сразу по возвращении в подвал пожалел об этом.

Неугомонность и желание все узнать, оказали плохую услугу — я заболел. И по всей вероятности, чем-то простудным. Едва вернулся домой, как почувствовал слабость и озноб. Не помогало даже тепло очага, возле которого я сидел. В аптечке перебрал кучу лекарств — но я не знал, какие мне нужны, и старался употреблять только хорошо знакомые... Все ощущения говорили о том, что это, скорее всего, грипп. Но я мог и ошибаться... Конечно, в каждой упаковке, на каждой скляночке имелась аннотация — сколько и от чего! А как я мог знать — от чего? Я старался ограничиваться только тем, что мне хорошо известно — вроде аспирина или чего-либо безобидного. А чаще вообще предпочитал чай, заваренный на зверобое или чабреце — запас лекарственных трав в аптеке тоже имелся достаточно солидный. Меня лихорадило дней семь — а ночью, наоборот, приступы озноба сменял жар. Тогда все одеяла, которыми я укрывался, летели на пол. Внутренности ныли — словно я долгое время катался по камням. Кое-как приготовив ужин, с трудом его съедал — аппетит пропал совершенно, а затем вновь прислонялся головой к холодной стенке и так сидел в полудреме и ожидании неизвестно чего...

Постепенно до меня стало доходить очевидное. Тех, кто остался в живых, столь мало и они так далеко отсюда, что на их поиски я могу потратить всю жизнь... И еще больнее стало сознание, что катастрофа неминуемо пронеслась не только здесь. Моя семья... Мы оказались разделены тысячами километров, преодолеть которые невозможно и за годы странствий. Я успел отвыкнуть от них, почти всегда находясь на работе вдалеке от дома. Возвращение всегда становилось праздником — на короткий срок, после которого начиналась новая командировка. Но тогда я хоть знал, что всегда смогу вернуться туда, где меня ждут. А что могло ожидать теперь? Ужас, который я пережил, не оставлял надежд ни на что... Все, что видели мои глаза, все, что происходило вокруг, могло означать только одно — Катастрофа затронула всю планету. И шансов на встречу просто нет...

Болезнь не отступала — но и не усиливалась. Ощущение слабости в членах стало привычным, и я стал подумывать, что это последствия облучения, под которое когда-то попал. Только я не знал, какого. Одно только воспоминание о ядерном грибе, вознесшемся до облаков, говорило о том, что это более чем реально. А ведь было еще и какое-то свечение — в самом начале. Но, кроме слабости и перепадов температуры, больше ничего не происходило. Я, напротив, заметил, что у меня стало острее зрение. Как бы ни было темно — хоть днем, хоть ночью — я настолько привык к этим сумеркам, что улавливал малейшие оттенки — и мог безошибочно распознать очень далекие предметы...

Однажды ночью стало особенно плохо... Глова стала невыносимо тяжелой, лицо горело, руки покрылись каплями пота. Не удержав съеденный ужин, меня стошнило прямо на постель. Кое-как убравшись, я без сил рухнул на влажную ткань, после чего забылся тяжелой, удушающей дремотой, которую и сном называть не стоило...

Плошки с маслом потухли — давно не заправлял маслом. В подвале воцарилась глухая, абсолютная темнота. Мне было все равно — я едва мог разлепить глаза, больше ориентируясь на ощупь. Рука в поисках чашки с водой упала, так ее и не отыскав — вероятно, выпил накануне... От сухости свело горло. Едва найдя силы, я попытался подняться — и упал прямо на бетон пола, приложившись головой о край собственного настила. Что-то сверкнуло, словно темень подземелья озарилась молнией, и я вдруг ощутил, что бегу... Бегу, делая огромные, чудовищно длинные прыжки, одним махом перепрыгивая целые улицы, пропасти и холмы! Бегу, хоть и ничего не вижу, словно зная, что ноги сами вынесут меня туда, куда нужно. В несколько невероятнейших прыжков я пересек весь город, оказавшись у самого края того жуткого провала... и сделал шаг вперед! Ужас не успел мной завладеть — я уже шагал через озера, через леса, вперед, навстречу чему-то неведомому, но зная, что Оно тоже знает обо мне...

А потом я увидел их. Они сидели кучкой возле одного из пожарищ, сгрудившись поближе для тепла — и лишь один, самый высокий и решительный, стоял чуть поодаль. Он обернулся ко мне... Клыки, выступавшие из челюстей, превратили его лицо в звериную морду, шерсть, покрывшая руки и ноги, заменила одежду, могучий торс мог выдержать удар молота, и весь он олицетворял собой страшное перерождение бывшего человека в нечто, чему не имелось названия... Он ударил себя в грудь рукой...нет, лапой! Потом открыл пасть — мне не воспроизвести этот звук! Но я догадался... Он говорил — Это — Зов! Ты услышал наш Зов!

Чудовище сделало шаг навстречу — и я отшатнулся, падая навзничь...

... Я пришел в себя на полу. Голова, еще минуту назад раскалывающаяся от невыносимой боли, стала удивительно легкой. Хоть какая-то польза от хорошего удара. Найдя во тьме край настила, вскарабкался на него, но, прежде чем провалиться в глубокий сон, успел подумать — галлюцинации... Последняя стадия. Пальцы нащупали шприц — вспомнил, что приготовил антибиотик еще вчера, но так и не смог его вколоть. Кляня все последними словами, я вонзил иголку в бедро и выдавил содержимое. Будь что будет...

Перелом наступил неожиданно — я проснулся и вдруг понял, что болезнь закончилась. Она просто ушла, оставив меня в покое. И в то же утро прорезался зверский аппетит. Я плотно позавтракал, потом, всего через пару часов, снова поел — и уже окончательно почувствовал, что силы вернулись.

Здоровый человек — не больной. Мне стало скучно сидеть в убежище, и я выбрался наружу. Здесь ничего не изменилось — все то же низко висящее, хмурое и холодное небо. От тепла, которое продержалось всего пару дней, ничего не осталось. Вновь дул пронизывающий ветер, опять песок и пыль летели в лицо, что напомнило о необходимости выходить с повязкой. Я вернулся в тишину и уют подвала.

Заняться нечем — порядок в убежище наведен еще до болезни и теперь только поддерживался. Бочки наполнены водой до предела, топливо для очага заготовлено. Теперь можно смело покидать склад и идти, куда вздумается...