На неведомых тропинках 1. Шаг в темноту

— Хорошо, — колебалась я недолго, даже если девушка ошибается, хуже не будет, — если хотите, можете пожить пока у меня, только... — я замялась, не зная как объяснить.

— Вы живете на той стороне, — закончила она за меня.

— Да, — я усмехнулась, — и мой дом отнюдь не непреступная крепость, осады не выдержит. Да и сражаться за вас я вряд ли смогу, боец из меня так себе, — она не выдержала и фыркнула, — но наркоманов у нас нет, автомобилей мало, дорог и того меньше, а к домам выше одного этажа, на окнах которых будут стоять горшки, мы и близко не подойдем. А главное...

— Я буду не одна, — она горько рассмеялась, — и если за мной придут, то я буду знать, что это не случайность и не утечка газа, якобы для проверки которой я сунула голову в духовку, а достать забыла. Этого достаточно. Вы мне верите?

— Я верю, что вы в это верите. Этого достаточно для меня, — я сжала руль. — Где вы? Я могу забрать вас прямо сейчас.

— Спасибо.

— Пока не за что, — я вслушивалась в ее голос, пока она объясняла мне дорогу, и молилась про себя, чтобы девушка ошибалась и с Катей произошла трагическая случайность. Потому что если отцам вдруг стукнуло в голову забрать детей, противопоставить им нам с Милой по сути ничего.

Конечно, наша тили-мили-тряндия не место для молодой и красивой девушки, но есть один нюанс, вернее, неписаный закон (когда ж они составят полный сборник и перенесут его на бумагу, надо этим делом старосту озадачить). Во-первых, ее ребенок не человек, а значит, Мила имеет такое же право жить на стежке, как и я. Во-вторых, местные стараются не трогать новоиспеченных мамаш, по крайней мере, стараются. Будь то человеческая женщина, ведьма, бесовка или русалка, любое порицание, наказание, внушение, кровную месть откладывают до тех пор, пока ребенок не сможет обходиться без матери, то есть как минимум на полгода. Я слышала о случаях, когда целый клан так и не смог отомстить пророчице, которая повадилась чуть ли не каждый год рожать по ребенку. Вот такая дискриминация по половому признаку в действии.

Переход преодолели без проблем, Игорь спал, а Мила лишь охнула, что не могло не радовать, ловить испуганную молодую мать в non sit tempus было бы проблематично, но обошлось. Хорошо, что первый раз большинство впадает в ступор, но двери я на всякий случай заблокировала.

Проблемы начались позднее. Я подогнала машину к самому крыльцу, чтобы мои гости как можно быстрее оказались в доме, где нас как раз и ждали. Староста сидел за столом, опустив голову на сложенные руки, как в молитве. Поза усталого человека, не более, так как взывать к высшей справедливости следует совсем не так.

— Ну, наконец-то, — попенял он, — приехала, да еще и с гостями, — Семеныч оглядел застывшую у дверей Милу с тихо сопящим свертком на руках. — Вы уж извините, девчонки, что я так бесцеремонно, но старику простительно, не время сейчас для гостей. Ох, не время.

— Она не гость, — я протянула девушке сумку с вещами и подтолкнула вперед. — Подожди пока в спальне, — и указала на комнату, где виднелся уголок кровати с цветочным покрывалом, и, дождавшись, пока она закроет за собой дверь, подошла к старику. — Она имеет право жить здесь, в ее сыне течет нечистая кровь, а значит, его место тут.

— Согласен, — он иронично посмотрел на меня. — Слушаю тебя, и сердце радуется. Сама понимаешь, ей, как и тебе в свое время, нужно разрешение седого демона. "Грин карта", иначе придется депортировать, — старик продолжал улыбаться, но мне очень не нравилось то, что я видела за этой улыбкой, то, что он сам хотел мне показать, еще один жалельщик на мою голову.

— Отправьте запрос, — я села на диван, — или вам и на это требуется разрешение?

Я устала, я была зла и раздражена, я ожидала много, но того, что Милу не пустят на стёжку, даже не приходило в голову. Ирония судьбы, когда я стараюсь вывести человека из нашей тили-мили-тряндии, так все прямо таки жаждут оставить дорогого гостя у себя, желательно навсегда, а как я сама привела, так выгоняют, поправ собственные же законы.

— Отправлю, — не обращая внимания на мое ворчание, ответил Семеныч, — даже если в этом нет смысла.

— Отправьте, — теперь мои слова больше походили на просьбу.

Ведьмак встал и направился к выходу.

— Что происходит, а? — спросила я в спину голосом маленькой девочки. — Семен Евгеньевич, вы знаете, что происходит?

— Знал бы, не отправил вас за медальонами, — он открыл дверь. — Черт бы с ними и с деньгами. Сергей поправится и ладно, а теперь....

— Что? — я даже привстала. — Что теперь?

— Не знаю, — старик развел руками и уже на пороге, прежде чем выйти, добавил, — но на меня не рассчитывай.

Оптимистично, я аж зажмурилась от открывшихся перспектив.

До вечера мы пытались наладить нехитрый быт. Игорь с тех пор, как оказался на стёжке вел себя гораздо спокойнее, или все дело в том, что Мила перестала изводить себя мыслями. Если пара слезинок и скатывались по ее щеке, то уже без надрыва. Грусть и сожаление, ну, и немного страха перед неизвестностью. Немного. Поэтому вечером, когда мальчик давно уже спал, мы с Милой все еще сидели за столом. Я уступила ей с сыном спальню, намереваясь занять диван. Мы пили чай и говорили. Я рассказывала, она слушала. Нет, не про свою жизнь, такую слезливую мелодраму под чай не осилишь, как минимум под коньяк.

Я рассказывала про нашу тили-мили-тряндию, про Северные пределы, про стёжки, соединяющие миры, про точки проколов — переходов, про нечисть: ведьмаков, бесов, демонов. Про время и про безвременье. Я хотела, чтоб она знала, на какой мир меняет привычный, чтобы она, если понадобится, сделала этот выбор с открытыми глазами, а не как я — "в омут с головой", а там будь что будет. Рассказывала про закон, который должен обеспечить ей относительную безопасность, про карантин, которому подвергаются все переселенцы. Новым жителям запрещается покидать стежку целый год. Когда возвращаешься к людям, там проходит десять лет. Исчезают друзья, умирают родители, кто-то спивается, кто-то уезжает в неизвестном направлении, кто-то не хочет тебя видеть никогда, а кому-то тебе самому стыдно показаться на глаза. За десять лет мир меняется, становится чужим, и тебе уже не хочется в него возвращаться.

Я рассказывала обо всем, не боясь напугать или оттолкнуть, жалея лишь об одном — в мое время не нашлось никого достаточно честного, чтобы так же поговорить со мной. Я набила много шишек и синяков, ошибок, которые уже не исправить, как бы сильно ни было сожаление, как сказал Веник: "уже немного поздно". Надеюсь, Миле повезет больше, какое бы решение она ни приняла. Какое бы решение её ни вынудили принять.

Засиделись мы под утро, чай булькал в животе и настойчиво звал в туалет. Мы даже нашли в себе силы посмеяться, пытаясь угадать, к какому виду нечисти относится отец Игоря Тимур, а теперь соответственно и сам ребенок, мнения разделились. Мы были оптимистичны, мы даже строили планы. Мы не стали за эту ночь близкими подругами. У нас было что-то общее, и нас это устраивало. Я хотела помочь ей, она могла безбоязненно принять эту помощь — это ли не высшая степень доверия? Утро все расставило по своим местам. Плохое предчувствие не подвело ни Семеныча, ни Милу, жить ей действительно оставалось не дольше, чем до полудня. На этот раз обошлись без наркомана.

Разбудило меня ощущение чужого взгляда. Сквозь недолгий и спутанный сон прорваться к реальности удалось с трудом. Я открыла глаза и сразу закрыла обратно. Мысленно досчитала до десяти и открыла. Ничего не изменилось. На краю дивана сидел Кирилл. За столом перед включенным компьютером расположился Тём.

— Черт знает что, — пробормотала я.

— И я рад тебя видеть, — сказал Кирилл, и от звука его голоса что-то завибрировало внутри, что-то давно, как я считала, умершее.

Ветер никак не отреагировал, продолжая щелкать мышкой, будто был в комнате один.

Я рывком села и потерла лицо. Тут же пришла глупая мысль о том, что простенькая ночнушка не тот наряд, в котором стоит встречать собственного мужа. Я начала злиться, главным образом, на себя.

— Вялый у тебя гнев, без направления, — он склонил голову, меня тут же отбросило в прошлое. Я знала этот жест, я видела, как он делал это тысячи раз.

— Хочешь, возьму сковородку и направлю? — спросила я, вставая.

— Даже интересно посмотреть, — Кирилл тоже поднялся.

Дверь спальни была закрыта, и я молилась, чтобы так оставалось и впредь. Кирилл, конечно, это заметил и нарочно посверлил дверь взглядом. Я зажгла плиту и поставила чайник. Не то чтобы мне хотелось пить, но надо было чем-то занять руки, для многих женщин это вообще как рефлекс, я не исключение.

— Крепкий, черный, сладкий, — спросила я, доставая банку кофе, — или твои вкусы изменились?

— Что ты, я консервативен. Если уж пришлось по вкусу, стараюсь не изменять... хм, привычкам, — он наконец отвернулся от спальни.

— Чем обязана? — спросила я, подавая чашку, а вторую ставя на стол перед охотником, тот даже головы не повернул.

— Мне нужен повод, чтобы войти в этот дом? — он сделал глоток и поморщился, ага, кофе не ахти.

— Зачем? — я так "искренне" изобразила радость, что он скривился, — я тебя три года ждала, глаз не смыкая, и чудо свершилось! Великий и ужасный под моей крышей! Что прикажете, повелитель? — я склонилась в издевательском поклоне.

Если бы я не прожила с этим человеком десять лет, поправка "с притворяющимся человеком", а знала лишь по обрывкам разговоров и слухам, то уже валялась бы в ногах, вымаливая прощение за дерзость, и радовалась наличию головы на положенном месте, так как он мог смахнуть ее одним ударом, а потом, сменив залитую кровью рубашку, заняться делом.

Если бы я не прожила с ним десять лет, я бы не сказала и малой части того, что сказала. Этот мужчина знает меня лучше меня самой, знает, как быстро я вспыхиваю и как быстро остываю, а слова остаются. Захотел бы снять голову — давно бы снял. Прошло уже секунд тридцать тишины, а она все еще была при мне.

Но он сделал кое-что похуже, отчего мне резко расхотелось острить. Только что он стоял передо мной, а через удар сердца уже оказывается за спиной и, обхватив рукой за талию, притягивает к себе. Я не вижу его лица, но чувствую тело. Это было еще лучше, чем я помнила. Святые, лучше бы наоборот.

— А если я действительно прикажу? — голос стал вкрадчивым.

Теплое дыхание на шее, сильные руки и губы, оставляющие огненный отпечаток на плече, там, где хлопковая ткань ночной рубашки съехала в сторону.

Тём как-то сказал, что может сделать со мной все, что угодно. Наверное, он прав. Но есть мужчина, который сделает со мной все, что придет в его дурную голову, а я буду благодарить его за это.

Мила? Игорь? Я пыталась уцепиться за эти имена, вернуть контроль над собственным телом, не замечая, как продолжаю все сильнее прижиматься к этому знакомому до последней черточки чужаку.

Тём отбросил мышку и обернулся. Я дрожала. Его ноздри были раздуты, в глазах горели огни, но не красные, а желтые. Не ярость, не предвкушение охоты, не жажда крови, что-то другое. Глядя в них, в их чуждую глубину, я и очнулась. Я в своем доме, в гостиной, постанывая, прижимаюсь к мужчине, который без колебаний оставил меня три года назад, отобрал дочь. Я прижимаюсь к нему на глазах другого хищника, полуодетая, без стыда и стеснения.

Я почувствовала, как горячая краска залила лицо. Я вспомнила о Миле, об Игоре, о том, что этот мужчина ушел от меня, забрав Алису. Сейчас он пришел забрать Игоря, еще одного ребенка у еще одной матери. Будет смешно, если он и есть таинственный Тимур. И горько. Стыд смешался с отвращением к себе.

— Раскаяние — это не так интересно, — протянул Кирилл, отпуская меня.

Тём, получивший молчаливую команду, тут же отвернулся.

— Зачем ты пришел? — голос звучал хрипло, — не за этим же?

— Не заставляй меня доказывать обратное, — любезно ответил он, снова взяв со стола кружку, охотник дернул головой. — Мне тут подали прошение на переселение. Решил лично озвучить твоей гостье ответ.

— И какой? — я, не удержавшись, посмотрела в сторону спальни, за дверью было тихо.

Будь это простое согласие или простой отказ, он бы не пришел. Ни ради нее, ни ради меня. Я уже давно не тешу себя иллюзиями, давно перестала считать любовниц, слухи о которых разносятся по нашей тили-мили-трянции быстрее ветра, давно кончились слезы, ушли мечты, оправдания, что я придумывала для него, казались смешными.

— Зависит от того, насколько она хочет жить.

Мы стояли друг напротив друга, глаза в глаза, мои ореховые против его голубых. Я знала, о чем должна спросить, знала, что ответ мне не понравится.

— Очень хочет, — я обхватила себя руками.

— Тогда все отлично, — он улыбнулся, правда, глаза остались ледяными. — Все, что от нее требуется, это отказ от сына. С нее — отказ, с меня — разрешение.

— Это невозможно.

— Отец заберет ребенка в любом случае. Ты знаешь наши законы.

— Он не твой? Не ты его отец? — мой голос дрогнул.

— Ревность? Я польщен. И разочарован. Со своим ребенком я буду с момента, когда он впервые откроет свои глаза, и до того, как закроет мои.

Я выдохнула, только сейчас заметив, как сильно сжала кулаки в ожидании ответа. Что ж, уже лучше. Я бы не перестала помогать Миле в любом случае, но так на самом деле легче. Кирилл молчал, глядя в пространство перед собой.

— Значит, так, — он схватил меня за подбородок, рывком поднимая голову, — даю вам время до полудня. На поцелуи, сопли, слезы. Затем она должна отнести ребенка старику. Это и будет ее отречением, ни громких слов, ни подписей на бумагах. Взамен получит разрешение жить здесь. Хочет — пусть остается, хочет — убирается к людям. Ее в любом случае не тронут, я распоряжусь.

— Нет. Никто не посмеет поднять на нее руку, ребенку месяц. Я знаю наши законы.

— Думаешь? Даже если на кону будущее рода?

— Не понимаю тебя.

— Знаю, — он небрежно провел пальцами по щеке, — иногда я жалею об этом.

На мгновенье он прижался лбом к моему лицу и отступил. Я ждала холода, равнодушия, высокомерия, даже похоть в какой то мере была ожидаема. Но эта мимолетная ласка не вписывалась ни в одну из реальностей: ни в его, ни в мою.

Я растерялась. Кирилл отвернулся. Тём встал и пошел к двери. Разговор окончен.

— Ты можешь поручиться за жизнь мальчика? Можешь дать слово, что ему не причинят вреда?

Он оглянулся и повторил:

— До полудня, — и вышел.

Прекрасная семейная разборка. Он мог бы соврать, но не стал. Самые мрачные предположения вдруг показались не такими страшными, по сравнению с тем, что должно случиться. Он сказал: "будущее рода", нет ничего важнее него. Я села на диван, чувствуя, как меня охватывает отчаяние. Прав был Семеныч, не стоило нам влезать во все это, теперь уже не повернуть обратно, не отступить, оправдания этому даже моя натренированная совесть не придумает.

— Оля!

Я покачала головой. Не сейчас. Мне нужно время, год или два, и я снова смогу смотреть на мир с оптимизмом.