Дело земли

— Сэймэй, — полушепотом позвали с веранды. — Это ты?

Хиромаса.

Все повторяется, и это тоже...

Сквозь полупрозрачную ширму виден силуэт женщины в многослойных одеяниях, подсвеченный желтоватым светом. Она говорит — торопливо, забывая о своем положении, о разнице в рангах. Государь болен, и это не простая болезнь, — императрица-мать уже видала такое, и потому распознала причину сразу же, раньше придворных лекарей и гадателей. Потому и призвала Абэ но Сэймэя тайно, в обход своих братьев, положившись на верную прислужницу и господина Хиромасу.

— Я счастлив послужить Государю, — Сэймэй в поклоне опять коснулся лбом распластанных по полу рукавов. — Ваше величество позволит мне прибегнуть к искусству Пути, дабы открыть волю судеб в отношении Сына Неба?

— Конечно, — отозвалась женщина. — Повелеваю.

Сэймэй достал из рукава и развязал шелковый мешочек с тростинками. Ритуал гадания был государыне хорошо знаком — она сделала служанкам знак приподнять занавесь так, чтобы можно было показать из-под нее руки.

Пальцы, похожие на белые свечи, разделили пучок тростинок в руке Сэймэя надвое.

Он старался действовать бездумно, не примешивать свое существо к делу случая — знал, что его руки слишком быстро, слишком послушно следуют за мыслью. А когда пришел к итогу — рассмеялся. Ну и кто тут кого обманул?

— Что это значит? — женский голос слегка дрожит.

— Триграмма "Кунь", выпавшая сверху, Ваше Величество, указывает на стихию земли и желтый цвет. А нижняя триграмма гласит: "Затаи блеск и сможешь пребыть стойким. Если будешь действовать, следуя за вождем, сам не совершая ничего, то дело будет доведено до конца". В обычном случае, это гадание можно было бы толковать по-разному, но вышло так, что некоему воину, которому я гадал несколько дней назад, выпала также триграмма "Кунь" — но внизу была не третья, а шестая позиция. Как гадатель, я теперь могу твердо сказать, что есть человек, способный, при правильном стечении обстоятельств, оградить Сына Неба от нежелательного присутствия. И это тот самый человек, которому я гадал — Минамото-но Райко, сын правителя Сэтцу.

— Но если я призову его — кто-то из братьев непременно спросит, зачем...

Сэймэй не изменился ни в одной черте лица — поморщился только мысленно. Даже на это тайное свидание государыня притащила двух прислужниц, да еще в деле была дама Бэн из ведомства Найсидокоро, которая действовала не сама, а через младшую прислужницу — и государыня полагает, будто во дворце можно сделать что-то тайно?

— У недостойного гадателя появилась мысль: отчего бы не провести с целью изгнания злых духов состязания конных лучников? Повод отменный: несколько человек пало жертвой демона, необходимы очистительные обряды. А Минамото-но Райко — лучший стрелок из лука в столице. И хотя он временно оставил службу, даже его недруги согласятся, что без него в таком деле не обойтись.

— Благодарю, Сэймэй.

Государыня, закрывшись веером, дала понять, что аудиенция окончена. Прислужница, сидящая справа, задула светильники. Прислужница, сидящая слева, выдвинула из-под занавеси благоухающий короб.

Сэймэй с очередным поклоном придвинул короб к себе и начал отползать к выходу.

— Ну что? — спросил Хиромаса, когда его друг покинул комнату аудиенций.

— Сейчас посмотрю, — Сэймэй сквозь рукав взялся за крышку короба и поднял ее. — О, пара отличных черепаховых гребней с жемчугом и перламутром, и платье, шитое золотом...

— Я не об этом, Сэймэй.

— А о чем? — удивился колдун. — О том, что опять выпала "Кунь"? Сейчас такое время, Хиромаса, что все наши телодвижения ни к чему не приведут.

— Ты и вправду думаешь, что Сыну Неба может помочь только Райко?

— Конечно, я так не думаю. Сыну Неба помог бы любой хороший стрелок, а лучше — десяток. Но есть вещи, которых я не смогу объяснить Матери Державы — и разве Сын Неба потеряет от того, что при дворе на высокой должности окажется одним честным человеком больше — в случае удачи, естественно?

— А все, что ты говорил о будущих бедах...

Сэймэй повернулся к другу. Сейчас его родословную можно было прочесть на его лице — такого за человека не примешь даже случайно.

— Если завтра будет дождь, что нужно делать — чинить крышу или разметывать ее, мол, все равно протечет? Смерть и так сильнее всех — почему мы должны отдавать ей что-то даром?

* * *

— Самое странное, — сказала монахиня, помешивая в углях, где пеклась рыба, обмазанная глиной, — что я не ощущаю присутствия демонов.

— До Оэямы еще довольно далеко, — заметил Райко.

То есть, конечно же, гора Оэ была здесь — их отделяла от убежища Монаха-Пропойцы только одна долина, прорезанная речкой. Но эту долину еще нужно было миновать — и, обойдя гору извилистыми тропками, выйти к пещере...

— Я бы почувствовала, — покачав головой, женщина выкатила из костра спекшийся комочек и ногой подтолкнула его к Кинтоки. — Понимаете, меня все-таки учили.

Они жгли костер, не скрываясь — как поступили бы на их месте и ямабуси, бродящие по стране без цели, наугад.

— Да и не все, что я умела, когда сама носила в себе злого духа, ушло от меня.

— Если это так, почтенная госпожа, то не могла ли нечисть заметить вас? — спросил Райко.

— Не могла. Они не видят ни меня, ни моего сына. Вернее, не отличают нас от обычных людей. И потом, когда нечисть меня замечает — я замечаю ее. Странно все это. Похоже, здесь их нет вовсе.

Она выкатила из костра второй катышек глины — для Урабэ. Цуна свою долю уже съел, и теперь подремывал, завернувшись в дорожный плащ. Садамицу сказал, что ждать рыбы не будет, предпочитает выспаться; набил живот сушеным рисом и морской травой — и заснул.

А к Райко сон не шел. Все вокруг было плотным — земля, деревья, люди, рыба в костре, даже сам костер казался вещью, чем-то, что можно потрогать или даже унести. И в то же время ему мерещилось, что их всех нарисовал на бумажной ширме художник, да не нарисовал даже, а намалевал, как получится — и самому не понравилось, вот он и выбросил ширму на задний двор, и теперь ее шевелит ветер, поливает дождь и, если присмотреться, кажется, что фигурки двигаются, но еще весна, еще осень и краски поблекнут совсем, лес, путников и огонь смоет вода, проглотит плесень...

Котелок вскипел. Монахиня насыпала в чашку китайского листа и залила кипятком.

— Вам не предлагаю, господин Райко — вам надо поспать, — сказала она. — Первая стража за мной.

— Может быть, лучше вам не пить, почтенная госпожа? Я что-то никак не усну.

— Уснете, — улыбнулась монахиня.— Вы только позвольте себе закрыть глаза.

Райко пожал плечами — ну закроет, толку-то... послушался — и пропал отовсюду, будто его фигурку кто-то вырезал из картины. Наверное, так было к лучшему — а вдруг дождь, что разбудил его ранним утром, смыл бы его с ширмы?

Проснулись мокрые, совершенно неподобающим образом злые — и это монахи, презревшие обманы дольнего мира — и поняли, что нужно двигаться дальше: вокруг все сочилось водой.

— Не попала бы только в сакэ, — монахиня проверила тот из своих вьюков, который до сих пор не развязывала.

— Эй, матушка! А можно нам по глоточку — согреться? — вскинулся Кинтоки.

— Нельзя, — сурово ответила женщина. — Мы идем к Монаху-Пропойце. И дары несем соответственные. А что это за гость такой, который к подарку по дороге прикладывается? Такого и Будда не одобрит — и Пропойца прибьет.

Кинтоки молча признал свое поражение.

— Нам придется приложить все усилия, чтобы напоить этим Пропойцу и как можно больше его людей, — монахиня затянула вьюк. — Я вас покину ненадолго.

И исчезла среди деревьев.

— Яд? — удивился Кинтоки. — Да не может того быть.

— Сонное зелье, наверное... или что-то, что не пускает злых духов.

А почему не может быть? — подумал вдруг Райко. — Она ведь понимает, что мы будем там убивать. Не может не понимать. Что сонное зелье, что яд — все равно соучастие в убийстве. Или...

— Урабэ, — подойдя, тихонько спросил Райко. — Что ты о ней думаешь?

— Она — бодхисатва, — спокойно ответил Суэтакэ. — Святая. Мир росы уже ничего не значит для нее. Ее поступки не порождают кармы. Она достигла совершенства.

Нужно было знать Урабэ с детства, чтобы различить за ровным и холодным, как эта утренняя морось, тоном — восхищение на грани обожания.

Самурай посмотрел на Райко и добавил:

— Она помогает нам из сострадания. Из сострадания ко всем.

Монахиня, на ходу завязывая штаны, вынырнула из кустов, взяла прислоненный к стволу посох, навьючила своего угрюмого конька и коротко бросила:

— Пошли.

Шли недолго. За очередным поворотом тропы в кустах зашуршало, и тропа оказалась перегорожена страховидным мужиком, облаченным в нечто, то ли притворяющееся, то ли некогда бывшее кожаным панцирем. В руках у панцирного мужика было копье. Судя по бормотанию, шорохам и сопению, справа и слева от тропы сидело еще несколько таких же.

Мужик сплюнул через зияющую на месте передних зубов дырку и спросил:

— Эй, вы кто такие? Куда претесь?

— Славь имя Будды, — сказала госпожа... То есть, теперь, наверное — брат Сэйсё. — Мы слыхали, что Пропойца собирает на этой горе удальцов и к нему примкнуть решили.

— Славь имя Будды... — передразнил страховид. — А с чего ты взял, что ты — удалец? Пропойца всякую шелупонь не берет.

— Может, и я не удалец? — вперед выступил Кинтоки. — Тебе какую ногу сначала оторвать — правую или левую?

— Ой, какой большой, — восхитился часовой. — Шумно падать будешь.

— А ну, — Кинтоки встал напротив него. — Давай, покажи, что ты за герой.

— Нет, старший братец, — монахиня взяла Кинтоки за руку. — Позволь мне.

— Ты сначала яйца отрасти, — хмыкнул детина.

— А зачем? — сказала монахиня. — По-моему, они только мешают...

И, высоко вскинув ногу, ударила детину пяткой.

Детина закрываться-то закрывался, вот только прикрыл он пах, а пятка "брата Сэйсё" влетела ему в челюсть.

Людей Пропойца и правда подбирал неплохо. Вылетели двое из кустов — первый еще упасть не успел. Но и Райко своих не то чтобы плохо учил. Несколько минут спустя они гнали перед собой трех связанных стражей.

На развилке тропы Райко спросил:

— Куда?

— Налево, — побитый монахиней разбойник мотнул головой.

— Врешь, — спокойно возразил "брат Сэйсё". — Направо, старший братец.

Райко без злости, но сильно — чтобы знал, как обманывать — стукнул негодяя палкой по плечу. Свернули направо.

Дорога шла через ручей. На мостках несколько девушек стирали разбойничье тряпье. Увидев гостей, ахнули — и как-то съежились все, не решаясь ни бежать, ни даже глаза поднять. Райко подошел к ним вплотную и тихо спросил:

— Нет ли среди вас дочери старшего конюшего тюнагона Фудзивара?

Даже переглянуться боятся... что ж ты за человек, Пропойца? Да известно, что за человек, видели.

Одна, так и не подняв глаз, покачала головой.

Нет.

— Где она?

— В пещере, — чуть слышно ответила одна из девушек.

— Чего ты там разговариваешь? — послышался голос с другой стороны ручья. — Вали её и все дела... Эй, а ты вообще кто?

— Торговец рыбой, разве не видно? — Райко выпрямился, показал на связанных. — Вот мой товар. Мне нужен Пропойца, где он?

— А кто ты из себя таков, чтобы с тобой Пропойца разговаривал?

— Твои дружки на дороге меня уже спрашивали — хочешь, чтобы я и с тобой так обошелся?

Дружки изрядно помрачнели. Видно, Пропойца не жаловал неудачников.

С другой стороны ручья ответили:

— Ладно, топай сюда.

Залезть к тигру в пасть целиком и живым — задача непростая, но сумели же. Теперь бы выбраться еще.

Они зашагали вперед — и вскоре долина вокруг них сомкнулась в узкую лощину, а лощина уперлась в пещеру, где стояла загородка из бамбуковых кольев и колючего кустарника, охраняемая еще одной линией стражников.

— Кто такие? — спросил, выступая вперед, довольно высокий человек в доспехе поверх рясы. Голову он в последний раз брил давно, и над низким лбом топорщились короткие и жесткие, как кабанья щетина, волосы. Райко мысленно тут же прозвал его Кабаном.

Райко уж собрался ответить, но Сэйсё жестом остановила его.

— А ты кто таков? — спросила она.

Нет, если бы Райко не знал, ни за что не подумал бы сейчас, что это женщина.

— А почему это за тебя безбородый говорит? Ты что, чучело китайское?

— Голова говорит с головой, — пронзительный голос Сэйсё звучал надменно и резал уши. — Проведи нас к Пропойце — с ним и будет говорить старший братец.

Препирательства были обязательны, почти ритуальны — этакий разбойничий способ приветствия. В конце концов все равно незваных гостей провели бы к Монаху-Пропойце. Они были не первой и не последней мелкой шайкой ямабуси, привлеченной силой и славой свирепого разбойника.

Сам Пропойца обретался со своими ближними в большой пещере, освещенной множеством факелов и светильников. Пещеру загромоздили барахлом, которое тут сходило за роскошь, — куда ни глянь, ширмы, местами прорезанные и с плохо отмытыми потеками, занавеси, засаленные шелковые подушки, посуда, изгвазданная до такой степени, что не разобрать — где драгоценный фарфор, где чашки домашней лепки. Дорогие одежды на разбойниках сидели криво и косо, а один ухитрился нацепить на свои грязные коротко обрезанные волосы шапку-эбоси — да только задом наперед. Шапка сползала, он с ругательствами поддевал ее обратно, а остальные смеялись, показывая на него пальцами. У каждого на лице были следы утреннего похмелья, одного даже тошнило в углу. Ох и воинство...

— Ну, вот он я, знаменитый Монах-Пропойца, — восседавший на возвышении великан держал в одной руке веер, а в другой — огромную плошку для подаяний, в которой плескалось вино. — Ежели хотите говорить со мной, то говорите.

Пропойца был страшен. Его одутловатое лицо багровело как маска демона. Нарочито чем-то смазанные рыжие волосы топорщились подобно языкам пламени. Из-под грязноватой алой накидки виднелась пурпурная: наглец рядился в запретные императорские цвета.

Но сильнее, чем сам Пропойца, Райко поразило изрядно подзакопченное уже изображение, процарапанное над его головой в известковой стене. Огромный паук с женской головой.

Это была не работа бандитов. Копоть покрывала паука во всех местах равномерно, и наслаивалась тут веками. Здесь, понял Райко, было древнее святилище цутигумо. Не в этом ли самом месте вассалы императора Дзимму, зачаровав вождей цутигумо песней, выхватили мечи и пронзили зачарованных?

Еле оторвав взгляд от страшного рисунка, он сделал шаг вперед и поклонился.

— Мы вольные монахи, наскучили монастырским житьем и желаем присоединиться к тебе, царь удальцов, — сказал он.

— Желаете, значит? Не так-то это просто будет сделать, вот что я вам скажу. Мало надавать по шее трем олухам, чтобы я согласился взять вас к себе. Для начала придется пройти три испытания.

— Первое мы уже прошли — мы здесь, и говорим с тобой, — дерзко заявил Райко.

— Верно! — Пропойца рассмеялся. — Теперь выдержи, дружок, и второе испытание: выпей со мной моего сакэ.