Корпорация "Исполнение Желаний" (Общий Файл. Завершено. Вычитано)

Здесь, в далеком, стоящем на окраине бараке, среди сборщиц ягод, сплетен не водилось. Так уж повелось. Тот, кто упивался интригами и ковал за спинами ядовитую ограду из слухов и лживых пересказов, недолго держался в коллективе и быстро оказывался за пределами дружного круга, покинутый и оплеванный. Поэтому никто не решил ставить под сомнения сказанное. Лишь только укоризненно качались головы. Светлые, темные, седые. Всем было жаль новенькую. Да и как не жалеть, если судьба и так не сложилась, а новая дружба, такая ценная и хрупкая поначалу, не успев окрепнуть, обратилась предательством.

— Ты иди, подыши воздухом, — ласково подтолкнула соседка в косынке. — Оно и легче станет. А нам спать пора, завтра вставать ни свет ни заря. Накажет судьба твою Шерин, не переживай....

Головы закивали. Зашуршали по деревянному полу барака подошвы, женщины стали расходиться.

Выскочив за дверь, на залитый бледным лунным светом двор, Янка прижалась к шершавой стене дома, кутаясь от холода в тонкую хлопковую майку. Молчали, ожидая хоть легкого порыва ветерка, низкорослые кусты, затихли и гомонившие до этого сверчки.

Янка посмотрела на луну и улыбнулась.

Вот и пусть эти простачки верят всему подряд. Кто знает, может, оно на руку выйдет? Как вообще сумела эта стервочка заполучить теплое место в белом особняке, у хозяина под боком, в то время как она — Янка — должна горбатиться в три погибели на ягодных посадках? Поди, не холодно ей там спать в отдельной комнате. Небось, и ванная у нее там есть, и кондиционер, а то и камин с чугунной решеткой. Ну, ничего, придет время поменяться местами, и тогда уже не Шерин, а Янка будет спать в теплой постели, заниматься чем-нибудь не особенно обременительным по дому и соблазнять хозяина.

Представив, как сам Халк кормит ее нежным паштетом с ложечки, Янка даже перестала мерзнуть. Кухня в занавесках с оборочками, хрусталь и серебряные ложечки на скатерти. Вечера на кожаном диване в его кабинете, поездки в город за обновками.... Вот-вот! Здесь, с Халком, ей будет куда лучше, чем с примитивным Роджером. А после первой ночи и способ уговорить повысить зарплату найдется. Конечно, найдется. Никто еще не устоял против разведенных женских ножек. Пусть даже и толстых. Мысль о собственной полноте заставила Янку скривиться.

Когда на дороге раздались шаги и мужские голоса, Янка встрепенулась, вынырнув из размышлений на поверхность, и застыла, вглядываясь в темноту. Кого еще черт....

Спустя минуту ей в лицо ударил слепящий луч фонарика.

— Ты кто такая? Почему не в бараке? — раздался грубый голос. Подошедших, по всей видимости, было трое.

Сообразив, что это охранники, обходящие территорию, Янка чуть успокоилась. Значит, не мужики с плантации, которые по рассказам нет-нет, да наведаются в барак, чтобы попытать удачу с одной из местных красоток.

— Я просто на улицу выбежала. По нужде.

— Вот то-то я и смотрю, в одной майке только стоишь.

Янка не видела, но чувствовала, как по голым ногам скользят липкие, похотливые взгляды. Ощупывают, облизывают, мечтают задрать повыше подол и без того короткой майки.

— Ты давай, на улицу больше не высовывайся. Нечего мужиков голым задом дразнить.

— Так я же... это.... Я не специально. Кто же знал, что вы появитесь?

— А мы каждый день появляемся, так завтра уже будем считать, что ты специально закон нарушаешь.

Мужики загоготали.

Янка, обутая в легкие тапочки, неловко переминалась с ноги на ногу. Луч фонаря ушел в сторону, высветив профиль одного из охранников — высокого, широкоплечего мужчину с дубиной у пояса. Двое других оставались в тени. Когда центральный достал сигарету и прикурил, Янка успела заменить тонкие губы, хмурый взгляд, широкие ладони и короткие волосы. А еще длинный шрам через всю щеку. Для обычного охранника, он держался слишком уверенно, даже надменно.

Содрогаясь от холода, Янка продолжала всматриваться в жесткое лицо. И тут ее осенило. А не тот ли это?.... Не начальник ли стражи по имени Грег, о котором частенько упоминали женщины из барака? Ну, конечно! Кто еще мог держаться с таким превосходством над остальными? Да и шрамом не каждое лицо изуродовано, тем более таким....

К дрожи от холода прибавилась еще одна — нервная. А ведь это шанс! Если только удастся привлечь его внимание, то, возможно, дорожка в особняк Халка проторится сама собой. Вот только как бы все получше обставить?

— Каждый день, значит, ходите? — промурлыкала Янка с легкой улыбкой. — Тогда завтра вас с чаем и тортиком ждать у ворот буду.

В темноте раздалось фырканье.

— Ишь, какая наглая....

Но заинтересованный взгляд все-таки был ей наградой. Она опять его скорее ощутила, нежели увидела.

— Иди, давай, в барак. Нечего снаружи торчать.

Сообразив, что время первого диалога истекло, Янка решила не искушать судьбу, поэтому просто развернулась и, изо всех сил качая бедрами, растворилась в дверном проеме. Когда голоса и шаги во дворе стихли, она все еще стояла, привалившись к шершавой стене, глядя в непроницаемо черный потолок. Темнота надежно укрыла от посторонних взоров сосредоточенный, выдающий быструю работу ума холодный взгляд и прилипшую к губам улыбку.

* * *

*

Следующие три дня я запомнила смутно. Работа занимала все свободное время: вставали здесь с зарей, а ложились уже затемно. От перечня поручений рябило в глазах: я была то на кухне, то во дворе, то в особняке, то в подсобном помещении. Ничто не занимало мою голову полностью, она была наполнена пустотой и апатией, осознание рабского заточения убивало всякое желание даже легонько трепыхаться. К этому моменту я уже окончательно осознала, что не увидеть мне в скором времени ни Алекса, ни Линду, ни кого-либо другого из друзей, что я останусь на ранчо надолго, возможно, навсегда. Я поняла, что не стоит даже рождать пустую надежду на чье-то понимание или поддержку. Как когда-то сказала Янка — в Тали каждый сам за себя. Так оно и было.

Иногда я разговаривала на кухне с Табитой, когда у той находилась свободная минутка. От нее же я получила в распоряжение два полотенца, кусок мыла, чистую застиранную майку бежевого цвета и две пары нижнего белья. Думать, кому они принадлежали раньше, не хотелось, но и выбора, носить или брезговать, как такового не было. Все, что когда-то мне досталось вместе с сумкой от Корпорации, осталось в комнате на третьем этаже на Бэль-Оук авеню. Никто не позаботился привезти все это на ранчо.

Табита же указала мне путь к душевой, что располагалась в подсобке, недалеко от моего крыла, и теперь каждый вечер перед сном я хотя бы имела возможность смыть соляную корку пота, которая образовывалась на коже с самого утра, стоило беспощадному солнцу Тали подняться над горизонтом. Запасных штанов у меня не было, а те, что подвергались ежедневной носке, от толстой корки грязи едва сгибались в коленях. Кроссовки тоже быстро приходили в негодность. Однако мне было все равно.

Меня больше ничего не интересовало. Ни одежда, которая была надета на меня снаружи, ни то, что осталось внутри.

Я не смотрела в лица проходящих людей, не слушала их разговоры. Руки делали свою работу автоматически, а основные силы уходили на то, чтобы охранять голову от мыслей. Мне казалось, что я едва удерживаюсь на грани отчаяния, и стоит только начать жалеть себя, как я тут же соскользну в пропасть. И уже насовсем. Простым и надежным казалось только пребывание в безэмоциональной пустоте.

Все, что когда-то было таким естественным, будто мягкая игрушка, забытая на чердаке, покрылось пылью и выцвело. Кафе "Лориан", что стояло напротив моего дома в Клэндон-Сити, послеобеденные чаепития с девчонками-продавцами в магазине (Линда никогда не забывала купить шоколадное печенье), вечерние просмотры теленовостей, привычное тиканье часов на каминной полке. Смех Алекса и вовсе теперь звучал отдаленно, будто доносясь из растаявшего утреннего сна, а его улыбка полностью стерлась из памяти, словно кто-то злой и бездушный нечаянно смахнул ее мокрой губкой, приняв за горстку пыли.

Не было больше ни шопингов, ни мечтаний о собственной машине, филиале второго магазине или хотя бы чашке мороженого на ночь. Вместо этого был желто-красный жаркий пейзаж, дрожащий раскаленный воздух, выкрики охранников и иногда жалобные стоны рабочих.

Я приходила в комнату, когда на темном покрывале неба уже сверкали крохотные звезды, развешивала выстиранную одежду на единственном стоящем в углу комнаты стуле, скручивала спутанные волосы в косу и ложилась в постель. Отворачивалась к стене, прижималась лбом к холодной штукатурке и слушала редкие шаги в коридоре. Когда не удавалось избавиться от назойливых мыслей и подступающих слез, я принималась дергать себя за жесткие от хозяйственного мыла локоны или теребить тощую подушку, в надежде хоть как-то отвлечься. Зачастую я просыпалась с полной охапкой перьев, зажатых в ладони. В скором времени это грозило закончиться тем, что я останусь без всякой подушки, но поделать с собой ничего не получалось.

Хуже всего было то, что я никак не могла найти положительных или хоть сколько-нибудь утешительных моментов в своем нынешнем положении. Пребывание и передвижение по территории ранчо лишь усугубляло депрессию: особенно плохо на моем настроении сказывались засевшие в памяти отрешенные лица работников, будто клейменные тяжелой печатью. Я все понимала. Понимала, что они осужденные, каждый за разное — кто-то убивал, кто-то грабил. Однако Тали имел странную особенность уравнивать тяжесть проступков, скрепляя людские души стальной цепочкой общего горя. Иллюзия свободной жизни, путешествия за пределами крохотной тюремной камеры не поддерживала бодрость духа, а наоборот, коррозией разъедала продолжающее надеяться сознание. У каждого прибывшего сюда у кого-то раньше, у кого-то позже наступал момент прозрения — обещанный "Большой Город" с возможностью искупить совершенную ошибку собственным трудом на деле оборачивался покрытой ржавчиной железной ловушкой, которая навсегда заглатывала попавшую в ее пасть неосторожную ногу. Если сидя на скамье подсудимых тридцать третья зона выглядела сочным праздничным тортом, то при ближайшем рассмотрении оказывалась засиженным мухами, засохшим, потрескавшимся пыльным пирожным, которое и бродячий кот не отважился бы попробовать. А после "прозрения" не у многих хватало сил продолжать надеяться на хороший исход. Многие срывались. Били окружающее или окружающих, резали себя, съезжали далеко в минус по баллам и исчезали где-то в небытие, о котором ни друзья, ни знакомые ничего не могли сказать. У кого-то хватало терпения на годы. Кто-то предпочитал такой жизни смерть уже через пару месяцев.

Именно поэтому я больше не смотрела на лица. Я не могла помочь себе и я не видела пути, как помочь другим. Подобная ситуация полностью лишала мою жизнь той искры, которая бы теплила какие-либо надежды или давала утешительный настрой.

Я приходила в пустую комнату с единственной кроватью вечером и уходила оттуда же утром, чтобы, прожив еще один день, завершить замкнутый круг.

Как ни странно, в одном мне везло. Я не видела ни Грега, ни тех ребят, что встретились мне тем вечером возле кухни. Грег был единственным, кого я зорко высматривала в округе. Внутреннее чутье подсказывало, что добром наша следующая встреча не обернется.

Да и Халка за все это время я видела лишь однажды, издалека, и, признаться, совершенно по нему не скучала. Не мог нормальный человек хотеть жить здесь, видеть, как мучают (пусть повинных, но все-таки) людей по его же собственным приказам, после чего спокойно отправляться в клуб, чтобы скоротать вечерок в компании себе подобных. И пусть он оказался чуть более проницательным, чем мне бы хотелось, и даже чуть более справедливым, чем по всем предположениям должен был быть, однако, я не собиралась на его счет заблуждаться. Халк рабовладелец. И пусть зовется благозвучным словом "оунер" — это совершенно не меняет суть его черной души.

Отдельного упоминания заслуживала последняя встреча с Янкой, произошедшая в общественной столовой накануне, куда мне, наконец, показали путь. Встреча эта оставила глубокий и неприятный отпечаток в памяти, всякий раз заставляя меня чувствовать привкус мути, поднятый со дна застоявшегося болота, стоило вспомнить о том случае.

Приземистое одноэтажное здание общепита располагалось в отдалении от белокаменного особняка, скрытое высокими растительными посадками. К нему вела протоптанная многими подошвами работников ранчо широкая тропинка. Впервые оказавшись внутри, я поразилась количеству грязных, потных тел, стоящих в очереди к окошку раздачи, где каждому на руки выдавался пластиковый поднос с миской супа или каши и парой кусков черного хлеба в придачу. Из питья здесь давали чай, а иногда бледно-желтый, пахнущий лежалыми сухофруктами компот, едва сладковатый по вкусу. Стоя в очереди за чьей-то спиной, одетой в мятую красную майку, я медленно обводила взглядом помещение, когда вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный тяжелый взгляд. Обернувшись, я увидела позади незнакомую женщину, в глазах которой плескалась укоризна. Удивившись, но не найдя за собой никакой вины, я отвернулась, продолжая созерцать красную майку. Но стоило мне получить поднос и пойти к одному из грязных столиков, как я поймала на себе еще несколько подобных взглядом от незнакомых людей. В основном, женщин. Кто-то смотрел с неприязнью, кто-то с агрессивным вызовом, кто-то качал головой. Мне стало неприятно. И противно. Охватило чувство, будто добрые монахини взяли меня — бродяжку — с улицы в монастырь, а я тут же исписала стены святыни пахабными словами. Или наделала кучу на рабочий стол главного священника. Я пробовала вспомнить, не переходила ли я кому-то дорогу, не вступала ли в стычки, но память была спокойна, словно гладь озера в безветренную погоду. Ничего не приходило на ум.

Едва лишь дожевав черствый хлеб, я отнесла поднос с остатками еды в угол, где на широком столе у стены уже лежала груда таких же, и отправилась к выходу. С Янкой я столкнулась у самых дверей.

Она была одета в белую длинную майку и широкие даже для ее пышной фигуры штаны. Когда наши взгляды встретились, я уловила волну такой неподдельной злобы, что едва не отшатнулась. Какая-то дама тут же потянула ее за рукав и громко прошептала "Это она?" Янка кивнула. И в глазах ее спутницы тут же появилось то же самое, уже знакомое мне выражение отвращения, будто я была не человеком, а корзиной с мусором, над которой кружили зеленые мухи. Оправившись от удивления, я на деревянных ногах прошла мимо этой пары и выскочила на улицу.

Шок, испытанный мной в столовой, все еще стелился следом даже тогда, когда моя голова уже прижималась к прохладной штукатурке стены, а рука привычно мяла колючие перья тощей подушки. Мне так и не удалось определить, чем было вызвано подобное отношение в столовой, но сон в эту ночь не шел долго.

* * *

*

Через несколько дней к моим обязанностям прибавилась еще одна — новая. Табита как раз закончила наполнять большую алюминиевую бочку, стоящую возле плиты, свежесваренной похлебкой из огромного булькающего котла. Добавив последний черпак, она взмахом руки подозвала двух мужчин, которые погрузили горячий жбан на деревянную тележку с прикрепленной спереди длинной ручкой. Тележку вывезли с кухни на подъездную дорожку и оставили стоять на прогретых за день камнях.