Слепые души

— Оставьте её в покое!

Я рыдаю:

— Аля, мне плохо... Мне очень плохо... Зачем они издеваются надо мной? Пусть они уйдут...

— Господи, Настенька, да с чего ты взяла, что над тобой издеваются? — говорит горьковато-свежий голос совсем не насмешливо, а даже вроде бы сочувственно. — Аля сказала вчера, что ты заболела, и мы пришли узнать, как твоё самочувствие. Если ты плохо себя чувствуешь, мы не будем тебе докучать. Поправляйся скорее.

— Может, пивка для поправки здоровья? — язвит кто-то.

— Заткнитесь там, — отвечает женский голос с запахом мужской элегантности. И добавил, обращаясь ко мне: — Мы пойдём, Настенька. Отдыхай, не будем мешать.

Избавлю вас от подробностей процесса моего протрезвления, скажу только, что оно идёт тяжело и медленно. Мадина скармливает мне целую пачку дорогих капсул, предназначение которых заключается в выведении из организма вызывающих отравление продуктов распада алкоголя. К вечеру мне становится лучше.

Я остаюсь у Альбины и на вторую ночь. Если предыдущую я проспала одна, то сегодня ко мне под одеяло проскальзывает рука Альбины, а её голос нежно спрашивает:

— Утёнок, можно к тебе?

— Зачем ты спрашиваешь разрешения, Аля? — вздыхаю я. — Это твой дом и твоя постель.

— А девушка, которая лежит в постели, — моя? — спрашивает Альбина, лаская меня под одеялом рукой.

— Конечно, твоя, — улыбаюсь я, возбуждаясь от её прикосновений.

— Ну, если так, то, может быть, она не откажется прижаться ко мне сегодня ночью?

Она забирается под одеяло и обнимает меня. Наши ноги переплетаются.

— Ну вот, я прижимаюсь к тебе, — говорю я.

— Отлично, — улыбается Альбина. — Но как насчёт того чтобы сделать это без трусиков?

Трусики падают на ковёр рядом с кроватью. Нетрудно догадаться, что на сон этой ночью времени у нас остаётся меньше обычного.

Утро второго января встречает меня чашкой ароматного свежесваренного кофе. Сегодня никаких гостей, только мы с Альбиной и солнечный зимний день — точь-в-точь такой, какой увековечил в своём стихотворении Пушкин. У Мадины выходной, и завтрак готовлю я, а Альбина сидит у стола и с улыбкой слушает звуки моей кухонной возни. Когда я ставлю перед ней тарелку с аппетитными дымящимися оладьями, она привлекает меня к себе на колени и приникает к моей шее губами — жарко и щекотно.

— Господи, как я тебя люблю, малыш, — шепчет она. — Никому тебя не отдам. Ты моя.

— Целиком и полностью, — заверяю я.

Идиллия длится до обеда: приезжает Диана Несторовна. Заглянув мне в глаза, удовлетворённо кивает:

— Ну вот, совсем другой вид.

Я сразу говорю:

— Сегодня я объявляю сухой закон.

Она смеётся:

— Ну, бокал шампанского-то можно!

— Вчера, как я смутно помню, тоже начиналось с шампанского, — отвечаю я. — Нет, с меня хватит.

Диана Несторовна обнимает меня за плечи и говорит серьёзно:

— Ну и правильно. Ничего хорошего в этом нет.

Я угощаю её приготовленным мной обедом; мы сидим за столом втроём, разговариваем и смеёмся, и ни о чём плохом думать не хочется. На какое-то время груз жуткого и опасного знания, открывшегося мне позавчера, становится легче, в присутствии Дианы Несторовны я чувствую себя в безопасности, а пожатие руки Альбины под столом наполнено нежностью.

— Хорошо мы сидим, это верно, — говорит наконец Диана Несторовна. — Однако, я вот зачем приехала... Пора на работу, Алечка. Отдохнула — и хватит.

— А без меня ты никак не справишься? — спрашивает Альбина.

— Справиться-то, может, и справлюсь, — усмехается Диана Несторовна. — Только и тебе нужно на работе хоть изредка появляться, дорогуша. Я понимаю, гораздо приятнее проводить время с Настенькой, но и о деле тоже думать надо.

— Да я не спорю, Диана, — отвечает Альбина, опираясь о край стола и поднимаясь на ноги. — Ты, конечно, права. Ну что ж, я вызываю Рюрика.

— Не надо, — говорит Диана Несторовна. — Пусть отдохнёт парень, Новый год всё-таки. Я сама тебя отвезу.

Снова грусть и тревога наваливаются на меня всей своей тяжестью. И растерянность, и страх. Щемящая тоска и одиночество. Я убираю со стола и мою посуду, Альбина идёт одеваться, а Диана Несторовна помогает ей. Когда я заглядываю в спальню, Альбина уже одета в элегантный серый костюм с белой строгой блузой, а Диана Несторовна повязывает ей галстук. Окинув всю её фигуру критическим взглядом, она говорит:

— По-моему, эти очки к этому костюму не очень подходят. Давай-ка наденем сегодня другие.

У Альбины тёмных очков десятка полтора, и из них Диана Несторовна выбирает те, которые, по её мнению, подходят к этому костюму. В завершение она брызгает Альбину духами, приглаживает её короткие волосы щёткой и подаёт ей пальто, шарф и перчатки. В углу стоит сделанная на заказ тонкая лакированная трость с позолоченной ручкой — дорогой и элегантный вариант трости для слепых, но Альбина редко ею пользуется. Не берёт она её и сегодня, потому что заботливая рука сестры надёжнее любой трости.

— Мы подвезём тебя домой, — говорит мне Диана Несторовна.

— Настёнок, а может, ты останешься и дождёшься меня? — предлагает Альбина.

— Пожалуй, мне нужно всё-таки заглянуть домой, — говорю я. — Надо проверить, как там папа. Мне как-то совестно оттого, что я оставила его одного в Новый год.

Глава 13. Когда звонит выключенный телефон

В апреле был суд. Человек, которого Ника ударила бутылкой, умер — вопреки обнадёживающим прогнозам врачей. Выглядело это очень странно: сперва парень как будто пошёл на поправку, пришёл в себя и даже смог дать показания, но после этого ему резко стало хуже. Будто по какому-то вмешательству недобрых сил он скончался от стремительно развившегося отёка мозга, причины возникновения которого установить не удалось.

Я думала, что меня вызовут давать показания, но этого не произошло: о своём визите ко мне сразу после случившегося Ника, по-видимому, на следствии молчала, как партизан. Наверно, она вообще не называла моего имени ни следователю, ни адвокату.

Она берегла меня, а вот я её так и не смогла уберечь.

Я решилась прийти только на оглашение приговора. Зрителей в зале было немного — родители Ники, бабушка, ещё пара каких-то незнакомых мне людей. Когда я увидела Нику на скамье подсудимых, в железной клетке, у меня сжалось сердце. Она обводила взглядом зал, и я похолодела: узнает или не узнает? Я предпочла остаться не узнанной: на мне было недавно купленное чёрное кожаное пальто, платок и тёмные очки; взгляд Ники, скользнув по мне, на мне не задержался.

Приговор был — два года колонии, не условно. Ника выслушала его с каменным, непроницаемым лицом, она держалась хорошо, чего нельзя было сказать о её матери и бабушке: те обе плакали. Ника смотрела не на них, а на меня — неотрывно и пристально, и от её взгляда у меня всё внутри обледенело. Узнала, поняла я.

Удар молотка судьи вбил огромный гвоздь в моё сердце. Клетку открыли, на запястьях Ники защёлкнулись наручники, а она не сводила взгляда с меня. Ни слезинки, ни слова она не проронила — только этот долгий прощальный взгляд.

* * *

Пару слов о Якушеве. После того случая под Новый год это существо, так ловко ассимилировавшееся среди людей, неоднократно посещало меня и пыталось переманить на свою сторону. Чтобы пролезть мне в душу, Якушев сначала применял всё своё обаяние, изливал на меня потоки лести и всячески превозносил меня, обещая мне ослепительное будущее; он появлялся откуда ни возьмись, как будто точно знал каждую минуту, где я нахожусь. Он ловил меня на улице, в магазинах, в автобусе, появляясь, как джинн из бутылки, так что мне становилось жутко от такой его вездесущности. Он звонил мне на оба телефона, мобильный и домашний, в любое время дня и ночи; когда я наконец отключила их оба, это не помогло: выключенные аппараты продолжали звонить. И вот какая жуткая странность: звонки эти слышала только я, а отцу они были не слышны.

Отключенный мобильный изводил меня звонками с полуночи, и от этого сводящего с ума звука не было спасения: даже сунув голову под подушку, я ясно слышала его, как будто он звонил у меня в голове. В два часа, вконец измученная, я сдалась — взяла его и приложила к уху.

— Милая Настенька, ты от меня не спрячешься, — услышала я мужской голос. — Я найду тебя всюду.

— Что вам от меня надо? — глухо спросила я. — Зачем вы меня преследуете? Кажется, я ясно сказала: нам с вами не по пути.

— Я бы не был столь категоричен, дорогая Настя, — ласково ответил голос. — Лично я придерживаюсь другого мнения: мы с тобой должны идти рука об руку. В этом очень много преимуществ для нас обоих. Я мог бы поддерживать тебя и передавать тебе свои знания и опыт, а ты заряжала бы меня своей молодой силой, коей у тебя несметное количество. Ты сама не знаешь, кто ты есть...

— И не хочу знать, — перебила я. — Оставьте меня в покое!

— Настя, Настя, ты не понимаешь, от чего отказываешься! — уговаривал голос. — Всё, о чём ты когда-либо мечтала, может сбыться! Целый мир будет у твоих ног, ты возьмёшь от этой жизни всё. И это будет стоить тебе не таких уж больших усилий — только протяни мне руку.

— Нет, — сказала я. — Отойди прочь, нечистый, не соблазняй меня! Я знаю: всё, что ты обещаешь, обратится в прах, горы золота станут грудой черепков. Я не пойду с тобой, не протяну тебе руки, оставь меня!

Сунув телефон под подушку, я осенила себя крестным знамением. Как только я это сделала, в настольном зеркальце возникла жуткая харя и захохотала высоким, гнусавым и диким хохотом. Помертвев, я отшатнулась и тут же почувствовала удар в спину. Это меня стукнули пластмассовые плечики для одежды, вылетевшие из открытой дверцы шкафа. Следом за ними начала вылетать вся одежда, которая там висела, и устроила вокруг меня бешеный хоровод. Задвигались стулья, сама собой включилась настольная лампа, захлопали все дверцы в стенном гарнитуре, книги сами спрыгивали с полок — словом, начался дикий полтергейст. Я смотрела на всё это бесчинство, парализованная ужасом, и не могла вспомнить ни одной молитвы, а телефон опять надрывался: он хоть и был под подушкой, но звук шёл чёткий и громкий. Я схватила его и поднесла к уху.

— Молитвы не помогут, это всего лишь избитые слова, — послышалось из него. — Бог давно их не слушает. Он тебя не слышит, а я слышу — позови меня! Он не придёт по твоему зову помочь тебе, а я приду — обратись ко мне! Ты знаешь моё имя — назови его!

— Андрей Фёдорович? — пробормотала я, оседая на пол и пригибая голову, чтобы какой-нибудь из летающих предметов не ударил меня.

— Нет, другое! — потребовал голос в телефоне. — Назови его, и я тотчас приду!

"Господи..." — подумала я.

— Напрасно зовёшь Бога, он глух к твоим мольбам! — прорычал телефон. — А я ловлю каждое слово из твоих уст, я исполню любое твоё желание, только позови меня! Только произнеси моё имя, и я тотчас буду к твоим услугам!

Я не стала произносить проклятое имя. Как в гоголевском "Вие", я схватила маркер и очертила на полу возле себя круг. И что вы думаете? Предметы, свободно летавшие в воздухе как бы по своей воле, не могли пересечь границы, очерченной этим кругом: они словно натыкались на невидимую преграду. "Ага!" — подумала я, приободрившись. Встав на колени, я стала звать на помощь все небесные силы, всё Божье воинство, всех ангелов, при этом зажмурив глаза, чтобы не бояться. По свисту в воздухе я слышала, что вещи всё ещё летают, но меня уже не касалась ни одна из них: я была под защитой круга. Своими словами — слова молитв я позабыла с перепугу — я призывала все светлые силы, умоляя защитить меня от посягательств нечистого.

"Свет, свет", — шептал мне кто-то... Свет — моя сила и моё оружие! Мне не нужны ангелы. Я сама — свет.

Как только я это поняла, за моей спиной разлилось слабое прозрачное свечение, своими размытыми очертаниями похожее не то на развевающийся плащ, не то на два приподнятых крыла.

Телефон внезапно смолк. Пальто, летавшее вокруг меня и размахивавшее рукавами, упало на пол. Со стуком попадали вешалки, погасла лампа, и меня охватила ледяная, жуткая тишина и мрак.

С колотящимся сердцем я ощупью добралась до выключателя. Щелчок — и на тебе! Ничего не было: ни разбросанных вещей, ни раскрытых дверец, ни вывернутых ящиков. Всё было на своих местах, в полном порядке — никаких следов паранормальной активности. Я уже была готова поверить в то, что всё это мне почудилось, но...

Моё настольное зеркальце треснуло.

После этой ночи, причёсываясь утром, я обнаружила у себя несколько седых волосков. Что ни говори, испугалась я здорово: кто бы не испугался, когда вокруг сами собой летают предметы комнатной обстановки, а из выключенного телефона слышатся голоса? Отмывая с пола магический круг, я думала: неужели это правда? В моей комнате — моём логове, оплоте безопасности, покоя и уюта, ночью творилась такая чертовщина, что кровь стыла в жилах. Никогда в своей жизни я сама не сталкивалась ни с чем подобным и не знала, как это в действительности страшно — совсем не то что смотреть фильм ужасов, в котором страшные вещи происходят лишь с героями на экране, в выдуманной автором реальности. И совершенно другое дело, когда ужас входит в вашу жизнь — настоящий, осязаемый ужас, от которого встают дыбом и седеют волосы; когда вы кожей чувствуете угрозу, которой наэлектризован воздух и которая не ослабевает и не отступает, — тёмную и ледяную, как вода в проруби зимней ночью. Ужас вошёл в мою жизнь.

Мой телефон, как я уже сказала, был отключен. Я боялась каждого звонка, каждого стука и шороха, и когда однажды около трёх часов дня на всю квартиру заверещал сигнал домофона, моё сердце ушло в пятки. Замечательно — ещё и по домофону он начал меня изводить! Разумеется, я не стала подходить к трубке и сидела затаившись, как мышь. Домофон настойчиво вызывал меня снова и снова, потом смолк, и у меня уже было отлегло от сердца, но звонок раздался через некоторое время опять. Схватив трубку, я отключила домофон вообще, и стало тихо. К окнам подходить я боялась, поэтому не знала, кто это был, — да и не хотела знать, откровенно говоря.

Но на этом мои страхи не кончились: тот, кто звонил в домофон, оказался настойчивее, чем я полагала. Тренькнул дверной звонок, и я просто окаменела от страха. К двери я не подходила и не смотрела в глазок, чтобы на площадке не услышали, что кто-то есть дома. В дверь непрерывно звонили целую минуту, а я сидела, не в силах пошевелиться. Потом к звонкам добавился стук, и с площадки до меня донеслись голоса. Один из них, как мне показалось, был женский. "Не он?" — встрепенулось, оттаивая, моё сердце. Да, похоже, это был не он! Я подкралась к двери. Стук повторился, и я уже явственно услышала голос:

— Настя! Настенька, если ты дома, открой! Это я!

Я загромыхала ключом, распахнула дверь и повисла на шее Альбины.

Да, это была Альбина, которая не могла до меня дозвониться. Трудно описать словами облегчение, которое я испытала, увидев на пороге её, а не моего преследователя. Повиснув на ней, я стиснула её в объятиях что было сил и впилась в её губы таким страстным поцелуем, что она даже пошатнулась.