Консерватория: мелодия твоего сердца

* * *

Консерватория гудела. Но не тем острым, будто жалящим слух гулом возбужденного ожидания, а бархатным гомоном полнейшего удовлетворения, томным шепотом ласкового спокойного прибоя, какой бывает только после грозы. Концерт удался. Он превзошел все надежды студентов и оправдал ожидания преподавателей. Коллум Боллинамор. Это имя шелестело, казалось, из каждого угла.

Я не спеша шла в привычную аудиторию, а гул клубился вокруг, заполняя свободное от олламов пространство, словно дымок благовонных курений, не надоедая, не пытаясь назойливо влезть в уши, забраться под кожу, но сопровождая неспешный ход мыслей.

'Адерин...', — хриплым глубоким баритоном, в недрах которого будто рокотал просыпающийся вулкан. Интересно, он помнит этот момент или усталость и порция Падрэйгового 'обезболивающего' навсегда сокрыли его на задворках памяти, минуя сознание? Хотя... какая, в сущности, разница? Судя по привычной отстраненности и прохладности моего партнера по ансамблю, это было всего лишь наваждение, навеянное усталостью и потерей крови. Обратно мы добирались коляской — Грейнн настоял — и всю дорогу до ворот консерватории провели в молчании после того, как на мой вопрос о его самочувствии партнер поморщился и односложно ответил, что в порядке, давая понять, что к разговорам не расположен. А по прибытии мы сразу же разошлись в разные стороны, коротко попрощавшись. Вернее коротко попрощался оллам, после чего резко отвернулся и ушел по направлению к мужскому общежитию, я же так и не успела сказать 'до свидания', оставленная у кованной калитки под неодобрительными взглядами невыспавшегося и явно порядком взбешенного привратника. Студенты, конечно же, этой ночью массово нарушили комендантский час. И, конечно же, будили вредного служащего своими душераздирающими воплями о милосердии. Я усмехнулась. Уж кого-кого, а господина Парта мне жаль не было. Уж сколько всего от него выслушивали олламы, а иногда и молодые преподаватели. Пусть хоть теперь его глуховатое ворчание, скребущее, словно грифелем по гладкой бумаге, будет заслуженным.

И все же было очень приятно увидеть, хоть и всего лишь на короткий срок, Грейнна без его бессменной маски равнодушия и высокомерности. Вряд ли мне доведется заглянуть за нее еще раз.

Улыбка промелькнула, легонько коснувшись уголков губ, и исчезла. Аудитория была всего в десяти шагах. Самое время отбросить посторонние мысли и настроиться на серьезный лад

Первой парой сегодня значилась гармония. С самого начала года ее вела Аймора Дели, приятная маленькая женщина, словно излучающая покой и размеренность. Прекрасный преподаватель, с одним-единственным изъяном: под плавные текучие звуки ее речи студентов безотчетно клонило ко сну. Поэтому известие, принесенное однокурсницей, с лихорадочным блеском в глазах, стоявшей в дверях аудитории, вызвало невероятное облегчение:

— Он вернулся! — яркий шепот искрился маленькими, приятно покалывающими звездочками. В тот же миг атмосфера преобразилась. Томность сдуло даже не ветром — ураганом эмоций, в основном девичьих. Улыбка снова тронула мои губы. Да, наш родной и пылко любимый преподаватель гармонии с самого первого занятия на первом курсе вызывал у оллем бурное, но тщательно сдерживаемое обожание.

— Мэтр Кейн вернулся! — шепотом взвизгнула девушка, идущая позади меня. Нотный стан и репризы, да как у нее это вообще получилось?

Преодолев порог аудитории, я первым делом посмотрела в сторону кафедры. Действительно вернулся. Высокий молодой мужчина стоял, облокотившись о кафедру, и встречал студентов едва заметной улыбкой и немного насмешливым выражением серо-голубых глаз. Скажем прямо, больше, чем по мэтру Кейну, оллемы вздыхали только по мэтру Дойлу, и то лишь потому, что первый, в отличие от второго, был женат и, судя по слухам, весьма прочно.

Один вид молодого преподавателя заставлял добрую половину аудитории, которую женскую, задержать дыхание. Я же облегченно выдохнула. Теперь мне не придется переводить самой себе собственные каракули конспекта, зашифрованные сонным мозгом. В тетради, наконец, будет прядок, да и перед экзаменом не придется в авральном режиме переписывать собственные каракули, больше похожие на криптограммы, чтобы хотя бы прочитать ответы к билетам.

Дождавшись, когда поток студентов рассядется по местам, мэтр Кейн встал за кафедру, обойдя ту сбоку, и произнес:

— Приветствую вас, олламы и оллемы. Надеюсь, в мое отсутствие вы не пренебрегали дисциплиной и достойной метрессой Дели?

В ответ раздался воодушевленно-подтверждающий гул, мол, не только не пренебрегали — все силы и помыслы отдавали именно этому предмету!

Преподаватель иронично усмехнулся приливу студенческого энтузиазма и одобрительно кивнул, сделав вид, что поверил.

— Очень хорошо. Тогда в конце занятия проведем небольшую письменную работу.

В тот же миг пространство заполнил звук шелеста судорожно пролистываемых страниц. Вот почему мэтра Даррака Кейна студенты любили больше: в отличие от мэтра Ханлея Дойла он всегда предупреждал об испытаниях заранее.

Вздохнув, я открыла собственный конспект и стала просматривать его, отмечая уже пройденные темы и стараясь вспомнить то, что удавалось отвоевать у предательски сонной атмосферы, навеваемой голосом предыдущего преподавателя.

— А пока вы морально готовитесь к работе — новая тема, — объявил мэтр и, взяв мел, приблизился к доске, чтобы быстро и безошибочно начать наносить хвостатые ноты на полоски нотного стана.

Со вздохом, я открыла чистую страницу и стала переписывать музыкальную фразу с доски, вслед за преподавателем.

* * *

Время занятий студентов уже давно прошло, а Маркас Двейн все сидел за столом и хмуро просматривал стопку документов, принесенных на подпись, задаваясь вопросом: ему кажется или с каждым разом этой бюрократической дребедени становится все больше? Это занятие ему весьма не нравилось. Мало интересного в том, чтобы вникать в словесные выверты замшелых крючкотворов, коими, как он подозревал, были все деканы и большинство заведующих кафедрами, чтобы понять на каких условиях соглашаться с инициативами. Да и вообще стоит ли. Так что когда в дверь его кабинета постучали, а затем в проеме появилась Делма, он с радостью отложил очередной листок и вопросительно посмотрел на секретаря.

— К вам мэтр Кейн, лорд Двейн, — произнесла девушка.

— Пригласи, — коротко ответил мужчина.

Делма кивнула и открыла дверь настежь, дружелюбно обращаясь к посетителю:

— Проректор Двейн примет вас, проходите.

Даррак Кейн прошел в кабинет, а дверь за ним тихо закрылась.

— Мэтр Кейн, — Маркас обратился к посетителю, указывая ему на кресло для посетителей, — как прошла поездка?

— Благополучно, мэтр Двейн, благодарю, — кивнул молодой человек, занимая предложенное место.

— Как оллема Таллия? — снова поинтересовался первый проректор.

— Рада, что вернулась и довольна итоговой практикой.

— Маэстро Диармэйд дал ей отличную характеристику и отметил высшим баллом. Меня, как ее преподавателя это весьма радует, — в глазах лорда Двейна блеснули довольные вспышки, подтверждавшие его искренность.

— Музыка — ее жизнь, она ею дышит. А при таких обстоятельствах не могло и быть иначе, — говоря о жене, Даррак тепло улыбнулся.

— Верно, — согласился с ним первый проректор, после чего сменил тему:

— Передавал ли лорд Бирн для меня какие-либо поручения?

— Да, — Даррак Кейн моментально посерьезнел, настраиваясь на рабочий лад. — В столице неспокойно. Вернее, слишком спокойно. Дядя считает, что это затишье перед бурей, и слишком уж оно тихое, чтобы не обещать нам действительно серьезный ураган. Лорд Гаррет Бирн просит вас быть осмотрительным и внимательным и отслеживать любой подозрительный интерес к консерватории.

— Подозрительный интерес... — первый проректор нахмурился и хмыкнул. — Я понял. Что-нибудь еще?

— Лорд Бирн так же посоветовал присматривать за студентами, особенное внимание уделять проблемным.

Маркас Двейн кивнул.

— Лорд Бирн что-то подозревает? — глаза мужчины сузились.

— Скорее предчувствует, но предосторожности редко бывают лишними, — ответил молодой человек. — В столице в последнее время участились случаи нападения на олламов, состоящих на государственной службе на скромных, но дающих возможности для влияния должностях. Лорд Бирн рассматривает вероятность того, что действует оллам, но это кажется ему маловероятным. Пока мы не знаем, с чем имеем дело, но уже сейчас ясно, что к этой угрозе не стоит относиться легкомысленно.

Маркас Двейн нахмурился. Известия были в крайней степени дурные. Кто-то ликвидировал олламов, отдавая себе отчет или нет, но кто-то пытался подорвать выверенную до самого маленького винтика систему, и это мужчине очень не нравилось. Если это и было совпадение, то очень подозрительное.

— Я понял и принял к исполнению, — кивнул первый проректор после продолжительной паузы. — Жаль, что вам пришлось пропустить почти полностью первое полугодие с этими разъездами. Думаю, студенты порадовались вашему возвращению?

— К моему удивлению, — усмехнулся молодой преподаватель, — Я и сам не рад, что пришлось пропустить вдвое больше запланированного времени.

— Что поделать, мэтр Кейн, служба на благо короны непредсказуема, пусть вы и не на постоянной основе помогаете лорду Бирну.

— Это так, но я все же предпочел бы, чтобы он не вызывал меня обратно в столицу спустя день после возвращения, — уголок губ Даррака недовольно дернулся.

Маркас понимающе усмехнулся

— Никто из нас не любит впустую тратить время. Что ж, надеюсь, в этот раз вы останетесь до конца учебного года, и нам не придется просить метрессу Дели подменить вас в третий раз.

— Всецело разделяю ваши надежды. Иначе мне будет очень неловко показываться на глаза метрессе, — Даррак Кейн усмехнулся в ответ.

После пары дежурных вежливых фраз молодой человек покинул кабинет, оставив его хозяина наедине с невеселыми мыслями. Приглядеть за студентами... Да уж, за ними только глаз да глаз. Пожалуй, стоит к этому привлечь преподавательский состав. Решив дать соответствующие указания старшим олламам на ближайшем собрании, мэтр Двейн снова вернулся к рутинной бумажной работе, но теперь к привычному глухому раздражению, служившему обыкновенным фоном, сопровождающим этот род деятельности, к его чувствам прибавилось беспокойство, вибрирующее тонкой струной на заднем плане восприятия. Недобрые предчувствия. Их первый проректор не любил еще больше, чем документы на подпись.

* * *

Последующая пара недель пролетела незаметно. Приближалось время экзаменов и академконцертов. Все свободное время занимала подготовка к теоретическим дисциплинам и музыка. Музыка была везде, пронизывала собой воздух, стены, пропитывала землю. Каждый поход от общежития до учебного корпуса консерватории я не могла надышаться заметно холодеющим, почти по-зимнему свежим воздухом, а затем снова окуналась в музыку, свою и чужую.

Совместные музыкальные занятия проходили в прежнем немногословном ключе. И все же кое-что в нашем с Грейнном Бойлом ансамбле изменилось. И дело было не только в том, что его душа как будто стремительно залечивалась, словно старые зарубцевавшиеся раны аккуратно, но настойчиво заживляли, чтобы сделать шрам почти незаметным. Появилась слаженность. Не та, что достигается одновременными вступлениями и синхронными паузами, не та, что получается, когда музыканты идеально соблюдают оттенки и полутона музыкального произведения. Нет. Теперь каждый из нас знал, что нужно сказать своей музыкой. Скрипка и мандолина дополняли друг друга. Две рассказчицы, чьи голоса переплетались, свивались и подхватывали друг друга, когда было необходимо, чтобы донести одну историю. Метресса Санна Линдберг была довольна. А я иногда, в самые эмоциональные моменты музыкального повествования, ощущала отголосок холодных игл, не колющих, но будоражащих одной своей близостью чужое сердце, не дающих ему покоя, поблескивающих льдистыми отсветами напоминания.

— Замечательно, — произнесла метресса Линдберг, когда последние отзвуки нот растворились в тишине, — Я очень рада, что в итоге у вас все получилось.

В воздухе повисла недосказанность, которую и пояснять не было необходимости. Преподавательница была рада, что мы все же смогли прийти к музыкальному согласию до поры академконцертов. Я улыбнулась. Чего скрывать, я этому факту была рада ничуть не меньше. На губах Грейнна тоже проскользнула короткая улыбка.

— Что ж, я думаю, вы оба готовы к концерту, — снова заговорила метресса. — Наводить лоск в вашем случае — явно занятие лишнее. Так что продолжаем сыгровки, чтобы не потерять то, что у нас уже есть, и совершенно не беспокоимся об академе, — на этих словах преподавательница посмотрела на меня.

Я кивнула, принимая заявленный порядок действий, и различила едва слышимый смешок партнера. Вот уж кто точно не беспокоился.

Собравшись в привычном молчании, мы покинули музыкальный кабинет. Обычно скрипач прощался со мной на втором этаже, направляясь в актовый зал, в котором любил играть, когда там никого не было. Но не сегодня.

Грейнн миновал лестничный пролет, ведущий на второй этаж, и продолжил спуск вместе со мной. Мои брови от удивления поползли вверх, и я не удержалась от вопроса:

— Не пойдешь играть?

— Нет, — коротко ответил партнер, а потом добавил: — Теперь еще долго зал будет занят практически круглосуточно.

— Ах да, точно, — улыбнулась я.

За несколько недель до академов студенты стремились в актовый зал, чтобы привыкнуть к инструменту, акустике и размерам оного, даже расписание составлялось и тщательно блюлось.

— Пока буду играть у себя, — кивнул Грейнн.

Вместе мы вышли из главного корпуса. Свежий ветер порывисто ринулся к нам. Я подставила ему лицо и глубоко вдохнула. Да уж, постоянное затворничество сказывается.

Партнер по ансамблю усмехнулся и поинтересовался:

— Ты когда в последний раз гуляла?

— Не знаю, — пожала плечами я. — В такие дни не особенно получается гулять: перед итогом полугодия олламы заполняют своей музыкой все, так что я либо на занятиях, либо отсиживаюсь у себя и тоже готовлюсь.

Из парка донесся протяжный, полный неизбывного страдания голос гобоя. Грейнн понимающе ухмыльнулся.

— Тяжело? — спросил он.

Я поняла, о чем он, и без пояснений.

— Нет. Уже нет. Мне даже перчатки больше не нужны, хотя в такое время, пред экзаменами, привычка так и подталкивает их надеть. Каэли замечательный учитель. Иногда мне кажется, что она волшебница.

— Она такая, — произнес скрипач, и в его голосе промелькнули теплые нотки.

Где-то в районе солнечного сплетения заворошились коготки недовольства, царапаясь диссонансными интервалами. В удивлении от собственной реакции, я мысленно шикнула на неожиданного зверька, вздумавшего вдруг царапаться.

— Вы давно знакомы? — решила поинтересоваться я.

— Достаточно давно, — ответил мужчина.

— Достаточно давно, чтобы стать друзьями? — решила я подтолкнуть скрипача к рассказу.