— Ка... какую встречу?!
— Гарри! — она посмотрела на него укоризненно. — Я и так уже опаздываю. Мне надо на просмотр в команду. Никто не будет ждать меня вечно, когда на одно место полным-полно претенденток.
— Джинни, какая команда, какой просмотр, объясни мне, что сейчас произошло?!
— Ничего, Гарри. О чем ты вообще говоришь, я не понимаю.
— О чем?! — гневно зашипел он. — О чем?!
— Да, да, — она остановилась, уперев руки в бока, точь-в-точь, как ее мать, когда сердилась, — вот именно, о чем?!
Он не знал, как ответить на такое открытое отпирательство.
— Иди работать, Гарри. Вечером поговорим, если хочешь. Только я тебе скажу то же самое. Не произошло ничего. Ни-че-го! Вот так!
Она развернулась и быстро удалилась по коридору. Далее беседовать с ней не было никакого смысла. Джинни уперлась. И теперь, чем сильнее на нее бы давили, тем больше она бы упиралась. Гарри чертыхнулся и пошел к лифту.
Конечно, после такого ему было не до работы. Он сидел и перебирал в голове возможные версии, вплоть до самых экзотических, почему две самые близкие ему женщины могли вести себя подобным образом, но так ничего и не придумал. Он додумался даже до того, что у них могла быть связь, хотя и это ничего не объясняло. Обе должны были понимать, что он в своем уме, и не будет сердиться на них за подобные невинные шалости.
Сперва он порывался отправиться прямиком в Отдел Тайн, где Гермиона наверняка сейчас отсиживалась, чтобы вытянуть из нее всю правду, но быстро понял, что, если она захочет спрятаться, он ни в жизнь не найдет ее там. Он никогда не был на ее рабочем месте, даже не знал на каком она сидит этаже. Да и не факт, что лифт вообще бы открыл перед ним свои двери. На некоторые этажи Отдела Тайн и министра легко могли не пустить.
В конце он просто ухватился за голову и сидел так, бросив на стол очки, позволив мыслям просто панически шнырять в мозгу, собирая за собой толпу эмоций, налипающих на каждое опасение, как снежный ком.
Потом он всё-таки, наконец, занялся работой, принявшись изучать показания свидетелей — работников отеля, в котором жил Долохов, и постепенно его напряженное недоумение ушло на второй план, уступив место рутинным процедурам. К концу дня яркие впечатления от произошедшего на церемонии совсем выветрились у него из головы, и он воспринимал это уже гораздо более спокойно, размышляя, а не навоображал ли он сам, чего и не было, руководствуясь своей, уже ставшей в последнее время традиционной, мнительностью.
Так что домой он вернулся с настроением не устраивать жене допроса с пристрастием, а на время просто запомнить и отложить в долгий ящик свои вопросы. Возможно, всё выяснится само собой, а его опасения яйца выеденного не стоят.
Ложась спать, он понял, что совсем забыл сегодня спросить у Гермионы то, что хотел, относительно его странного состояния прошлой ночью. Но, к счастью, ничего похожего на вчерашнее с ним не происходило, голова была ясной, хоть и сонной, и он засыпал со вполне обычным ощущением погружения в сладкую дрему, а не в какой-то тошнотворный обморок.
Глава 9. Беды Азкабана.
И даже если нам всем запереться в глухую тюрьму
Сжечь самолеты, расформировать поезда
Это вовсе не помешает ему
Перебраться из там-где-он-есть к нам сюда.
БГ.
Он падал. Летел куда-то вниз в огромный темный зев похожего на ущелье провала, мимо мелькали стены из красноватого песчаника, а внизу... внизу ждало что-то мерзкое, чудовищное и до странности знакомое, словно виденное им много раз ранее, но выпускаемое из виду, скорее всего, намеренно, но, может быть, и из банального страха. Падение продолжалось долго, и он вдруг понял, что наблюдает за собой со стороны, видит, как летит вниз его тело, на самом деле, немедленно ставшее чем-то посторонним, но имеющим с ним непосредственную связь. Так что, когда оно шмякнулось о темный песок, он почувствовал что-то похожее на боль, но только, как отголосок чужой боли, как то, что прошло через него словно приглушенный всплеск, вместо шокирующего удара.
Он вдруг понял, что стоит на этом дне, в этих темных недрах, окруженный вздымающимися стенами, и на сердце навалилась жуткая тоска, потому что ему показалось, что он должен будет теперь провести тут невыносимо долгое время, годы, и все они будут полны этой тоски и напрасной надежды. Но стоило ему об этом подумать, как ожидание чего-то плохого подступило прямо к его горлу, заставило пожалеть даже о самой жуткой тоске, которую только можно было испытать, потому что то, что шло ей на смену, было хуже, гораздо хуже. Здесь изначально было что-то не так, но теперь он убедился в этом воочию, когда обнаружил всех остальных, которые, в отличие от него, ждали прихода того, чего он боялся. Ждали и поднимали к верху руки, приветствуя его приход. Их голос был похож на ропот, потому что каждый повторял слова, гнусавил как бы про себя, но уже сейчас можно было расслышать знакомые слова, которые обжигали его душу порывами страха. Он не хотел это слышать, но он знал, что ему придется это слышать, раз уж он попал сюда, в это место, находящееся так глубоко, что из него нет выхода.
"Zariatnatmix, Janna, Etitnamus..." — и это было самое начало, как первые шаги по сужающемуся туннелю, но раз прозвучав, оно должно было быть продолжено, назад пути не было, поэтому: "Haras, Fabellerjn, Fubentronty", всё громче, громче, голоса набирают силу, превращаясь в нестройный хор: "Brazo, Tabrasol, Nisa", и наконец: "VARF-SHUB-NIGGURATH! GABOTS MEMBROT!" уже в полную мощь легких все вместе, вся собравшаяся толпа, и уже понятно, что слова услышаны, что тот самый жуткий свет из ниоткуда, начинающий разливаться вокруг, это предвестник явления... появления того, кого ждали, жаждали, того, кто заставляет каждый орган в теле трепетать и сжиматься от безумного ужаса, и только на самом дне крошечная надежда кричит тонким голоском: "Посмотри наверх, посмотри наверх!" Он смотрит, хоть и знает, что нельзя противостоять тому, что приходит, это глупое, напрасное ожидание, от которого потом станет только хуже, но он всё равно поднимает голову, лишь бы не лицезреть то, что вылезает, выворачивается из ставшей вдруг неправильной перспективы, вызывающей тошноту, искажающей пространство под самыми немыслимыми, не могущими существовать в действительности углами. А вверху красноватые стены ущелья вдруг сходятся, и просвет между ними, за которым начинается темное небо, вдруг опускается совсем близко, и там, в этом просвете, видно только одно лицо. И он цепляется мыслями за это лицо, как за якорь, потому что безумная надежда неожиданно превращается во что-то вполне реальное, и сверху уже тянется маленькая знакомая ручка с тонкими, почти детскими пальчиками, а губы что-то кричат ему, но он не слышит, потому что толпа вокруг громогласно приветствует: "Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!", а он тянется вверх, пытаясь коснуться родной ладони, но никак не может дотянуться, а она опускается ниже, ниже, в попытке помочь ему, вытащить прямо из-под носа того, что идет, что уже пришло, выблевало само себя из места, которое невозможно даже себе представить, настолько оно неправильно и несовместимо со всяким человеческим пониманием. И ему кажется, что еще чуть-чуть и прикосновение состоится, и это станет концом, завершением его пребывания здесь, но чей-то голос, похожий на холодное лезвие, внезапно громко произносит прямо ему на ухо: "Черный Козел с Тысячью Молодых", и в тот же миг страх заледеняет его с ног до головы, так, что сердце уже готово не выдержать и разорваться. Его рука дергается в жуткой судороге, и пытающаяся его спасти фигурка вдруг срывается и летит вниз, к нему, в ту же тоскливую преисподнюю, и, понимая, что это конец, что последний шанс потерян, он кричит, насколько хватает легких: "Гермиона! Гермиона!!! ГЕРМИОНА!!!", уже чувствуя, как за спиной разворачивается что-то огромное, распространяющее омерзительный запах...
Он разом сел на постели, буквально подброшенный с места. Пробуждение было мгновенным и внезапным, словно его пинком выпихнули из собственного сна. Он ошалело рассматривал детали обстановки собственной комнаты, которые выглядели сейчас необыкновенно объемно и ярко, залитые лучами утреннего солнца, по сравнению с тем мутным восприятием, свойственным всякому сну, и в пустой голове звенела только одна мысль: "Зачем мне нужно было видеть всю эту дрянь?!" Тело до сих пор сотрясала мелкая дрожь от пережитого ужаса, а в ушах всё еще звучало: "Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!"
Ну вот за что ему такая напасть?!
Он слегка отдышался, и лишь потом обнаружил Джинни, сидящую на стуле в другом конце комнаты, и не смотрящую на него. Он кинул взгляд на часы. Без четверти шесть.
— Джинни! — позвал он нерешительно. — Похоже, у меня опять,.. кхм... случился кошмар.
Она медленно повернула к нему голову.
— Мне кажется, Гарри, что тебе в последнее время слишком часто снятся такие "кошмары".
— Э-э... — он напялил очки и взглянул на нее, желая разглядеть, что она имеет в виду.
— Что ты уставился на меня? Не надо притворяться.
— Притворяться?.. Но я не притворяюсь, — растерянно развел он руками.
— Довольно, Гарри! Каждую ночь одно и тоже. "Гермиона, Гермиона". На все лады.
— Чт...о? Но...
— Ты считаешь, что это приятно? Ты считаешь, это приятно, Гарри?! Постоянно слышать... чужое имя в своей постели?
— Но я... Это правда кошмары. Я повторяю, не потому что... Просто... Это кошмары, Джинни, поверь мне!
На самом деле, он был не уверен. Совсем не уверен. Зачастую он не помнил вообще, что ему снилось, вполне возможно могло так оказаться, что... Особенно, когда у него появилось это дурацкое, смущающее его влечение к своей подруге.
— Гарри, я тебя не первый день знаю. И не первую ночь. Раньше было по-другому. Ты кричал, и кричал имена. Но разные! А теперь всё не так.
— Господи, Джинни, если бы ты видела то, что я сейчас видел, ты бы, наверное... сошла с ума!
— Да. От ревности!
— Джинни!
Она вскочила с места и подбежала к нему, во взгляде было больше отчаяния, чем гнева.
— Гарри, признайся, у вас что-то было с... ней? С Гермионой? Пока меня не было? Признайся, пожалуйста, клянусь, я не буду тебя осуждать, просто скажи мне правду!
— Нет... постой, что ты сказала?! Ты не будешь...
— ДА или НЕТ, Гарри, не уходи в сторону, ответь мне!
Он вскочил сам, инстинктивно прижал руку к груди, закричал, отрицательно махая головой:
— Нет! Нет, нет, нет, нет, клянусь тебе, нет! Я никогда бы... Пожалуйста! Джинни, ты должна мне верить. Нет!
— Ох! — она отвела глаза, которые тут же наполнились слезами. — На тебя невозможно смотреть, когда ты такой. Успокойся, конечно, я тебе верю! Прости. Хотя... это странно.
— Что-что?
— Неважно.
— Ну уж нет! Черта с два это неважно! Вчера это не пойми что на похоронах, сегодня это "странно". Что происходит, Джинни, ты можешь мне объяснить?! И что означает это твое "не буду осуждать"?! Мы супруги или нет, в конце концов?! Мы же клялись доверять друг другу во всем.
Она покачала головой с мучительной усмешкой.
— Да, да, клялись... Всего не предусмотришь...
— Джинни, ответь мне честно: что происходит?
Она заходила по комнате в мучительных размышлениях, обняв себя руками, встряхивая головой, отчего ее растрепанные волосы превращались на мгновение в оранжевое облако.
— Н...ну, ладно! Я... попытаюсь, — наконец решила она, и метнулась куда-то в угол комнаты к своей сумочке, начав остервенело рыться там, выискивая что-то необходимое. Он молча наблюдал.
Она достала узкую сигаретную пачку, вышибла оттуда длинный белый столбик, отправила себе в губы и прикурила судорожным движением от своей палочки. Наверное, если бы она сейчас превратилась в гиппопотама, он не был бы так удивлен.
— Ты... Ты куришь?!! — промолвил он с выпученными глазами.
— Когда воспитываешься в магглолюбивой семье, не тому еще научишься, — бросила она, резко затягиваясь.
— И давно?
— С полгода. С того момента, когда... Так! — отрезала она, прерывая сама себя. — Сядь! Сядь, Гарри, если хочешь что-нибудь услышать.
"Всё настолько плохо?"
Он сел.
Она снова затянулась, выпуская облачко сизого дыма, потом еще. Пальцы сжимались и разжимались в судорожных попытках овладеть собой. Он терпеливо ждал, но она всё никак не могла собраться с силами.
— Ну же, Джинни, просто скажи. Неужели ты думаешь, я не смогу...
— Нет! — вырвалось у нее, как будто вместе с этим словом вылетал кусок ее самой. — Прости! Я не могу.
Она замотала головой так энергично, что волосы полностью закрыли ее лицо, превратившись в занавесь. Она отбросила эту занавесь и повторила:
— Я не могу. Я боюсь, что наделаю таких дел своим рассказом, что потом всем будет плохо.
— Джинни!
— Нет, Гарри, не проси! Что угодно, что угодно, Гарри, только не это! Хочешь — сяду задом наперед на метлу на первой игре, хочешь — пробегусь голой по всей Диагон Аллее, но это — нет!
— Я тебе пробегусь, — буркнул он сердито.
Похоже, он снова не получит никаких ответов, более того, вопросов становилось всё больше и больше, они нарастали, как снежный ком, и теперь болтались внутри него, висели, зудя, вонзая свои жала в его мозг, требуя найти ответы, во что бы то ни стало. И, хуже всего, ему теперь уже казалось, что чем позже они обнаружатся, тем серьезнее будут последствия. Или это опять просто была его обычная мнительность?
В дверь позвонили, когда они молча завтракали, не глядя друг на друга.
"Кого там еще черт принес"?! — подумал он с досадой, поспешно запивая бутерброд глотком чая.
Он пошел открывать, и Джинни не удержалась и увязалась следом. На пороге стоял Долиш собственной персоной. Наверное, аппарировал прямо к его двери. За его спиной мялась Гермиона, а прямо за ней — двое рослых незнакомых мужчин в черных мантиях с желтыми нашивками.
— Поттер, — бросил Долиш, — собирайтесь. У вас, — он посмотрел на часы, — три минуты.
Вот так, ни приветствия, ни извинения.
— Куда собираться, простите? — осведомился он удивленно.
— В Азкабан, — ответил Долиш с оттенком раздражения.
— Что?! — воскликнула Джинни из-за его спины.
— Что это значит? — проговорил он. Внутри пробежался неприятный холодок.
— Не испытывайте мое терпение, Поттер! Если я явился прямо к вам на дом, то уж можно было догадаться, что дело серьезное. Если через три минуты вы не появитесь, будете добираться до Азкабана самостоятельно, со всеми формальностями.
У него от сердца отлегло.
— Может, всё-таки зайдете внутрь? — предложил он, почесывая в затылке.
— Нет! — отрезал его начальник и сам прикрыл дверь, так, что он даже не успел взглянуть на Гермиону, узнать, может хоть она заглянет.
— Черт, на мгновение я подумал, что он и правда пришел меня арестовывать, — сказал Гарри, поспешно одеваясь.
— Если бы этот хам вздумал и правда тебя арестовать, я бы ему голову открутила, будь уверен, — отозвалась Джинни из столовой недовольным голосом. — Что за придурок у вас в начальниках! Ахрр! — злобно каркнула она.
