Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья

И мысли у меня в голове сразу же, как зайцы, забегали. Потому что Ратамми еще не знает, что меня на праздник с женой звали. Можно и не говорить. А в выходные просто вместе сходить куда-нибудь. Ведь если я с нею на гильдейский бал заявлюсь — к Мирре потом уже не пойдешь годовщину знакомства отмечать. Неприлично все-таки. Или — сказать? Ведь старалась же, шила в тайне, чтобы меня порадовать. Старый пиджак распорола только затем, чтобы с него точную выкройку снять.

А еще можно сказать так, что она сама откажется. Например, сообщить, что там будет Госпожа Профессорша и другие важные дамы.

"Знаешь, Ратамми, а нас ведь вместе приглашали"... "Да, тебя и меня"... "Пойдем?"... "Да не бойся ты, никого там не будет. Все наши"... "Завтра после работы"... "Нет, я вернусь, зайду за тобой"... А после ужина мы уже совсем поладили. Окончательно, как до свадьбы. Так что я все следующее утро на службе зевал.

Гулянка на этот раз выдалась исполинская. По крайней мере, если с прошлым годом сравнивать, других-то я не застал. Чан с медовым вином, что к празднику Премудрой полагается варить. И даже на "Фухис" гильдия не поскупилась, и на пардвянское пальмовое. Гусей с яблоками запекли, кабанчика с кашей.

Правда, в дверях некоторая заминка обнаружилась. Потому что те, кто праздник устраивал, решили вспомнить древний училищный обычай. Вход перегородили скамьей, и со всех пришедших стали какого-нибудь фокуса требовать. И только тогда наливали рюмочку и пускали. Мы когда подошли, как раз Чабир чего-то на гудке своем выделывал. Очень быстрое, сложное и веселое — так что невольно в пляс хотелось пуститься. А супруга его, наша же медсестра, на всех с гордостью поглядывала. Мол, вот он у меня какой!

А когда наш черед настал, Тамми отчего-то перепугалась. И тогда я попросил налить. Не потом, а сейчас — для храбрости. И чтоб полные чарочки, в самый край. Вручил их жене, сказал, ради смеха, чтоб погодила пить без меня. А после подхватил и перенес ее через лавку. И вино при этом не пролилось. Мы с ребятами таким еще в школярские годы, бывало, забавлялись. Невелика хитрость. Да и Тамми-то у меня — пушинка. И кажется, ей это тоже понравилось.

А внутри уже народу полно было. Мумлачи-старший с супругой. Мумлачи-младший без таковой. Курриби с дочкой и ее подругой. Магго с дочерью и будущим зятем, который со мной раскланялся. Таморо с тестем и женой, которые меня дружно не заметили. Подурнела она, кстати, после родов, да и бледная больно. Уж мог бы Нурачи и не тащить ее с собой. И нашим бы незамужним девчонкам повеселее было.

А то на всех — один только Дани и остался. Но ему нынче не до того. Вон, я так понимаю, его новая любовь вышагивает. Каланча — не каланча, а водонапорная башня. А рядом с нею — тот самый Лунный Прыщ, супружник ее. В полном рыцарском облачении, в рысьем меху и с перстнем магистра на пальце. Весь какой-то полулысый. Зато лицо умное и значительное.

Умный-то умный, а за женою зря не присматривает. Дани ее быстренько от него уволок и танцевать потащил. Зато сам рыцарь к Мирре приклеился. Да так, что не оторвешь. И в пляске ее за руку повел, и за стол с собою рядом усадил. И все разговаривал, разговаривал, мухомор недорощенный. А она тоже хороша — рот разинула и слушает.

А с другой стороны — вот я же с женой пришел. И Таморо с женой. И все — с кем-то. А она — одна. В прошлом году она тоже одна была, но тогда и я был временно бесхозен. Впрочем, я сейчас на четверть часа тоже свободен. А все Дакарри. Это ее муженек в форме вагоновожатого Ратамми на танец зазвал. Кайнелли, небось, сама же его и подговорила. Ну и ладно, а я тогда ее приглашу. Все равно все остальные мои дамы заняты.

А потом я выпил. И решил подойти к Полирри Курриби, заметив, что та в углу с подружкой сидит. Только она мне отказала. И тогда мы с Талдином еще выпили. И он сказал, что моя жена — совсем как его дочка, такая же маленькая.

А Бролго сразу же добавила, что они, и правда, все думали, что Тамми у меня постарше. И спросила: а сколько ж ей было, когда вы дите завели? Школу-то хоть закончила? И вот тут я обозлился и ответил, что они сейчас вместе доучиваются, Ратамми и Ялли. Поднялся из-за стола и ушел. И подумал еще, что заговорил в точности голосом господина Чангаданга.

Кстати, он сегодня дежурит. Нарочно с Дангманом поменялся, чтобы на праздник не ходить. И ученицу свою сюда не пускать. То-то ее нигде не видно. А еще он Мирру селедкой обзывал. И меня за болвана-недоучку держит. "Можете ли вы то?"... "Способны ли Вы, с Вашим разрядом, сделать это?"... И всех наших в газете обругал. И вообще, пора уже с ним поговорить. По-нашенски.

И тогда я незаметно вышел из залы и приперся в хирургический корпус. Узнал у дежурной сестры, что Змий пока оперирует, взял у нее ключ от ординаторской и стал ждать. Прямо за его змийским столом над его же чашкой с остывшим кофеем. Только задремал немного.

Когда Чангаданг вернулся, я пропустил. Поэтому, наверное, вместо того, чтобы сразу дать ему по морде, вдруг ляпнул:

— Добрый вечер!

Есть у господина Змия боярская привычка не здороваться в ответ на приветствия. А тут он еще какое-то время размышлял. Вроде как, что ж здесь доброго. Наконец спросил:

— Что случилось?

Вкрадчиво так спросил, противненько. Словно больного — про жалобы. Вам, дескать, не составит труда рассказать доктору, что Вас беспокоит. Ну и как такому объяснишь, что именно он меня и беспокоит. Потому что он — гад, и ведет себя, как Змийский гад, и все остальные для него — только закусь под водочку. Так я ему примерно и сказал. И еще добавил, что его деей уже все по горло сыты.

А он почему-то очень обрадовался. Даже улыбнулся — небывалый случай. И заявил, что дея — она на то и дея, чтобы ею исходить. Эх, надо было ему сразу врезать, а не в разговоры пускаться. И уж тем более, не спрашивать, что ж в этом всем хорошего. А я спросил. И услышал, что он и сам не знает. Все равно его, мол, никто не слушается.

— А почему все и всегда должны Вас слушаться?

— Не должны. Но очень хочется. Особенно, когда я оказываюсь прав.

— Но Вы ж всё такими словами говорите, да еще с таким видом, что правоты этой уже и не разглядишь. От Ваших выражений в свару хочется лезть, а не чем полезным заниматься.

— Приношу свои извинения. Я действительно бываю резок. Сожалею, если от моего раздражения достается и Вам. По отношению к Вам — это сугубо несправедливо.

— Хитры Вы, высокородный боярич.

— Хитер? Почему?

Да потому, что Хёкк его знает, как Вы это сделали, но драться с Вами я уже не стану. Умеете Вы почувствовать, когда Вас кому-то жалко. И хватаетесь за это, как за руку протянутую. Тошно, поди, в собственной дее-то тонуть.

А еще вспомнился мне наш с Дангманом недавний разговор. Говорят, что некоторые цари в древности змеиной чешуей обрастали. Так господин Чангаданг этим балахоном рабочим не хуже оброс. Может, он и хотел бы по-другому общаться, да не умеет. А мы в свою очередь не научились распознавать те оттенки его гадского голоса, когда Змий пытается сказать ну хоть что-нибудь хорошее. Или когда он по-настоящему печалится.

И тогда я заново прокрутил в голове тот сбор, с "селедкой". Ведь похоже, что Чангаданг-то страдал, а не насмешничал. Это все прочие веселились. А он про миррины подвиги говорил так же, как на операции иногда: "спайки, сплошные спайки" или "опухоль в селезеночном углу". И не ехидничал, а научал, потому что, может быть, один из всех в Мирре доктора видел. И зачем тогда я сюда пришел? Из-за того, что он мою женщину обидел? Так еще вопрос — обидел ли. И что обиднее: когда ее за коллегу считают, или как я — чего, мол, с бабы-дуры взять...

— Слишком глубоко добрые свои чувства прячете. Поди до них докопайся.

Вот теперь можно и уходить. Разговор на этот раз окончен. А в дверях появился мастер Таюрре. Тоже из операционной, видать. Даже косынки с головы не снял.

И понесло его вдруг события столетней давности вспоминать. Про то, как гандаблуйские мятежники утверждали, что у людей нету сердца. Тогда ножевые в печень — самыми частыми ранениями были. Дескать, много он такого перевидал. И чего разболтался? Забыл, что ли, что человеком, а не древленем значится?

— Вы б еще времена Сумаоро Юлая вспомнили! — буркнул я, уходя.

Мало нам Буно — давайте и мастер Лидалаи на площадь Ликомбо угодит. Видел он, понимаешь! Столько видел, что до сих пор под чужими документами прячется.

* * *

"Корона благодарит всех. Господин такой-то да изволит задержаться". Учебники утверждают, что король Виданаду подобными словами любил завершать заседания Государственного Совета. После чего "господин такой-то" либо получал особые полномочия и государеву приязнь, либо отправлялся в темницу, а то и на плаху. Исполин, когда меня после утреннего сбора оставил, вид имел такой же загадочный. Вон, мол, какой начальник у вас страшный и грозный. И мастеру Харрунге надлежит теперь сомнениями помучиться — не натворил ли он чего этакого.

Само собой, мастер Харрунга скорчил соответствующую рожу. Дескать, слушает со вниманием, и если что — заранее раскаивается. Тем более что вроде особых грехов за ним не числится.

— Я искренне рад, коллега! Приятно, очень приятно.

Чему это, интересно, он радуется? Ну, преполовенье Премудрой наступает, но это, кажется, не повод лично меня с ним поздравлять. В Университет ребенок поступил у Магго, не у меня, в лотерею я, поди, тоже ничего не выигрывал. Да и билетов отродясь не покупал. Чего же еще?

Челли недавно родила. Но это не я! То есть, я здесь не при чем. Совсем-совсем. Челли, правда, не замужем. А вдруг она всем сказала, что от меня? И все немедленно поверили? Нет, глупости!

Или — Мирра? Тогда она уверяла, что у нее все в норме. Но могла и соврать. Да и я не удосужился уточнить, что для нее норма. Может, как раз, беременность? А теперь скрыть уже ничего нельзя. И Мирра решила признаться Исполину. Чтобы он ее уж точно отпустил. И господин Мумлачи рад меня поздравить с нашей общей победой. Ведь как бы мы иначе смогли избавиться от мастерши Виндвелли? Так, что даже Охранке нечего возразить? И кто кроме меня мог бы это обеспечить?

Значит, принимай поздравления, мастер Харрунга. Честно постарался на благо Первой Ларбарской Городской Лечебницы.

— А собственно...

Как лучезарно умеет улыбаться господин Профессор. Нет ли, часом, в роду Мумлачи предков-дзиррийцев?

— Вы еще ничего не знаете?

— Ну, это смотря чего...

— В таком случае, я Вас поздравляю, Ваттава. Вам присвоено звание "Заслуженного Грамотея Объединения". Сегодня из гильдии пришли все бумаги. Долго шли, надо признать. Сначала из Марбунгу в столицу, потом обратно в Марбунгу, и наконец, уже к нам.

— А-а, охрана господина марбунганского наместника...

— Что ж, будем торжественно вручать. Такие мгновения — всегда праздник. Устроим стол...

Я-то думал, мой перевод в Ларбар — и есть обещанная награда. Нет, оказывается, еще и бляху дадут. Видать, сильно господин наместник тогда перетрусил.

А если честно, то для нас — обычное это было дежурство. Мало, что ли, таких происшествий случается? Но, выходит, повезло. Получит мастер Харрунга грамотку, ленточку и значок. А еще льготы на мебель, велосипеды и "вечный свет". Все будут рукоплескать и завидовать: как же, "загроб" в тридцать три года!

— Не надо, — взмолился я. И жалобно добавил, — Пожалуйста!

Исполин подошел ко мне совсем близко. Мы так иногда подходим к родственникам очень тяжелых больных. Считается, будто это вернее утешает.

— Да отчего же "не надо"? Вы так славно влились в наше сообщество. Это же в некотором смысле и наше торжество, и наша награда.

Итак, льготы. Будут в лечебнице распределять очередное ценное барахло. Пристанет ко мне кто-нибудь и скажет: "Тебе, как "загробу", положен гроб, тьфу ты, шкаф! Если он тебе пока не нужен — все равно подпишись. После мне продашь".

Или Талдин, например, подойдет. Возьмется двумя пальцами за наградную ленточку. (Ох, это ж ее, небось, ко всем балахонам пришивать!) Посмотрит на меня своим незамутненным голубым взором и заметит, будто невзначай: "И умеешь ты, Тава, выбирать, кого лечить".

А я ведь и не выбирал вовсе. Так получилось.

— Да я ничего особенного не сделал. Просто ранены были люди из охраны наместника. Вот он и расстарался.

— Я понимаю, мастер Харрунга, нам всем за каждое дежурство можно давать ордена. Но если уж кого-то одного наградили — разве это не повод для радости?

Конечно, повод. Особенно наши "трешечники" порадуются. Мастер Кайран и мастер Чангаданг. "Вы с Вашим разрядом...", а теперь еще и "Вы с Вашей наградой могли бы знать..."

А потом еще Тагуду куда-нибудь уйдет. А меня начальником сделают. И Мирра будет смеяться. А я — что еще хуже — должен буду ею командовать.

И дома к этому как отнесутся — тоже не ясно. Тамми, может, вообще ничего не заметит. По крайней мере, до тех пор, пока за ленточки не засядет. Но вот чтоб там пирог какой-нибудь испечь или еще чего — не дождешься. А Даккари, как раз, испечет. И на работу притащит: "Смотрите все, как "моего доктора" выделяют!".

— Ну что, совсем не хотите праздновать? — спрашивает Исполин сочувственно. С видом, мол, что ж вы у меня все такие скромные?

— Да не надо, господин Профессор. Ну чего, в самом деле?

— Ладно. Пойдемте ко мне в кабинет. Я Вам просто все отдам. И никаких торжеств, если уж так.

— Спасибо!

А ленточки могут и погодить. До тех пор, пока я новым балахоном не обзаведусь. Там — посмотрим.

А на праздники Ратамми потребовался коврик. На пол, потому что иначе она мерзнет. Зима!

И мне выдали денег и сказали, в какую лавку идти. Чтобы я, не дай Семеро, не перепутал. И взял бы непременно коричневый с зеленым узором. И заплатил бы вот столько — не больше и не меньше. Будто я слабоумный какой. И тогда Ялли сказал, что он за мной присмотрит. Оделся и тоже пошел.

А когда мы уже вышли, дернул меня за руку:

— Я знаю, какой она хочет. Я такой у Лодди видел.

— Это у каких Лодди? Из девятой комнаты?

— Ага. Я помню, мама говорила: ей коврик нравится, который у них под столом лежит.

— Ладно, покажешь. А то я все равно ничего не понял. Ну а ты сам чего бы хотел?

— Матросов. И боцмана.

— Чего?

— Ну, оловянных. Их по три штуки продают. А с боцманом — дороже. Но нам, наверное, хватит?

У сынишки все наши деньги уже посчитаны. И сколько пойдет на коврик, и сколько мне на пиво, и сколько на оловянных матросиков. На все хватит. Особенно, если папа свою заначку из внутреннего кармана достанет.

— А чего не солдатиков-то? Матросам — к ним еще кораблик нужен.

— А уже есть. У нас в школе у мальчика одного. Он — новенький. И поэтому с ним дружить не хотят. А еще потому, что он — смешенец.

— Это еще что такое?

— А у нас так говорят. Оттого что он немножко орк. Только не до конца. Да ты не бойся, пап. Я-то не говорю. Я знаю, что это нехорошо.