Мое советское детство

Дэнни привстал, потом сел. Но молчал.

— Трус! — крикнула наглая девчонка.

Дэнни молчал.

— Как хочешь! — она выбросила на дорожку розовую лягушку из мыла. Мою лягушку. Фигурка развалилась на куски. Меня как ножом по сердцу резануло.

Наглая девчонка помахала красной расческой-массажкой.

— Ты все равно ее не получишь!

Дэнни сжал зубы, я видел, как он разозлился. Но Дэнни молчал, только уши багровели. Девочка покричала еще, затем ушла.

Все было кончено.

Дэнни и его пятнадцать юных друзей ушли ни с чем. Дэнни шел рядом со мной, хмурый и задумчивый.

— У тебя есть еще бомбы? — спросил он наконец.

— Только одна.

— Дай мне.

— Ладно, — сказал я. Хотя это была моя лучшая работа и мне было жаль расставаться с этой бомбой. Она казалась мне идеальной. Я сделал ее из двух тетрадных листов. Я разрисовал ее под атомную бомбу "Толстяк" и подписал. Не было ничего на свете, чего бы я боялся больше атомной войны (разве что собак), и я изживал свой страх через творчество. По оболочке в клеточку тянулись нарисованные шариковой ручкой защелки и швы.

Мне было жаль расставаться с этой бомбой, но чего не сделаешь для человека в беде?

Дэнни забрал бомбу, кивнул мне и ушел. Мне показалось, он шагал как-то по-особому решительно.

Когда мы сели ужинать, пришла вожатая. Рядом со ней стояли двое пионеров с красными повязками дежурных и в голубых пилотках. Пионеры ухмылялись. Я отложил ложку и встал.

За мной пришли.

Позже я узнал, как было дело. Дэнни взял бомбу, наполнил водой и, проходя, мимо домика девчонок, закинул внутрь. Бомба гулко лопнула и гарантированно залила водой радиус поражения. Девчонки визжали и выбегали из домика. И наглая девчонка тоже. Дэнни стоял рядом и смеялся.

В общем, фирма веников не вяжет.

В наказанных сидели мы оба. Не думаю, что Дэнни меня сдал. Наоборот, когда я вошел, он посмотрел на меня с удивлением. Меня подвело тщеславие художника. Бомба была аккуратно подписана.

Мы сидели в дисциплинарной комнате со сломанными стульями, потом нас отправили подметать двор.

— А зачем тебе расческа? — спросил я, орудуя метлой. Я наконец, сообразил, что было на самом деле целью Дэнни. Но зачем ему женская расческа? Массажки тогда считались женскими.

— Низачем, — буркнул он и смахнул волосы с глаз. — Дурацкая штука, терпеть ее не могу. Мать положила с собой. Если бы эта дура ее не взяла, потерял бы где-нибудь.

— А зачем тогда хотел забрать?

Дэнни пожал плечами. И мы продолжили трудовое воспитание.

На следующий день пришла наглая девчонка, смотрела, как мы подметаем. Дэнни упорно ее не замечал, мел и мел, поднимая пыль. Я чихнул, затем еще. Девчонка долго не уходила, даже окликнула Дэнни. Теперь она не казалась такой наглой. Дэнни поднял голову, посмотрел на девчонку и тут же отвернулся. Но что-то в нем изменилось.

Видимо, тут дело все же было не в расческе. Я так думаю.

На следующий день меня вернули в отряд, а Дэнни остался на штрафных работах. Бомбочек я больше не делал (именных точно). С Дэнни мы виделись пару раз, кивнули друг другу издалека, как старые подельники, а через несколько дней закончилась лагерная смена. Я без задних ног продрых "королевскую ночь", еле отмыл зубную пасту, вернулся в Вартовск и привез младшей сестре игрушечную плиту (увы, плита оказалась бракованной, лампочки не горели, но сестре все равно понравилось), а через неделю улетел к деду в Кунгур на остаток лета. Вот и конец истории.

Это было последнее дело Дэнни Оушена.

В пионерском лагере. СССР, 80е годы

67. Красное и черное

Я научился читать очень поздно, лет в семь, но зато за один день.

До этого все попытки заканчивались одинаково — я уставал от угадывания слогов и категорически отказывался продолжать. А тут вдруг понял принцип — как молния сверкнула — и все стало предельно ясно.

Мы тогда жили в балке в Старом Вартовске. Была зима. Морозы за -40. Я помню это, потому что в тот вечер я ехал из детского сада с мамой, сидел в трясущемся "пазике" у стекла, замерзшего, белого, со слоем рыхлого инея на внутренней стороне в сантиметр толщиной. Пар дыхания вился в салоне автобуса, как туман, лип на ресницах. Я снял варежку и вытаивал пятерней в окне дыру, чтобы смотреть. Помню тот момент, как я смотрел в крошечную проталину, в темноту за окном, а там мелькали редкие огоньки, красные, белые, желтые. Мы ехали из Вартовска в Старый Вартовск. И я вдруг решил: "Сегодня я буду учиться читать". Мама сидела рядом, задумавшись.

И потом в балке, в тепле, я сидел с "Азбукой" — и вдруг вспышка. Я понял то, чего не понимал. Все очень просто. Буквы превратились в слова, а слова... Слова были огромные и сверкающие, как океанские лайнеры. Они подавали гудки в темном безбрежном океане, и я видел их огни — белые и красные, желтые россыпи иллюминаторов. Это был момент какой-то потрясающей четкости и ясности. Магия.

За час я дочитал "Азбуку". Мама мыла раму. Несколько букв я не знал и не смог догадаться. Нарисован шарф, но "ш" я уже знаю. Какая это буква? Загадка. Я пошел к маме, она что-то варила, у нас была переносная электрическая плитка на две конфорки. Кастрюля кипела, влажный теплый запах вареной говядины висел под потолком, мама резала капусту. На голове у мамы была косынка, как у комсомолок Бама. В ней мама была самая красивая мама на свете.

— Мам, какая это буква? — спросил я и показал маме азбуку.

— Смотри на картинку, — сказала мама. Ей было некогда, но она отвлеклась. Отец еще не вернулся с работы, он что-то монтировал на буровой. Бригаду привозили вахтовым автобусом — вернее, двумя автобусами, потому что один мог сломаться, а в такой мороз это верная смерть. За окном балка была глубокая северная ночь.

— Что это?

Я смотрел и видел шарф. Но букву "ш" я уже прошел...

— Шарф, — сказал я.

— Шарф, — повторила мама. — Так какая буква? — ей казалось, что это просто, все на виду.

— Не понимаю. Это же "ш"! А буква должна быть новая.

— Что нарисовано? — терпеливо спросила мама, показывая на следующую картинку.

— Свитер.

— Не свитер, а кофта. И буква тогда?..

— Не может быть "к"! "К" раньше была! — я рассердился и уперся. А когда я упираюсь, то перестаю думать. И до сих пор так.

Мама рассердилась в ответ. Замолчала и стала дальше резать капусту и морковку. Я немного подождал, потом сказал:

— Мам...

— Что?

— Просто скажи букву! Пожалуйста!!

Наконец, мама сдалась, она знала мое упрямство. И сказала — "ф" эта буква. Ну, елки. Да! Я убежал читать букварь дальше. И я сразу понял, где эта буква стоит в слове "шарф" (нечестно! Она последняя, а не первая), как пишется, как читается, как сочетается с "а", "и", "е". И только жаль было, что мы с мамой почти поругались и она не может разделить мою радость.

* * *

Уже вечером я читал первую свою книгу, которую наугад выбрал в библиотеке родителей. Кажется, это было "Красное и черное" Стендаля. Не уверен, потому что память — очень странная штука, постоянно в этом убеждаюсь. Но почему-то думаю, что именно она. Понятно, что я почти сразу "Красное и черное" отложил — и целиком прочитал уже в школе. Причем пробовал читать эту книгу много раз, но всякий раз сдавался на первой-второй главе. И даже когда прочитал ее целиком, то не до конца все понял, хотя книга мне понравилась. Я даже перечитывал ее.

А мой отец прочитал "Красное и черное" в первом классе школы. И она стала одной из его любимых книг. Отец научился читать рано, в 5 лет (или даже в 4?), и был записан в три разные библиотеки в Кунгуре. Ходил туда каждый день. Можно было брать 3 книги. В трех библиотеках он брал девять. Но библиотекари все равно ему не верили, и спрашивали: про что книги, мальчик? Ты не врешь нам? Отец рассказывал сюжет. Но ему все равно не верили. Такова селяви истинного любителя чтения.

Потом маленький отец пытался взять взрослые книги читать, но ему не давали. Он сам мне про это рассказывал и смеялся. Я, говорит, у них все детские книги прочитал, мне там уже читать нечего, а они... Но нашлась одна хорошая библиотекарша, которая разрешила ему взять взрослые книги. На следующий день она спросила, о чем книга? Отец ответил. И она кивнула и больше никогда не спрашивала. И позволяла взять не 3 книги, а больше, сколько хочешь. "Ну, я там развернулся", сказал отец.

Каким образом к отцу в руки попала книга "Красное и черное" Стендаля, непонятно. Или я не помню его рассказ, увы. Возможно, книга была у бабушки дома. Баба Галя, мама отца, работала в отделе кадров и у нее была куча дефицитных книг (а потом и полное собрание Дюма, зеленое, подписное и дефицитное, — но это уже при мне). Именно у бабушки я прочитал "Петр Первый" Толстого, дефицитного "Тарантула", сказы Бажова и много-много других книг. А еще бабушка выписывала кучу журналов вроде той же "Химии и жизнь", "Здоровье" и что-то там еще, где печатали фантастические рассказы и комплексы цигун (ну, это чуть позже). Я читал все подряд.

* * *

Моя младшая сестра научилась читать в 4 года. Татьяна говорит, я сам ее научил (мне тогда было 10), потому что мне чертовски наскучило читать ей вслух. Не знаю, как я совершил такой педагогический подвиг — со Златой он у меня пока не очень получается. Потом Таня приходила в детский сад и воспитатель усаживала ее с книжкой. Татьяна серьезно и обстоятельно читала вслух остальным детям, а воспитательница и нянячки отдыхали.

А книги сестре перед сном я читал по ролям. Чтобы мне было не так скучно. Я говорил то толстым голосом, то тонким, то хрипло и весело, то зло и страшно, то бодро и по-пионерски, как Конек-Горбунок. Переигрывал, конечно, страшно. Я читал ей "Капризку и ничевоков", "Руслана и Людмилу", русские сказки и грузинские сказки. "Младший вовсе был дурак..." Ершова я вообще сестре часто читал. "Ну еще страничку!", требовала она. И даже когда уже сама научилась читать, иногда просила почитать ей вслух, ну пожалуйста. Я вздыхал и нехотя соглашался. Изредка.

Это теперь со Златой тоже. Еще страничку! Сколько бы я не прочитал, Злата считает, что на ней сэкономили. Пару страниц точно зажали, ироды.

"Ээ! Слишком маленькая история!", говорит Злата возмущенно.

"А ты учись читать сама" — говорю я. Но мы пока в пути.

И да. Это очередная маленькая история :)

Замечательная "Азбука" 1980 года издания, СССР. Увы, сейчас таких не делают.

68. Судьба юного художника

Я художник, я так вижу (c) Фото: Robert Doisneau, 1953. Ну, я точно не был таким раскованным живописцем.

Я был больше похож вот на такого художника. А кошка у меня была полностью черная, по имени Катька.

В школе я несколько лет выписывал журнал "Юный художник". Очень он мне нравился. Там постоянно проводились конкурсы рисунка на заданную тему. Однажды я все же решился, набрался смелости и отправил им свою работу. Помню, это была миниатюра "морская баталия в синем монохроме" — написанная по мотивам "Одиссеи капитана Блада". Я рисовал акварелью, но не кисточкой, а чернильным пером. Синий пиратский корабль сражался с испанским галеоном в безбрежной синеве океана.

Мне казалось, это очень крутая работа в необычной, революционной технике. Я вложил картину, она была размером меньше открытки, в конверт, запечатал его, подписал — все, как положено, адрес, Москва, в редакцию "Юного художника". Я отправил письмо и с трепетом сердца стал ждать ответа в одном из следующих номеров. Конечно, я считал, что достоит главного приза. Или хотя бы публикации на страницах журнала. Мол, вот нам прислали наши читатели. И тут — бац! — мой рисунок. Я прихожу и показываю родителям журнал. Так, небрежно. Дорогие папа и мама, ваш сын печатается в прессе.

Но результаты конкурса так и не объявили — журнал закрылся. Не думаю, что это как-то связано. Нет, я уверен, что тут нет никакой связи. Честное благородное слово, это не я. Черт. Мне жаль.

Шучу, конечно. На самом деле, это был 1991 год, а затем начался 1992. Развал Союза больно ударил по всей прессе — особенно по детским изданиям. И журнал закрылся.

Он несколько раз пытался возродиться после 1991 года, но это уже был далеко не тот журнал.

Мой пиратский корабль — это, конечно же, "Арабелла", бывший "Синко Льягас". 40 пушечный фрегат Питера Блада. Перо вместо кисточки, что я использовал для акварели, позволило мне вырисовать самые мелкие детали, такелаж, орудийные порты и прочее. И клубы пушечного дыма...

Мой корабль был не больше советского пятака размером, но с кучей деталей.

Монеты СССР. Рубль с Лениным до 1991 года — вот это были деньги для мальчишки! И можно было купить альбом и коробку красок.

А еще пером и акварелью здорово получались волны. Я чувствовал себя новым Айвазовским. Недаром я два раза был в его музее в Феодосии. "Шторм на Черном море". 1893 — Иван Константинович Айвазовский.

С тех пор я мало рисую, утратил навыки. Но зато теперь есть, кому подхватить выпавшее из моих рук знамя юного художника! Мои дочки Василиса и Злата любят рисовать. И мне кажется, у них получается намного лучше, чем у меня. Да вообще отлично получается! Вот такой я строгий и невероятно критичный отец :)

В комнате Василисы (13 лет). Это ее рисунки.

Когда в семье растет Пикассо :) "Собака", Злата 5 лет

69. Мы здесь Чужие

Не оглядывайся...

Мой племянник Вова ест только белую кашу, Злату — только коричневую.

А я с ужасом вспоминаю зеленую. Гороховую, из детского сада. Переворачиваешь тарелку вверх дном, а она — висит.

Когда я впервые увидел фильм "Чужие", я сразу понял, что всегда подсознательно ждал именно этого. Из этой зеленой фигни полезут гладкие блестящие монстры с тысячью зубов и кислотой вместо крови.

Ух, какой это был фильм. Крутой и страшный до умопомрачения. А гнусавый голос переводчика, высоковатый, всегда немного запаздывающий, создавал дополнительный эффект сна наяву. Когда я наконец посмотрел первый "Чужой", то впечатлился намного меньше. Мой "Чужой" — он какой надо Чужой, чудовищная матка с вылезающими челюстями из фильма Кэмерона. Чужие.

Мне нравятся все четыре первых фильма серии (и третий, про тюрьму, и даже вариация Жене), но моя настоящая Рипли — она спаслась вместе с девочкой и капралом Хиксом. Они выжили. Я знаю.

Майкл Бьен в роли капрала Хикса. "Чужие" (1986), режиссер Джеймс Кэмерон.

Поцелуйчик. Схватка двух беспощадных женских особей. Самый феминистский фильм Джеймса Кэмерона.

Крутые космические десантники будущего.

Сигурни Уивер в своей коронной роли Рипли спасает девочку от Чужих. Материнский инстинкт — мощнейшая сила во Вселенной.

70. Подводная мечта

К слову о куколках LOL, которые нравятся Злате. Цена у оригинальной игрушки — в половину космического корабля. Игровой потенциал — десять минут (больше, если игрушку назначат любимой, но на моей памяти такого не случалось). Поэтому сейчас мы берем китайских "типа лол" в похожем шарике. Для Златы главная фишка — открыть шарик и удивиться. Ух, ты! А у этой волосы зеленые!