Чертополох 3

...Наконец, когда я уже готова была сдаться, Ласточка сердито заржала и остановилась перед огромным, лежащим на боку, менгиром, всю поверхность которого, покрывали уже знакомые мне спирали и волны.

А, значит, я добралась таки до конца зачарованной тропы!

Заметив, что отпечатки лошадиных копыт вокруг камня здесь перемежаются ещё и следами сапог, я тоже спешилась, и, ведя лошадь в поводу, начала обходить менгир противосолонь. Но едва успела сделать три шага, как Ласточка, внезапно заупрямившись, стала рваться прочь. Я попыталась успокоить её, но кобылу точно овод укусил — прижав уши, она с испуганным ржанием кинулась прочь от менгира.

Уздечка вырвалась из моих занемелых пальцев, точно живая, а Ласточка, отчаянно вскидывая круп, и, словно бы, лягая что-то невидимое задними ногами, скрылась в немедленно подступившем к самому менгиру тумане.

Первой моей мыслью было броситься вслед за внезапно взбесившейся кобылой, но потом откуда то пришло понимание, что разрывать уже начатый круг нельзя — Ласточку я всё одно уже не найду, да а к камню вернуться не смогу. Вздохнув, поправила давящий плечо ремень сумки — возможно, лошадь стала моей платой за проход. Цена немалая, но, учитывая нрав Седобородого, пусть уж будет так, как есть.

Отвернувшись от наплывающего на менгир тумана, я продолжила обходить камень, мысленно считая на шаги. Семь, восемь, девять...На десятом я почувствовала внезапное удушье, но рванувшись вперёд, таки завершила круг. И тут же зажмурилась от яркого света. Пока я блуждала по тропам Седобородого, в обычном мире ночь уже давно сменилась днём!

Когда я, проморгавшись от внезапно выступивших слёз, смогла оглядеться, то обнаружила, что стою в небольшой кленовой рощице. Казавшийся огромным на тропах Седобородого менгир здесь был почти полностью засыпан землёй и снегом, а солнце на синем небе вошло в зенит. Погода стояла безветренная и солнечная, а о жутком холоде среди зачарованного тумана теперь напоминал лишь быстро истаивающий с опушки плаща иней. На первый взгляд казалось, что я ещё хорошо отделалась, но вот на второй всё выглядело уже не так радостно. Мало того, что я теперь безлошадная, так ещё и понятия не имею, где нахожусь! Кроме того, лёгкое головокружение и слабость намекали на то, что действие яда скоро возобновиться, а замедлить его больше нечем. И хотя слова преследователей вроде бы намекали, что попавшая мне в кровь отрава не смертельна, несколько дней болезни она подарит наверняка.

Значит, надо срочно искать людей — хату на отшибе или деревеньку на три двора — там, если повезёт, я смогу найти хотя бы самые простые травы и отлежаться. А ещё узнать, куда меня завела тропа Седобородого — хорошо было бы оказаться как можно дальше от тех мест, по которым рыскают потерявшие беркута амэнцы. Но если это не так, то и тогда существует возможность выкрутиться — новости до деревенских доходят обычно с опозданием. Так что, в отличие от хозяев постоялых дворов, они могут не знать о розысках непутёвой жрицы.

И хотя чужим доверием пользоваться не очень хорошо, ещё одно столкновение с амэнскими колдунами станет для меня последним. Я и так ушла от них, словно лиса из басни, оставившая в клыках собак собственный хвост!

Меж тем, давшая мне укрытие рощица оказалась совсем небольшой — уже через пятнадцать шагов я оказалась на краю широкого поля, слева и справа от которого стояли свечками высаженные в ряды тополя. Было очевидно, что они обозначают дорогу, но выйти на тракт я так и не решилась, а потому повернула обратно.

С другой стороны рощица спускалась в неглубокий яр, по дну которого бежал узкий, так и не замёрзший ручей, и, поразмыслив, я решилась идти по течению. Ручей весело журчал меж серых камней, снега на дне оказалось немного, так что идти было относительно легко. По верху яр густо зарос ивняком и ольхой, а ещё я обнаружила, что на склонах овражка то там, то здесь проложены укреплённые камнями канавы. Они, очевидно, служили для того, чтобы по весне убирать лишнюю влагу с полей. Похоже, на этих землях обживались основательно и надолго.

Последние мои предположения получили самое скорое подтверждение — когда через несколько перестрелов ивняк сменился зарослями стриженой жимолости, я осмелилась подняться по склону оврага, чтобы взглянуть, что скрыто за живой оградой, и увидела сад. Яблони и сливы с обмотанными рогожей стволами и со знанием дела подрезанными ветвями ровными рядами уходили к смутно белеющей вдали усадьбе.

Решив, что вторгаться в чужой и богатый сад явно будет себе дороже, я снова спустилась в овраг и пошла по течению ручья дальше. Дело, правда, осложнялось тем, что идти было всё тяжелее — усталость навалилась на плечи тяжким грузом, голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Яд снова взялся за дело, и я теперь то и дело запиналась и спотыкалась на ровном месте.

А ограда из жимолости никак не желала заканчиваться — сад был поистине огромным. Наконец, сам овражек начал мелеть, живая изгородь стала ниже, а впереди замаячили ещё какие-то строения, но рассмотреть их толком я так и не успела. На очередном шаге под снегом оказался лёд, нога поехала в сторону, а удержать равновесие я уже не смогла. Грянулась на усыпанные снегом камни так, что искры полетели из глаз. А потом сознание заволокло чёрной дымкой.

...Первым, что я почувствовала, придя в себя, были боль в затылке и холод. У всего этого, конечно, были и смысл и объяснение, но сейчас я никак не могла увязать одно с другим. Овраг, камни, что-то неприятное и липкое в волосах, снег и собственная рука, ладонь которой оказалась в ручье.

Поднеся сведённые судорогой пальцы к лицу, я в каком-то немом отупении смотрела на покрывающие кожу цыпки и царапины, а в сознании вертелся настоящий хоровод из обрывков видений и событий. Бжестров, ставший беркутом, погоня, путешествие сквозь туман, прислушивающийся к ночной тишине Морид...

Больше всего мне хотелось закрыть глаза и снова проваливаться в такое мягкое и тёмное забытьё — что-то подсказывало, что там не будет ни холода, ни изматывающих душу страхов, ни погони. Но, вместо того, чтобы поддаться этому искушению, я, опёршись на руки, кое-как села. От подкатившей к горлу желчи во рту стало и горько, и кисло, а я поднесла пальцы к пульсирующему болью затылку и осторожно ощупала набухающую под волосами шишку. Скрученная узлом коса немного смягчила удар, но пальцы всё одно оказались красны от крови. И это в довесок к мучающей меня отраве! Похоже, запас отпущенной свыше удачи закончился... Но не умирать же теперь в канаве из-за этого!

Попытка разбудить в себе злость не увенчалась успехом, а вот встать на ноги получилось. Но, как только земля и небо перестали кружиться у меня перед глазами, я, так и не сделав ни единого шага, замерла на месте, так как сверху раздался странный звук. Не то вопль, не то скрежет, не то звук несмазанных петель на двери — ни человеческое, ни звериное горло не способно было издать подобный крик, от которого разом прошли и апатия, и слабость, а живот скрутило узлом от навалившегося страха.

Нащупав у пояса травнический нож, я неуверенно взглянула на плети жимолости, но тут всего в нескольких шагах снова раздался крик. И, что хуже всего, теперь рядом кричал насмерть испуганный ребёнок.

— Мама! Мамочка!

Детский голос подействовал на меня, словно шпоры, которые вогнали в бока породистой лошади. Позабыв и об осторожности, и о собственной слабости, я рванулась вверх — к живой ограде, и, продравшись сквозь плети жимолости, оказалась на садовой лужайке. Привязанные к ветвям старой яблони качели, резная, увитая плетущимися розами, беседка и только-только поднимающийся с земли мальчишка — он, очевидно, споткнулся о выступающий из земли корень.

Я успела заметить лишь большие, точно у оленёнка, глаза да густые тёмные локоны, когда вопль-скрежет повторился, и из беседки выползла тварь, которой просто не должно было здесь быть!

До этого я видела лишь сожжённых да укрытых ночною мглой падальщиков, но теперь могла рассмотреть монстра во всей красе. Эта тварь была много крупнее своих сородичей, а её клыкам и зубам позавидовал бы и сам медведь. Необычайно длинные, до колен, руки монстра были густо перевиты жилами, живот раздут, точно барабан, затянутые бельмами глаза, казалось, светились от безумной злобы, а и из левого плеча твари торчал обломок стрелы. Кто-то ранил, но не добил падальщика, и теперь он был готов разорвать на куски любого, кто только попадётся ему на глаза.

Моё появление, правда, ненадолго сбило тварь с толку — щёлкнув зубами, она, было, повернулась ко мне, но потом, отвернувшись, прыгнула к мальчишке.

— Ко мне! Скорее!

Думать и рассуждать было некогда. Я, готовя ментальный удар, вскинула руки вверх, а мальчишка, отчаянно хромая, подбежал ко мне и ухватился за пояс куртки.

— Ты пришла!

Пытаясь понять, что означает подобное восклицание, я мельком глянула на острое лицо с тонкими чертами, но сказать так ничего и не успела, поскольку тварь, встав на задние лапы и раскинув передние так, точно собиралась обнять весь мир, кинулась к нам.

Совиные глаза, капающая из широкой пасти слюна — падальщик был чудовищен в своём безобразии. А ещё силён. На какой-то миг я усомнилась в том, хватит ли мне энергии для удара, но потом, посмотрев точно в центр проваленной переносицы монстра, послала удар-заклинание прямо туда, вложив в это колдовство все, ещё остававшиеся у меня силы.

В первое мгновение меня саму накрыло болью — слишком много отдала я на это, последнее своё, заклинание сил, но когда смогла посмотреть вперёд, то увидела, что падальщик бьётся в корчах всего в десяти шагах от нас, а его морда густо измазана кровью.

— Беги домой, — чувствуя, как слабеют ноги, я опустилась прямо в снег, но мальчишка немедля встал на колени подле меня.

— У тебя на куртке кровь, и на лице тоже. Ты ранена? Кто на тебя напал?

Сил отвечать у меня уже не было. Мир вокруг странно выцвел, теряя запахи, цвет и звуки, но это уже казалось не важным. Мне надо просто лечь — можно здесь, прямо в снег. А потом закрыть глаза. И сразу станет легче. Вот только тёплая детская ладонь на моей щеке не даёт окончательно погрузиться в забытьё. Отвлекает.

— Не бойся. Папа накажет всех, кто тебя обидел.

Последнее замечание было произнесено с такой убийственной серьёзностью, что я, подняв голову, вновь взглянула на прижимающегося ко мне мальчика, а он немедля ответил улыбкой.

— Смотри. Вот он. Теперь всё будет хорошо.

— Дари!

Этот голос я узнала бы и из тысячи, так что, повернувшись к старым яблоням, даже на мгновение не сомневалась, кого перед собой сейчас увижу.

Олдер Остен, кривоплечий амэнский тысячник, за один день перевернувший всю мою жизнь и обративший Бжестрова в птицу, уже был в нескольких шагах от нас с мальчиком. Но я, глядя на его обветренное лицо, не чувствовала страха. Лишь горечь от последней шутки Седобородого. Да странное изумление от того, что отец и сын оказались столь несхожи меж собою.

Кривоплечий меж тем остановился в трёх шагах от нас с Дари и наградил меня мрачным взглядом.

— Ты.

Это прозвучало как обвинение, но отпираться от вынесенного заочно приговора было бессмысленно.

— Я ...

Олдер

Когда Остен услышал крик убежавшего за мячом Дари, то немедля бросился на выручку. Но даже для него увиденное на лужайке стало неожиданностью. Нет, появление падальщика в собственном саду тысячник хоть и с трудом, но мог объяснить. Так же, как найти упустивших тварь лентяев и задать им перцу. Но вот отзвука ментальной магии здесь не должно было быть и в помине!

А когда Олдер увидел того, кто сотворил остановившее падальщика заклятие... Рядом с Дари — хоть и испуганным, но невредимым — в снегу сидела лесовичка. Смертельно усталая, с запёкшейся кровью на одежде, но плащ жрицы Малики на её плечах скреплялся пряжкой с родовым гербом Несков — бегущим за солнцем конём. Единственной платой, которую служительница Милостивой взяла за помощь жене Арлина на каком-то позабытом богами постоялом дворе...

Все частицы мозаики наконец-то стали на свои места, и больше никого не нужно искать. Энейра Ирташ оказалась достойной дочерью своего отца — она сумела насолить Олдеру не меньше, чем давно почивший Мартиар амэнским воинам при защите Реймета. И теперь Остен был готов биться об заклад, что именно она приложила руку к исчезновению зачарованного им Ставгара.

Тысячник Лорис уже успел отписаться своему приятелю о злоключениях Ревинара и Мелира, тщетно разыскивающих в северных землях похитившую у них беркута жрицу Малики. Да только много ли в Ирии живёт жриц Милостивой, которые осмелились бы на подобной шаг? Остен знал лишь одну такую, и сейчас она сидела перед ним.

А ещё дочь Мартирара Ирташа спасла его сына.

— Ты, — слов было много, да только всё не те. Действительно нужные, правильные выражения на язык почему-то не шли.

— Я, — лесовичка устало смежила веки, а потом вдруг начала заваливаться на бок — из неё словно бы вытащили поддерживающий до того тело стержень.

Остен успел подхватить её, вгляделся в измученное лицо, в залёгшие под глазами тени.

— Энейра! — но в ответ ему у женщины даже ресницы не дрогнули — она была в глубоком обмороке.

— Мы ведь поможем ей, папа. Правда? — Дари, вцепившись в отцовский рукав, не сводил взгляд с лесовички. И это было странно, ведь до этого часа он не тянулся к незнакомцам. Хотя можно ли считать незнакомцем того, кто спас тебе жизнь?

— Кто бы нам с тобою помог, сын. Ты сам-то в порядке? Под пристальным взглядом отца Дари смешался. Совсем чуть-чуть.

— Ногу немного ушиб. Но это мелочь. Олдер кивнул.

— Ясно. Эту женщину ищут, Дари. Она... — Олдер, пытаясь найти нужное определение, на миг запнулся, а потом сказал. — Она крейговка. А Крейг не в ладах с Амэном.

— Но она ведь помогла нам! — Дари упрямо нахмурился, проявляя тем нетипичную для него прежде настойчивость, но Остен не собирался спорить с сыном.

— Помогла. И мы ей тоже поможем. Но об этом никто не должен знать. Понимаешь?

Вместо ответа Дари лишь согласно кивнул головой, а Остен, подняв на руки всё ещё находящуюся в глубоком обмороке лесовичку, зашагал к дому. Дари держался подле отца. Он торопливо рассказывал Остену о нападении падальщика, а тот лишь кивал головой и хмурился, размышляя над тем, что же ему теперь делать.

К счастью, в Серебряных Тополях сейчас обреталось всего дюжина человек вместе с хозяевами. Управляющий Ирмир, как только до него докатилась весть о поветрии, отослал почти всю прислугу в доставшееся Олдеру от Дейлока имение — благо, там можно было разместить хоть пол армии разом. Вместе с полувольными отбыли из остеновского семейного гнезда и пара мальчишек, которые, по мысли управляющего, должны были составить Дари компанию по играм, и один неприметный служка, которого и Олдер, и Ирмир считали Оком князя.

В имении же остались лишь те слуги, верность и выдержка которых была проверена годами. Те, кого не могли бы испугать ни восстание, ни война, ни даже три поветрия разом. Усадьба же после этого превратилось в осаждённую крепость. Управляющий, подсчитав запасы в кладовых, прекратил всяческое общение с сельскими, сверх необходимого. Большая часть комнат оказалась заперта, а те, что были оставлены жилыми, каждый день окуривались можжевельником для изгнания вредоносных миазмов, если такие вдруг вздумают проникнуть в дом. А ещё Ирмир сам каждое утро проверял с помощью амулета состояние воды в колодце — как заведующий армейским обозом, он не раз видел, к какой беде может привести плохая вода.