Тем более что Ронан был погружен в какие-то постоянные мысли, мало что замечал вокруг и был слегка рассеян, так что даже не стал укорять Фарейру за его бесконечные возлияния. Он сидел в кресле у камина и вместо того, чтобы просматривать лежащие перед ним бумаги, то и дело принимался скручивать их в трубочку, а потом торопливо разглаживать.
Лоциус в кресло даже не сел, а расхаживал по кабинету туда-сюда. Мне показалось, что его судорога стала еще сильнее, хотя в остальном он выглядел как всегда — безупречно одетый, волосы тщательно уложены, и еле различимый тонкий запах духов исходил от его кружевного воротника. Он подчеркнуто изящно раскланялся с Гвендором, и я ничего не мог прочитать в его прозрачных глазах, как ни старался.
Разговор никто не начинал — все вопросительно посматривали на Ронана и слушали бесконечные рассказы Фарейры о его тяжбах с купцами, которые все жулики и стяжатели. Лоциус мягко улыбался своей самой опасной улыбкой, а Гвендор хранил обычное сдержанное молчание.
Наконец Ронан оторвался от бумаг, небрежно швырнув их на стол.
— Ладно, мессиры. — сказал он, — делами командорств мы займемся потом. Сейчас у нас самый важный вопрос — орденское золото, потому что от него слишком многое зависит. Мы очень благодарны тебе, — он посмотрел на Гвендора. — за все, что ты сделал для Ордена. Но сейчас у нас есть шанс сделать еще больше. То золото, которое поступает с наших рудников сейчас, годится только на мелкую монету для айнских князьков. А если бы мы смогли выплавлять настоящее золото — благородный металл, достойный украшать властителей Валлены и Эбры, Орден смог бы по-настоящему управлять миром.
Его глаза загорелись, когда он произносил эти слова — видимо, он уже представлял армаду орденских кораблей, пересекающих Внутренний Океан, и склоняющихся в поклоне перед ним султана Эбры и герцога Валлены. Я невольно взглянул на Гвендора — тот чуть заметно пожал плечами.
— Магистрат изучил те формулы, которые ты используешь в своей лаборатории для выплавки золота, — продолжал Ронан, — и в общем все признали, что это единственно возможный путь, и что пока нам не найти другого. Но Лоциус недавно вернулся из айнских библиотек, и он утверждает, что есть еще одна формула, которая позволит значительно улучшить качество золота. Расскажи об этом подробнее, Лоциус.
— Чем рассказывать, мессир, я предпочел бы попробовать на практике, — отозвался Лоциус, поворачиваясь на каблуках. — Если господин Гвендор будет любезен настолько, что пустит нас в свою неприкосновенную лабораторию.
Гвендор как раз раскуривал короткую трубку и, казалось, был полностью поглощен выдуванием первых колец дыма. Он медленно вытащил мундштук изо рта и произнес, ни на кого особенно не глядя:
— Пока я не буду досконально знать, что именно вы собираетесь там делать, моя лаборатория останется для вас запертой.
— Лоциус! Гвендор! — воскликнул Ронан, подаваясь вперед. Он все-таки не вскочил на ноги, хотя был близок к тому. — Не забывайте, что речь идет о благе Ордена, а не о ваших взаимоотношениях!
— О мессир, — Лоциус низко поклонился, прижав обе руки к груди, — если бы я не стремился к благу Ордена, разве я приехал бы сюда? Я построил бы в Айне собственную лабораторию, привез бы туда образец руды и сделал бы свое золото, а потом предъявил бы его магистрату. Однако я отправился в Ташир, надеясь на помощь и сотрудничество со стороны господина Гвендора и полагая, что он в такой же степени, как и я, увлечен благом Ордена. Значит ли это, что я заблуждался?
— Покажите мне ваши формулы, — невозмутимо сказал Гвендор, не меняя выражения лица, — и я поверю в вашу увлеченность благом Ордена.
— Если я правильно вас понял, командор Альбы, — сказал Лоциус, дернув плечом, — пока что вы сомневаетесь в том, что руководит моим поступками?
Гвендор опять пожал плечами, ничего не ответив.
Судорога снова скрутила лицо Лоциуса, исказив его на мгновение до неузнаваемости, так что он был даже вынужден схватиться рукой за сведенное левое плечо. Некоторое время он тяжело дышал, пережидая приступ, но когда вновь заговорил, голос его звучал еще более сладостно, чем всегда.
— Мессир. — сказал он, — только ваше присутствие удержало меня от желания вызвать господина Гвендора на поединок, потому что он только что нанес мне самое страшное оскорбление, которое только возможно. Не говорит ли тот факт, что он произнес его с такой легкостью, о его абсолютном незнании орденских правил и обычаев?
Я слегка побледнел, закусив кончик пера. Действительно, единственная причина, по которой разрешались поединки, это если кто-то обвинял другого в пренебрежении к благу Ордена. Правда, поединок между членами магистрата — случай совершенно неслыханный, описываемый только в древней истории.
Гвендор не повел даже бровью.
— Мне кажется, что постоянные подозрения в мой адрес — достаточная причина сомневаться если не в вашем стремлении к благу Ордена, то по крайней мере в вашем здравом рассудке.
— Прекратите оба! — крикнул Ронан, поднявшись наконец с кресла.
Некоторое время в кабинете стояла тишина — Лоциус, слегка пригнувшись, не сводил глаз с равнодушного Гвендора, опустившего веки и казалось, ничего не видящего, кроме кончика своей трубки. Ее мерное посапывание и было несколько мгновений единственным звуком.
Наконец молчание нарушил Фарейра, который шумно вздохнул и заворочался в кресле. Было видно, что его рука сама тянется в направлении стоящего на столе бочонка, чтобы наполнить опустевшую пивную кружку, но под огненным взглядом Ронана он не решался это сделать.
— В конце концов, — сказал он, — если Дори... в смысле командор Альбы настаивает на том, чтобы увидеть эти формулы, то почему бы не показать их ему? Подумаешь, секрет какой. Я-то в этом ничего не понимаю, скажу сразу, так что давайте на них быстренько посмотрим и пойдем к столу. В честь вашего приезда, мессир, — добавил он поспешно.
Лоциус перевел свои прозрачные глаза на Фарейру — но того было сложно смутить, тем более что в этот момент он явно страдал одновременно от голода и жажды. К тому же силой он немного уступал Лоциусу.
Ронан величественно сел и милостиво улыбнулся Фарейре.
— Просьба командоров Ташира и Альбы представляется мне вполне обоснованной, — сказал он. — Поэтому я присоединяюсь к ней и в свою очередь прошу вас, Лоциус, не отказать мне.
Лоциус вновь стал воплощением изысканной вежливости.
— Я убежден, мессиры, — сказал он, — что только полное согласие наших действий послужит процветанию Ордена. Покорнейше прошу господина Гвендора простить мою вспышку, которая, впрочем, была вызвана только стремлением поскорее приступить к опытам, — Гвендор наклонил голову, но ничего не сказал, — а также предлагаю вам, мессир, и господам командорам ознакомиться с результатами моих исследований.
Он вытащил из-за обшлага свернутый в трубочку пергамент и с поклоном протянул его Фарейре, намеренно игнорируя Гвендора.
Фарейра, впрочем, даже не стал его открывать, а сразу ткнул им Гвендора в плечо.
— Сдалась вам эта алхимия, — пробормотал он довольно громко. — Второй час уже обед остывает.
Гвендор неторопливо развернул свиток и на некоторое время погрузился в его изучение. Пару раз он вытаскивал изо рта мундштук и в задумчивости грыз его. Брови его медленно сдвигались, начиная чем-то напоминать Ронана. Шрамы на правой щеке стали, казалось, чуть-чуть пульсировать, как всегда бывало во время упорной работы мысли.
Наконец он положил свиток на стол перед собой и даже слегка отодвинул, будто не желая к нему больше прикасаться.
— Мессир, — сказал он, поднимаясь с кресла, — в эти формулы включены заклинания из Черной книги. Это темное колдовство с непонятной мне целью.
— Это ложь, — немедленно отозвался Лоциус.
— Я не буду проводить такие опыты в своей лаборатории.
— Она не твоя, командор Альбы, она принадлежит Ордену!
— Решать вам, мессир, — наклонил голову Гвендор. Но я в этом участвовать не буду. И как один из членов магистрата настаиваю на созыве Большого совета.
Ронан тоже поднялся. Из сидящих на своем месте остался только Фарейра, да и то потому, что ему было довольно тяжело быстро вскочить на ноги из-за глубины излюбленного кресла и объемного живота. Я затаил дыхание, стараясь по возможности притвориться частью мебели. Я был уверен, что если бы Ронан знал, чем именно обернется разговор, он ни за что не позволил бы мне присутствовать.
— Да будет так, — мрачно сказал Ронан, поднимая два сжатых пальца — знак принятия окончательного решения. Все по очереди повторили его жест.
— Вот так всегда, — недовольно пробурчал Фарейра, пропуская всех вперед в дверях кабинета. — Вечно ухитряются испортить аппетит на этих совещаниях.
Погода в этот день также выдалась бурная — дул сильный ветер с моря, принесший неожиданные для Ташира плотные темные тучи. Но я был настолько счастлив, что жара хотя бы ненадолго стала более переносимой, что вечером отправился пройтись по берегу. Сидеть в орденской крепости мне не хотелось — Гвендор повытаскивал с полок библиотеки несколько самых толстых томов и закрылся в кабинете. Судя по пачке толстых свечей, которую он захватил из кладовой, ему предстояла веселая ночь. Жерар громко объявил, что если он не может дать по морде этому дерганому Лоциусу, то в качестве моральной компенсации он собирается набить ее паре-тройке круаханцев, буде таковые сыщутся в порту Ташира. А если не найдется круаханцев, то сойдут просто блондины со светлыми глазами. Он звал с собой и меня, но ночные развлечения в обществе Жерара были еще более утомительными, чем ночное несение караула. Бэрд угрюмо бродил по крепости, делая вид, что занимается какими-то важными хозяйственными делами. Но я был даже доволен своим внезапным одиночеством.
Сумерки надвинулись мгновенно, как это всегда бывает в Ташире, но стемнело еще не полностью. Я сидел на большом камне неподалеку от берега, как мог спрятавшись от ветра за скалой. Но все равно плащ хлопал у меня за спиной, как парус, и в ушах свистело. Волны мерно разбивались у моих ног, и я зачарованно смотрел на пену, то взлетающую на гребне, то с легким шипением расползающуюся по песку. В беспокойном ночном море было что-то такое завораживающее, что я глядел на волны не отрываясь, временно забыв про все тревоги, тайны и недосказанности. Это было замечательно — просто ни о чем не думать, даже если сапоги промокли от долетающих брызг, а ветер забрался под камзол и хватал меня за бока холодными пальцами.
Я даже не сразу заметил, что внизу, у самой кромки прибоя, по мелкой гальке идет человек. Он брел неверной походкой, слегка пошатываясь — видимо, камни скользили у него под сапогами. Волны, накатываясь, захлестывали его до пояса, но он двигался все так же вперед, словно не обращая на них никакого внимания. В Ташире в это время года очень жарко, но вода, даже у берегов, достаточно холодная, поэтому я невольно удивился такой странной манере купаться в одежде. Ветер и волны толкали его со всех сторон, но он упорно продолжал идти.
Я следил за ним глазами, пока не накатила очередная волна, особенно большая, и он не исчез. Несколько мгновений я бесполезно вглядывался в ночной сумрак — внизу больше никто не двигался. Только ветер и волны.
Было похоже, что судьба опять посылает мне какое-то испытание. Я сразу пожалел, что не остался в уютной освещенной крепости. Даже душный полумрак трактира и орущий над ухом полупьяный Жерар с его пронзительным голосом показались мне довольно сносным времяпрепровождением. Я встал и начал спускаться вниз, хватаясь руками за камни и иногда даже передвигаясь на четвереньках. Мои ладони моментально покрылись морской солью. Волны с каким-то мстительным удовольствием разбивались о мое лицо, затекая в уши и за шиворот.
Наконец я оказался на гальке внизу — там было менее скользко и даже можно было принять достаточно устойчивую позу, если бы не бьющий по ушам ветер и бесконечное количество холодной воды. Я беспомощно оглядывался, пока вода не отхлынула назад, и я не споткнулся на лежащее тело. Я вцепился в его плечи и потащил наверх, подскальзываясь на камнях. Теперь вода хлестала меня по спине, я ронял свою ношу на камни, несколько раз мы съезжали вниз вслед за тащущей нас волной. Где-то на половине пути наверх человек закашлялся и стал слабо цепляться руками за камни, выплевывая морскую воду.
Я не смог дотащить его до своей площадки, но нашел между скалами еще одну, ничуть не хуже, где и бросил ничком, а сам сел рядом на камни, хватая ртом воздух. Ободранные ладони горели огнем, и мне казалось, что всю кожу на лице стянуло от морской воды. Поэтому я даже не смог издать ни звука, когда моя ноша подняла голову, опираясь руками о гальку, и я увидел рыжие волосы незабываемого оттенка, на этот раз свисающие сосульками. Но даже прилипшие ко лбу и покрытые солью, они сохранили какой-то смутный отсвет, не узнать который было невозможно.
Мокрая с ног до головы, в разорванном о камни камзоле, с ссадиной на подбородке и следами морской соли на воротнике, на меня глядела Рандалин.
Сейчас она настолько не напоминала гордо прошедшую под нашим балконом женщину, что я даже не испытал никакой неловкости. Глаза ее казались огромными на неожиданно осунувшемся лице, и она смотрела на меня с каким-то лихорадочным выражением.
— Вы с ума сошли, что ли? — почти выкрикнул я наконец, когда обрел способность говорить. — Или это ваша манера купаться перед сном?
Она хотела ответить, но снова закашлялась и уткнулась лицом в гальку. Видимо, ноги ее не держали, поэтому я стащил совершенно мокрый и негнущийся от соли плащ, кое-как обернул ее плечи и потащил дальше, закинув одну ее руку себе на плечо. Она оказалась совсем не тяжелой, так что я без особого труда дотащил ее до маленького маяка на скалах, хотя она не больно-то мне помогала, бессильно загребая ногами по камням. На маяке мы оба получили то, на что я сильно надеялся — достаточное количество пресной воды, чтобы смыть соль, два относительно чистых, хоть и заштопанных плаща, и кружку подогретого отвара с какими-то плавающими в нем стеблями трав. Я жадно глотал его, надеясь с его помощью избавиться от соли во рту. Рандалин молча сидела на деревянной скамье, обхватив себя руками, и начинающие подсыхать волосы все так же свисали ей на лицо. Мне невольно захотелось схватить ее за плечи и встряхнуть, чтобы вывести из этого странного безучастного состояния.
— Зачем вы полезли на берег? — спросил я наконец. — В такую погоду это самоубийство.
Она усмехнулась уголком рта. Я увидел ее глаза прямо перед собой и с удивлением заметил, что они часто меняют цвет — вместо ясных светло-серых, какие я видел вчера в порту, они были зеленоватые, подернутые какой-то дымкой.
— Вас ведь зовут Торстейн? — спросила она не особенно в тему. — Вы хронист у крестоносцев?
— Счастлив, что вы меня запомнили, — сказал я. — Но был бы еще больше рад, если бы вы все-таки ответили на мой вопрос.
Все-таки до Жерара мне было далеко, хоть я и пытался у него кое-что перенять. Она даже не заметила иронии в моем голосе, а все разглядывала меня с ног до головы своими новыми зелеными глазами.
